Старовер

Венгеров-старший недовольно зыркнул на жену.

– Абанат![9 - Абанат – упрямец.] Весь в твою породу уродился!

Женщина лишь пожала плечами и примирительно сказала:

– Коли не хочешь, чтоб сын твой на панов горбился, дык он в город может податься.

– А что там? Лучше? – зло бросил отец. – Везде одни кровососы.

Он резко встал из-за стола и вышел из горницы.

– Всё равно пойду учиться… – процедил сквозь зубы Мишка.

Мать испуганно посмотрела на сына.

После жатвы Мишкин отец решил податься в город на заработки. Жена его не останавливала, не уговаривала остаться. Он смастерил деревянный сундучок с ручкой для перевозки вещей. В глубине души женщина испытывала облегчение: «Пусть уходит, без него проживём… Хоть бить перестанет меня и девочек…»

Наконец Венгеров-старший собрал вещи в свежевыделанный сундук. Обвёл глазами горницу, жену и детей.

– Поеду в Омск. Как устроюсь – сообщу. Прощевайте…

Мишкина мать пристально посмотрела на мужа, словно хотела запечатлеть его образ напоследок. Она была уверена: муж не вернётся, денег присылать не будет. Теперь она – соломенная вдова. Пятнадцать лет прошло с тех пор, как они обвенчались в церкви Святого Спаса. Была ли между ними тогда любовь?..

* * *

Колька и Мишка сидели за одной партой и старательно, высунув языки от усердия, выводили на листках бумаги остро отточенными гусиными перьями буквы. Мишка посмотрел на свой очередной кривой «Аз» и недовольно фыркнул. Он заглянул в листок соседа – у того буквы получались ровненькие, статные, как девицы на выданье. Мишка почесал за ухом и вздохнул. Обмакнул перо в чернильницу и уже намеревался продолжить свою писанину, как вдруг с кончика пера на молочного цвета бумагу упала чёрная капля и тотчас растеклась неровными краями.

К нему подошёл учитель, подьячий здешней церкви, обучавший отроков прилежному письму.

– Вот незадача-то – клякса… – спокойно констатировал он. – Что ж, бывает… – Подьячий спокойно выдал Мишке чистый лист бумаги и дал наставления: – Пиши с прилежанием, сильно перо в чернила не окунай, только кончик, не то и этот листок кляксами покроется.

Мишка кивнул, его русые кудри упали на лоб и прикрыли глаза. Подьячий, зная положение в Мишкиной семье, потрепал мальчишку по голове.

– Оброс ты больно, отрок. Скажи матушке, дабы чуб тебе укоротила. Да скажи ей: пусть до батюшки Александра дойдёт. Ей, как соломенной вдове, помощь общества полагается.

– Скажу… – коротко буркнул Мишка и снова принялся за писанину. Однако кровь прилила к его лицу: «соломенная вдова»… Это звучало в адрес матери оскорбительно. В этот миг Мишка подумал: «Вырасту, уеду в Омск, найду отца и всю морду ему разобью!»

Колька и Мишка регулярно посещали церковную школу. Занятия начинались рано поутру и заканчивались в полдень, чтобы ученики могли помогать родителям по хозяйству. Домашних уроков им не задавали.

В той же церковной школе занимался и женский класс. Девочек обучалось числом много меньше, чем мальчишек. Женский класс был разновозрастной.

Друзья ещё с начала учёбы заприметили в школе девчонку, статную, как тростинка, белолицую, голубоглазую, с длинной пшеничной косой, перевязанной красной ленточкой. Девчонка жила на другом конце села и звали её Даша Мартынова.

При виде девочки мальчишки испытывали явное волнение. Колька опускал очи долу, Мишка же, напротив, пялился на неё, словно взрослый охальник. Так за переглядками и осень прошла, наконец наступила зима…

Начиная с середины декабря, аж по самое Крещение, в школе наступали каникулы. Селяне рубили в лесу ёлки, дети украшали их самодельными игрушками. Мишка взял отцовский топор, надел лыжи и отправился в лес. Раз он теперь в доме за мужика, то не может оставить мать и сестриц без праздника. Он прошёлся по подлеску, выбрал ёлку, соразмерную своему росту, и ловко срубил.

В день Святого Вонифатия[10 - Согласно житию Вонифатий был управляющим имениями у знатной римлянки Аглаи, с которой состоял в любовной связи. При этом житие сообщает, что «он был милостив к нищим, любвеобилен к странникам и отзывчив ко всем, находящимся в несчастье; одним оказывал щедрые милостыни, другим с любовью доставлял успокоение, иным с сочувствием оказывал помощь». Аглая, как и Вонифатий, была христианкой и направила его в Малую Азию выкупить мощи мучеников и привезти их к ней. Вонифатий вместе с рабами прибыл в киликийский город Тарс, где стал свидетелем мученичества 20 христиан. Видя их, он открыто исповедал себя христианином, целовал оковы мучеников и отказался принести жертвы языческим богам. Вонифатия подвергли истязаниям.], мученика Тимофея и преподобного Илии Муромца Печерского в церкви Святого Спаса отцом Александром была совершена надлежащая служба. Раскатистый голос священника огласил церковь молитвой:

«О многострадальный и всехвальный мучениче Вонифатие! Ко твоему заступлению ныне прибегаем, молений нас, поющих тебе, не отвержи, но милостивно усльши нас. Виждь братию и сестры наша, тяжким недугом пианства одержимыя, виждь того ради от матере своея, Церкви Христовой, и вечнаго спасения отпадающия. О святый мучениче Вонифатие, коснися сердцу их данною ти от Бога благодатию, скоро возстави от падений греховных и ко спасительному воздержанию приведи их…»

На службе семейство Хлюстовских стояло в первых рядах перед алтарём. Станислав, облачённый в мягкие сапоги и новый лабашак с бархатной отделкой, сшитый женой из отменной шерсти, внимал каждому слову отца Александра. Злата, покрытая новым цветастым платком, казалась умиротворённой, её лица не покидала лёгкая улыбка, словно женщина хотела сказать: «Вот посмотрите на мужа моего, красавца, и детей… Да я ещё бабёнка – хоть куда… И всё у меня хорошо… Живу я в достатке… В Господа верую, и потому не оставляет он меня своей благодатью…»

Маленькую Кристину, также разряженную в новые одежды, на руках держала дюжая нянька. Девочка смирно сидела у неё на левой руке, правой же женщина осеняла время от времени себя крестным знамением. Николай, также разодетый в пух и прах, пытался сосредоточиться на молитве – ему хотелось обернуться и увидеть Дашу Мартынову…

Семейство Венгеровых с трудом расположилось в церкви у самого входа. Народу набилось – не протолкнуться. Те, кто пришёл позже из соседних деревень, стояли на паперти.

В помещении было душно от дыхания множества людей и воскурений. Среди пёстрой разряженной толпы селян Мишка попытался разглядеть дружка Кольку, но тщетно. Вдруг его взор зацепил стройную девочку, покрытую цвета незабудок платком. Из-под головного убора по спине струилась пшеничного цвета коса. В новой тёмно-синей курме[11 - Курма – женская тёплая одежда на вате.] она казалась старше своих лет. Мишкино сердце учащённо забилось: она, Дашка Мартынова! Девочка стояла подле родителей и внимала молитве.

Первым порывом Мишки было – пробиться сквозь толпу, подойти к Дашке и взять её за руку. Затем он окинул взором свои потёртые от времени разлапистые выворотижки[12 - Выворотижки – мужская обувь, сшитая из грубой кожи (шов слева).] и большой, не по размеру, зипун. Мишке стало неловко: такая красивая девочка, нарядно одетая, и он рядом – в старой обувке и отцовском перешитом зипуне. Мишка тяжело вздохнул и подумал: «Вырасту, стану приказчиком, приду к Дашке, разряженный в пух и прах, одарю её дорогими подарками…»

После окончания службы поток прихожан вынес Мишку вместе с семьей на трескучий мороз. Однако он задержался подле паперти, дожидаясь Дашу. Мишка точно не знал, чего он хотел: то ли её, нарядную, разглядеть поближе, то ли прикоснуться к её руке…

Наконец Даша поравнялась с Мишкой, вжавшимся в бледно-жёлтую стену у паперти. Кто-то из прихожан попытался сунуть ему монетку. Мишка машинально, как зачарованный, взял подаяние – его взор был прикован к Дашке Мартыновой. Неожиданно девочка повернула голову в его сторону – голубые, небесного цвета, невинные глаза светились добром и умиротворением, на губах играла лёгкая, едва заметная улыбка. Мишка невольно подался вперёд и, оттолкнув пожилую селянку, схватил Дашу за руку.

– Салазган![13 - Салазган – оборванец.] – выругалась женщина.

Мишка никак не отреагировал на оскорбление. Он видел перед собой только Дашу… и ощутил в своей руке тепло её ладони. Это продолжалось лишь кроткий миг – поток, выходивший из церкви, оттеснил девочку.

Придя домой, Мишка подумал: «Увижу её в церкви на Рождество, потом на Крещенскую неделю… И на Крещенское катание на санках…»

* * *

По ежегодной традиции после Рождества в лавку Станислава Хлюстовского потянулись нуждающиеся селяне. Хозяин всех без исключения одаривал парой обуви, стараясь подобрать по размеру. За год в мастерской скапливался брак: порой где-то на обувке шов кривой получился, или недолжный крой вышел – такую обувь и раздавал Станислав. Однако бедняки не роптали, от души благодарили поляка, ибо хорошая обувь стоила немалых денег.

В рождественской благотворительности Станиславу всегда помогала жена, на сей раз подвязался и Николай. Он, тщательно осмотрев брак, отобрал подходящие выворотижки и испросил дозволение отца подарить их Мишке Венгерову. Отец не возражал.

Колька, подхватив свой подарок, тотчас помчался к Венгеровым. Войдя в горницу, он увидел Мишкину мать, занимавшуюся прядением. В углу стояла невысокая ёлка, убранная самодельными игрушками из цветной бумаги. Увидев гостя, женщина тотчас отложила веретено, ибо негоже прясть в такие дни.

– Бог в помощь, хозяйка! С праздником вас! – Женщина кивнула в ответ. Колька невольно заметил, как она постарела. – А сынок ваш, Мишка, где?

– На санках умчался на речку вместе с сеструхами, там его ищи…

Колька мчался по направлению к Тартасу, мысленно представляя, как закадычный друг Мишка обрадуется обновке.

Заснеженный правый берег Тартаса был полон людьми – шли Рождественские гулянья. Катались на санках, пели песни, словом, веселились, как могли. Мимо Кольки по накатанной дороге промчалась тройка, разукрашенная цветными лентами и бубенцами. В санях сидел молодой человек с залихватски сдвинутой набок татаркой[14 - Татарка – круглая мужская зимняя шапка, сверху суконная, отороченная мехом.], укрывая свою румяную спутницу пологом длинной лисьей шубы. Невольно Колька проникся к ним завистью.

Взрослые и дети катались на санках отдельно. Среди юношей и девушек шли откровенные заигрывания, часто к весне заканчивающиеся свадьбами. Колька направился к толпе ребятишек, от пяти до десяти лет, в надежде найти среди них своего друга. И застыл на месте…

Он увидел, как Мишка усаживался в санки вместе с Дашей. Девочка села впереди Мишки, и он, словно заправский мужик, обнял её за талию. Кто-то из ребят столкнул их санки с крутого берега, и они понеслись вниз, скользя деревянными полозьями. Остолбеневший Колька стоял на берегу, наблюдая за ними потухшим взором. В этот момент он ощутил первое горькое разочарование в своей жизни.

Сани остановились, съехав на замёрзший заснеженный лёд Тартаса, и неожиданно опрокинулись набок. Колька был уверен: это Мишкины проделки. Наверняка он сейчас обжимает Дашку в снегу… От такой мысли Кольке стало жарко, он со всех ног рванул с берега вниз по направлению к Мишке-предателю.

К тому моменту, как Колька добрался до санок, преодолев местами глубокий ненакатанный снег, Даша уже стояла на ногах и Мишка по-хозяйски стряхивал снег с её старенькой курмы.

Неожиданно перед ними, как чёрт из табакерки, вырос Колька. Мишка растерялся и сморгнул. Разрумянившаяся на морозе Даша улыбнулась. В этот момент Колька подумал, что нет девочки красивее её во всем Спасском и даже Большом и Малом Тартасах[15 - Больший Тартас, Малый Тартас – деревни, расположенные недалеко от села Спасское.]. И от этого ему стало ещё обиднее.

Колька вплотную приблизился к сопернику и сунул ему в грудь выворотижки.