Три цвета любви

– Привет, Дим, – весело откликнулась она, радуясь, что он позвонил сейчас, а не на десять минут раньше, иначе мамуля еще один воспитательный монолог запустила бы. – Ну что, вы там уже всю рыбу распугали? Или она к таким двум красавцам сама в руки прыгает? Или вас на льдине унесло в дальние дали и ты звонишь от берегов Антарктиды, привет от пингвинов передать? В смысле – где мой ненаглядный супруг? Ты его там не утопил, не поделив ценный улов?

Они с Димом частенько болтали по телефону вот так – ни о чем. По телефону это почему-то получалось легче, чем вживую. Вживую все было как-то… серьезнее, что ли? А на расстоянии даже самые банальные фразы смешили и согревали.

Но сейчас, вместо того чтобы подхватить немудрящую Лелину шуточку, Дим молчал…

* * *

«Наш источник в Следственном комитете сообщает, что версия убийства владельца известного холдинга «Гест» в данный момент не рассматривается, по факту происшествия проводится тщательная доследственная проверка, в качестве основной версии рассматривается несчастный случай.

Однако мы не можем обойти вниманием и тот факт, что, по неподтвержденным пока данным, у господина Геста (владельца одноименного холдинга) в последнее время имелись серьезные проблемы. По сведениям осведомленных источников, к известному питерскому бизнесмену имелись серьезные претензии со стороны очень серьезных людей. Сосредоточены ли эти претензии в финансовой сфере или речь идет об очередном переделе сфер влияния и рейдерском захвате, пока неясно.

Хотя нельзя исключать и банального совпадения. Совпадения ведь в жизни тоже случаются, правда? Оставайтесь с нами, наши репортеры умеют обнаруживать «скелеты» в самых, казалось бы, благополучных «шкафах». Не пропустите!»

Господи, какой феноменальный бред! Они хоть по-русски изъясняться умеют? Три раза «серьезные» в полутора строчках! Владелец одноименного холдинга – боже мой! Сведения осведомленных источников! Она вовсе не собиралась ничего этого читать, но глаза сами выхватывали строчки и абзацы.

«Вести Санкт-Петербурга», «Балт-пресс», откровенно желтый «Питерский курьер», «Невский проспект» и прочие, еще более мелкие и невнятные. Ну и «Петербургские тайны», как же без них!

Мамуля таскала эти проклятые газеты пачками. Леля сгребала их в кучу, морщась от неприятного прикосновения к шершавым, как будто изначально нечистым страницам, и выбрасывала – но на следующий день груда появлялась вновь. Как будто восстанавливалась каким-то черным колдовством. Мамуля почему-то считала, что Леле нужно знать: ее трагедия не безразлична людям! Людям?! Журналюгам! Плевать им на трагедию, главное – скандал!

Саранча!

Ладно еще Шухов, Ленькин начальник службы безопасности, как-то сумел всю эту свору усмирить. Специалистом отставной милицейский полковник считался отменным, не смотри, что звали его Иваном Никаноровичем, и внешность бывалого служаки была под стать имени, почти нарочито рабоче-крестьянская. Блогерам, конечно, рот не заткнешь. Сетевые «эксперты» изощрялись кто во что горазд, моментально обозначив все как убийство и изобретая версии оного, вплоть до совершенно чудовищных – вроде причастности Лели и даже Платона с Ульяной. Но блогеры хотя бы в дом не пытаются прорваться, думала Леля, они свои измышления из пальца высасывают и торчат исключительно в интернете, куда можно и вовсе не заглядывать. Не открывать новостные ленты, не цеплять глазами кричащие заголовки. Да можно вовсе компьютер не включать! И телефон взять старый (спасибо тому же Ивану Никаноровичу за совет), в котором только звонки и никакого интернета!

Вот если бы так же можно было выключить собственную голову!

– Атяшево, Атяшево, Атяшево, – бессознательно и почти беззвучно шептала Леля, бросаясь от стены к стене. Когда она была маленькая, ей очень нравилось звучание этого слова – мягкое, теплое, успокаивающее. Как одеяло, которое – это знает каждый ребенок – лучшая защита от любых ночных кошмаров, будь то серый волчок из колыбельной или многорукий монстр из фильма ужасов. Возвращаясь вечерами домой после занятий в гимнастической секции, Леля так же, как сейчас, тихо шептала: «Атяшево, Атяшево, Атяшево». Словно это было защитное заклинание. И оно работало! Никто никогда не выпрыгнул на нее из темных проходов между гаражами. Ни бандит с ножом, ни зомби, ни живущие в городских подземельях гигантские крысы. Ни даже бродячие собаки! Но и у самого сильного заклинания есть, наверное, граница возможностей. И от некоторых вещей даже натянутое на голову одеяло, даже мягкое слово «Атяшево» не защитит. Сколько ни повторяй.

– Лель! Лелька, да остановись же! – Мика настигла подругу, обхватила обеими руками – крепко.

Но та вывернулась, заметалась опять по просторной темноватой гостиной, похожей на холл в дорогом охотничьем домике. Разве что мертвых оленьих и волчьих голов из стен не торчало. Кажется, этот стиль назывался средневековым: темное дерево, темная потертая кожа, цветное стекло в толстых кривых переплетах. От Лелиных метаний по витражу, отделявшему гостиную от кухни-столовой, летали тени, и казалось, что стекла текут. А Леля все бросалась от стены к стене, из угла в угол, стучала по чему попало маленьким кулачком, потом, устав, съеживалась комочком в углу широкого дивана.

Мике подругу было жаль ужасно. Могла бы – круглосуточно рядом с ней сидела. Но в редакции журнала, который Мика возглавляла (и которым искренне гордилась), подходил день сдачи номера – самое суматошное время, так что в лучшем случае удавалось выкроить на Лелю два-три часа. Помочь Мика, конечно, ничем не могла – чем тут поможешь? – но когда рядом кто-то близкий, все-таки легче, правда? Лелька – Мика видела – честно пыталась взять себя в руки. Становилась почти прежней. Нет, не той улыбчивой звонкой Лелькой, к которой Мика привыкла, но – почти, почти. Да, эта Леля отчасти напоминала механическую куклу, однако Мика точно знала: если старательно притворяться, что ты жива, – жизнь потихоньку вернется. Психологи называют это обратной связью. Да как бы ни называли! Поминки же как раз для того и придумали: нагрузить тех, кто потерял родного человека, живыми заботами. Да, через силу, да, стиснув зубы и глотая слезы, но это помогает! А бедной Лельке даже и поминки не суждено устроить. Так нелепо все повернулось! Но она старалась! Старалась жить.

Стараний хватало когда на полдня, когда всего на пару часов. А потом все начиналось сызнова. Как сейчас.

– Не могу! Не могу, не могу, не могу! Этого не может быть! Это глупость какая-то! И неправда! Неправда! Неправда! – Сорвавшись на крик, она закашлялась, схватилась за горло, сморщилась…

– Лель, не держи себя… поплачь, – неуверенно посоветовала Мика, понимая, что сказала глупость. Вообще-то обыкновенно у Лельки слезы стояли близко, чуть что – и брызгали. Но сейчас покрасневшие глаза были совершенно сухи.

– Не могу! – отчаянно вскрикнула она. – Никак! – саданула яростно кулачком по обрамлявшим камин корявым булыжникам (тоже вполне «средневековым»), затрясла досадливо рукой, слизнула с костяшек выступившую кровь. – Больно, – проговорила жалобно и удивленно, это тоже вышло совсем по-детски. – Все равно не получается! Ни слезиночки! Как? Как он мог так со мной поступить? С нами… Как он мог меня бросить?!!

– Лель, человек вообще-то не выбирает… – начала было Мика, но Леля ее перебила:

– Ленька всегда все выбирал сам! Ты что, не знаешь? Мне никогда не приходилось ни о чем даже задумываться… Как он мог?! – Она принялась яростно тереть виски, словно пытаясь выцарапать из головы мешающую мысль. – Да знаю я, что ты его терпеть не можешь!

Она продолжала говорить о пропавшем муже в настоящем времени, но «терпеть не можешь» – это было уже гораздо лучше, чем никуда не ведущее «как он мог». И уж точно лучше, чем «это неправда». Ничего, подумала Мика, Лелька, при всей своей кажущейся хрупкости, сильная. Нет, не сильная, включился внутренний редактор, это неправильное слово. Правильное – живая. В Лельке всегда жизнь била через край – даже если она, едва дыша, чуть не на цыпочках, колдовала над каким-нибудь «осторожным» соусом. Ничего, она справится. Жизнь свое возьмет. Хотя Ленька, конечно, тот еще жук…

– Не преувеличивай, – усмехнулась она. – Терпеть не могу, скажешь тоже. Мне он всегда скорее нравился.

– Это ты сейчас так говоришь! А сама вечно цеплялась: Лелька, не увлекайся, Лелька, не теряй голову, покажи характер, Лелька то, Лелька се.

– Ну так ты настолько уж в нем растворялась, что себя забывала. А это не дело.

– Не дело?! – вскинулась Лелька. – Да что б ты понимала! С тебя-то как с гуся вода: не один, так другой, подумаешь! А мне без Леньки… Мне без него вообще ничего не надо! Я без него дышать не могу! Понимаешь ты это? – Она опять заметалась от камина к ведущим на террасу раздвижным стеклянным дверям, от них к дивану, от дивана к витражу, опять к камину, к дивану, к террасе…

– Боюсь, вряд ли. – Мика покачала головой. – И не пойму, наверное, никогда. Но знаю, Лель… тебе сейчас тяжко – не то слово. Жизнь рухнула, и все такое. Я не слепая, вижу. Твоя боль не выдуманная, она реальная, кто бы спорил. Только, знаешь… Ты можешь сейчас швырять в меня любыми тяжелыми предметами, но даже без Леньки жизнь – продолжается. Лучше бы, конечно, с ним, но что поделать. Так бывает. Вода дала, вода взяла, как чукчи говорят.

Да уж, подумала Леля. Вода дала, вода взяла. Вот именно что вода. Но почему-то неловкая Микина обмолвка не отозвалась острой болью – как отзывалось в последние дни каждое слово, каждая интонация. А тут – ничего. Ни в сердце, ни… нигде. Только под ключицами, за грудиной тупо саднило.

– Милочка! – сладко, как сбегающее из таза варенье, прошипела стоящая возле двери Екатерина Александровна.

Никто, кроме Лелиной мамы, не называл Мику Милой. Или, как сейчас, Милочкой. Что означало: их величество гневаются. Ска-ажите пожалуйста! Обыкновенно появление… нет, явление Екатерины Александровны сопровождали фанфары (пусть не гремящие бравурно, а лишь воображаемые) и фейерверки (пусть невидимые, но тоже вполне очевидные), однако сейчас она скользнула в гостиную тихонько, как мышка. Казалось, все ее внимание сосредоточено на зажатом в руке стакане.

– Милочка! – еще слаще повторила Екатерина Александровна, уже более четверти века, со школьных времен Лели и Мики, пытавшаяся «поставить на место эту наглую выскочку». – Если ты способна благополучно существовать без каких бы то ни было моральных устоев, это не означает, что все такие же… – «Безнравственные» произнесено не было, но легко домысливалось.

Завершив торжественную тираду, Екатерина Александровна моментально отвернулась от «наглой выскочки», всем своим видом демонстрируя, что какая-то там Мика не имеет права претендовать на ее внимание.

– Выпей, деточка! – Она сунула дочери стакан с чем-то мутно-зеленым. – Будь умничкой!

Леля, отшвырнув руку матери, уткнулась лбом в пухлую спинку тяжелого кожаного дивана. Стакан улетел в камин, дзинькнул о решетку, рассыпался сверкающей стеклянной крошкой.

– Ну девочка моя! – Екатерина Александровна подпустила в голос легкой укоризны. – Тебе нужно это выпить. – Она несколько растерянно поглядела на свою опустевшую руку. – Я сейчас принесу… Это просто успокоительное, ничего страшного. Все образуется, деточка. Выпьешь, приляжешь, поспишь…

Дим – при своих-то габаритах! – тоже возник в гостиной как-то беззвучно. Вот только что не было, и вот он:

– Мне очень жаль вас огорчать, Екатерина Александровна, но с «прилечь и поспать» придется повременить. Через час Леле нужно быть у следователя.

– Димочка, ну что вы такое говорите! – возмутилась та. – Какой сейчас может быть следователь, вы посмотрите на нее! Она же совершенно, совершенно разбита. Даже мужчина должен понять: все, что Лелечке сейчас нужно, – это полностью отключиться от происходящего.

– Екатерина Александровна! – голосом Дима можно было выстудить пустыню Сахару. – Леле, во-первых, необходимо побеседовать со следователем, во-вторых, уезжать сейчас никуда не стоит. Это будет, – он кашлянул, – это будет нехорошо выглядеть.

– Ой, да перестаньте! Нехорошо выглядеть! Зачем девочку мучить? Ясно же, что ей просто необходимо как следует отдохнуть, уехать куда-нибудь… – Мамуля воздела глаза к потолку, словно там была нарисована подробнейшая карта потенциальных мест отдыха, – на итальянское побережье. Там уже тепло. Море, солнце и веселые люди. Например, в Барселону. – Леле показалось, что Дим поперхнулся. Впрочем, ей было наплевать. – Знаете, – с воодушевлением вещала мамуля, – я читала, там ежедневно на площади танцуют тарантеллу. Просто так! И каждый желающий может присоединиться – танец очень простой, что-то вроде хоровода.

– Сардану, – бесстрастно сообщил Дим.

– Что?

– Я говорю, танец называется «сардана». И танцуют его не каждый день, а, как правило, по воскресеньям.

– Ах, какая разница! Все равно красиво. И архитектура там бесподобная! Какая-то волшебная церковь, которую уже триста лет достроить не могут.

– Храм Саграда Фамилия, – все так же бесстрастно уточнил Дим. – Основан в тысяча восемьсот восемьдесят втором году, так что строят его немногим более ста лет.

– Димочка, вы такой умный, просто ужас! – воскликнула мамуля. – Вам ведь тоже понятно, что Леле нужно поехать отдохнуть? И итальянское побережье будет просто прекрасным вариантом, правда?

– Барселона в Испании, – голосом робота сообщил тот.

– Что? – Мамуля непонимающе нахмурилась.