Крестовые походы

– Благочестивый Петр беспокоится, ведь они убивают христиан.

Жан побледнел и промолчал, поскольку не привык спорить. Но когда армия пошла дальше, он обратил внимание на храмы, заметил несколько придорожных крестов и открыл для себя, что они действительно проходили по христианской стране. Он сказал об этом Ламберту.

Страдавший от боли в груди из-за двух сломанных ребер, Ламберт ответил зло.

– Ты ведь ешь, что мы приносим, но остаешься в лагере с женщинами, – рявкнул он. – Что вы с Маленьким Петром понимаете в военном деле?

В тот вечер Жан есть не стал, на следующее утро – тоже. Алиса решила, что он заболел, и заставляла его взять еду. Наконец, заламывая руки, она взмолилась:

– Если ты упадешь по дороге, что станется со мной и детьми?

Жан обдумал ее слова. Ему не приходило в голову, что он может не попасть в Иерусалим живым, об Алисе он также прежде не беспокоился, полагая, что все в руках Господа. Но даже своим рассеянным взглядом он многое замечал в армии, слышал рассказы, но не передавал их Алисе. Взяв из ее рук пищу, он поел. После этого случая всякий раз, вспомнив о ней, он искал ее глазами и подзывал к себе.

В спешке они переправились через реку Саву и вступили в Белград. Это была уже территория императора Алексея. К тому времени все знали, что направлялись они в город Константинополь – отдохнуть и набраться сил, прежде чем вступать на землю неверных. Но войска императора заставили переправиться, попытавшись прижать их всех к одному броду, в результате произошло сражение, в котором пленных не брал никто. Паломники ворвались в Белград, заставив жителей спасаться бегством, и разграбили город.

Уходили они из горевшего города. Алиса прихватила крестьянский плащ и прикрыла свои лохмотья, выглядевшие уже совсем непристойно. Армия снова разбогатела достаточно, чтобы покупать продовольствие. Частично по этой причине, но также и потому, что властитель провинции собрал значительный гарнизон, у них не возникло никаких проблем, когда они достигли Ниша. Маленький Петр оставил залог и заплатил за муку настоящими серебряными монетами. В лагере установили большие печи, и все пекари Ниша пришли делать хлеб.

– Нужно смолоть наше зерно, – сказал Ламберт.

У отряда тогда было несколько собственных мешков, которые везли на ослах. Ламберт собрал вооруженных людей, и они поскакали к реке позаботиться о деле.

Армия уже выступила в сторону Софии, как всегда беспорядочно, на мили растягиваясь по дороге. Когда арьергард стал собираться в путь, женщины и дети из Отряда Пса, ждавшие Ламберта, забеспокоились.

С реки послышались вопли. От мельниц поднялись клубы дыма. Арьергард сразу же заволновался, раздались крики: «Предательство!» Во весь опор, с окровавленным мечом прискакал обратно Ламберт и послал на дорогу гонца остановить армию. Самые горячие головы, многие из которых относились к Ламберту с уважением, собрались вокруг него, готовые броситься выручать своих товарищей. Уже было заметно, как сильно горят мельницы, отбрасывая в небо огромные языки пламени. Кучки людей бились на берегу или отступали в сторону лагеря. Ламберт сформировал кавалерийский отряд на пони, ослах, мулах, даже на волах и повел его в наступление.

Они спасли Отряд Пса, рассеяли горожан и на том могли закончить сражение. Но пешие воины, которым давно не нравился Маленький Петр как вождь, начали кричать, что преподадут жителям Ниша хороший урок. Хлынув вперед, они ринулись к стенам города и стали нападать не только на тех, кто бежал от мельниц, но и на мирных горожан, осмелившихся выйти за ворота поглазеть на происходящее.

Атака была настолько внезапной, что местным жителям не удалось закрыть восточные ворота из-за потока людей, в панике устремившихся вернуться в город. На башнях не оказалось никого, кроме нескольких часовых; и обезумевшие горожане мешали воинам объединиться.

В городе воцарилась полная неразбериха, однако в крепости правителя находился отряд, набранный в степях Южной России. Эти представители кочевых племен ездили на лохматых низкорослых лошадях, одевались в овчину, были вооружены короткими копьями, луками, ножами и с детства были приучены воевать. Именно их отправил правитель через другие ворота, и они, проскакав вокруг городских стен, стремительно напали на толпу паломников.

Раздались вопли ужаса. Люди бросали оружие и пытались бежать, но к Нишу возвращались основные силы. Выдвигаясь на помощь, они надавили на арьергард, превратив его в беспомощную массу перед опьяневшими от убийств кочевниками, чьи руки по локоть покраснели от крови.

Алиса и Жан скорчились позади повозки, служившей заслоном для охваченных паникой людей, топтавших друг друга под натиском осатаневших кочевников. Жан привязал пса к поясу. Алиса склонилась над Бертой, прикрыв ее телом. Их хрупкое укрытие трещало и раскачивалось под ударами.

Один человек вскарабкался на повозку и прыгнул вперед на плечи сгрудившейся толпы. За ним последовал другой, третий. Алиса закричала. Жан потянулся к ней, но истлевшая ткань ее платья разорвалась в его руке. Под тяжестью толпы повозка рухнула, и Робер откатился в сторону. Жан попытался его удержать, и ему удалось схватить Робера за руку. Перепуганный пес отчаянно царапал и грыз всех подряд, и ему чудом удалось освободить проход. В эту узенькую отдушину давление вынесло Жана, но Алиса и Берта, оказавшиеся на земле под ногами толпы, оказались в Иерусалиме раньше его.

Через несколько недель Жан хмуро смотрел на стены Константинополя. Царьград блестел в горячем, сухом воздухе, и дым его труб поднимался ввысь, словно дым из ада. Паломники расположились лагерем; поскольку в это же место прибыло несколько других отрядов, лагерь оказался таким огромным, как никогда раньше, несмотря на значительные потери в Нише. Появились рыцари и всадники на лошадях, правда, их было немного, так как феодальные сеньоры не торопились собирать свои войска. Маленький Петр говорил, что они должны ждать сеньоров, но прибытие самых могущественных задерживалось, видимо, до конца года. Жану не терпелось попасть в Иерусалим, где у золотых ворот в синем платье его уже ждала Алиса.

С гибелью в Нише Ламберта и большинства воинов Отряд Пса стал совершенно другим. Женщины, выжившие в давке, вскоре разбрелись в поисках новых покровителей. Однако странные истории ходили в лагере по поводу спасения Жана. Люди все еще жаждали знамений и чудес, хотя стали более осторожными после множества случаев разоблаченного мошенничества. В Жана, который постоянно оборачивал взгляд к небу, верили, поскольку он ни на что не претендовал. Ему совали милостыню, привлекая внимание калек, больных и бедных людей. Эта толпа теперь ходила за ним по пятам, попрошайничая для него, а заодно и для себя, и рассказывая истории, приукрашенные Робером, в котором открылась тяга к хвастовству.

Привычный к тяжелому труду, Жан воспринимал поход как праздник, но пребывание без всякого дела в пыльном лагере, под палящими лучами солнца его раздражало. Многие паломники, находившиеся в схожем настроении, отводили душу, устраивая ссоры с горожанами или воруя. Император Алексей ежедневно увещевал Петра и других вождей, а они довольствовались тем, что сваливали вину друг на друга.

Однажды Жан поднялся с собакой на гребень горы, чтобы посмотреть на Золотой Рог, знаменитую бухту, через которую прибывало все богатство Востока. В ней стоял такой густой лес мачт, что все собравшиеся здесь паломники, многие тысячи людей с животными и утварью, могли прямо сейчас уплыть через проливы. Но император советовал ждать, и Маленький Петр говорил, что нужно иметь терпение. Жан вздохнул.

Пес выдернул веревку из руки Жана и погнался за кроликом. Овечье стадо одурело от страха и с глупым блеянием разбежалось перед ним во все стороны. Пастух предостерегающе что-то выкрикнул, швырнул камень, попал в собаку и сбил ее с ног. Животное не поднималось, и пастух побежал к нему, подняв палку с железным наконечником, явно имея намерение его добить.

Жан промчался по пастбищу и встал перед лежавшим псом с обнаженным мечом в руке. Пастух позвал друзей, Жан крикнул паломникам, стоявшим на гребне, и они побежали к нему. Враждебность, накопившаяся за долгие дни, выплеснулась в драке, в которой лучше вооруженные паломники имели преимущество. Они погнали пастухов вниз с горы, оставив Жана рядом с собакой. Ощупав ее ногу, он обнаружил, что она сломана.

Вдоль берега Золотого Рога выстроились виллы, и летом сюда, поближе к морскому ветерку, приезжали из города богачи. Исаак Комнин, брат императора, владелец всех этих овец, пастбищ и большей части горного склона, привлеченный звоном оружия, вышел из дому, как был, в шелковой одежде, прихватив с собой только меч. Увидев, что творится рядом с его домом, он громко позвал стражу. Затем, смело выйдя вперед, он прокричал по-французски приказание сдаться.

Никто из паломников не знал его имени, но им не составило труда сообразить, что они прогневили могущественного сеньора. Если б их схватили, то, скорее всего, вздернули бы на виселицу. Привыкшие в подобных обстоятельствах чинить грабеж и беспорядок, они недолго думая подожгли кустарник на склоне, чтобы прикрыть свое бегство. Был июль, стояла сушь, и огонь вспыхнул моментально. Раздутый слабым теплым бризом, он быстро перекинулся на виллу.

Когда император Алексей узнал от брата о случившемся, его терпение лопнуло. Император не нуждался в беспорядочной толпе, да и сеньорам войск, чье прибытие все задерживалось, от нее было бы мало толку. А между тем эти паломники не уважали царствующую фамилию, дворец его брата и даже храмы благословенных святых. Они воровали свинцовые пластины с церковных крыш рядом со своим лагерем.

– Пусть уходят, – досадливо произнес император. – Пусть отправляются через проливы грабить турок, попытают счастья.

Тем не менее он попытался внушить Петру, которого считал мудрее остальных, что до весны толпа должна продержаться в укрепленном месте. Это место называлось Сиветот, там, на побережье Малой Азии, находился старый лагерь, его было удобно снабжать продовольствием из Константинополя.

В Сиветоте паломники разместились с трудом. Жан стал восстанавливать стены, и ему это понравилось – все же какое-то занятие. Он не мог понять, зачем они остановились, ведь Маленький Петр обещал, что Бог защитит их от неверных. А идти было так замечательно просто: ставишь одну ногу перед другой и оказываешься на один шаг ближе не только к Алисе, но и к Деве Марии, золотым воротам и всем ангелам. Жан не говорил об этом ни с кем, кроме Робера, и даже ему он всего лишь пробормотал:

– Это так просто – идти дальше.

В душе Жан ненавидел лагерь в Сиветоте, с западной стороны выходивший к морю, а с востока отгороженный горной цепью. Там не разговаривали ни о чем, кроме возможности пограбить, особенно после того, как несколько тысяч человек отважились отправиться в рейд и вернулись с тяжелым грузом. Жан мрачно выслушивал пьяные рассказы, как паломники пытали пленников и поджаривали младенцев живьем на походных кострах.

Испытывая отвращение ко всему происходящему в лагере, Маленький Петр вернулся в Константинополь. Когда он пытался проповедовать, выкрики из толпы мешали говорить, даже Жан ему больше не доверял. Пройдя с ними половину пути по миру, Петр не повел их против неверных. До весны оставалось еще полгода. Алиса и Жан вместе отправились в путь в апреле, и теперь она, наверное, терялась в догадках, почему он все не идет.

Возбуждение в лагере нарастало. Некоторые говорили, что отряд немцев захватил Никею, богатейший город этих мест, полностью разграбить который просто невозможно. Им тоже хотелось принять в этом участие. Другие рассказывали об армии турок, двигавшейся в их сторону, и требовали выйти ей навстречу и во имя Святого Креста поразить неверных. После большого шума, поднятого обеими партиями, им удалось договориться о выступлении из лагеря на следующее утро; боеспособные мужчины уходили, а женщины, дети, инвалиды и трусы оставались в Сиветоте до окончания сражений.

Они собрались в нестройные отряды, приблизительно двадцать тысяч человек. Примерно десятка два рыцарей в доспехах и с полным вооружением ехали верхом во главе войска, за ними вооруженные всадники в количестве ста человек, если не больше. Далее шли пешие подразделения, прошедшие подготовку к сражению. После них следовали легковооруженные воины, и в самом хвосте двигалась толпа, сопровождавшая груженных провизией ослов.

Отправился с ними и Жан, счастливый уже оттого, что они снова шагали на восток. Кто-то дал ему кожаную шапку и куртку-безрукавку, и у него был меч, болтавшийся на веревке, перекинутой через плечо. Меч стал для него привычным атрибутом, хотя еще недавно казался ему слишком длинным и неудобным в использовании. Жан шел с толпой, потому что воинственный Отряд Пса больше не наступал ему на пятки. Даже Робер остался в лагере на попечении Вальтера, раненного в руку уколом меча и неспособного участвовать в сражении.

Стоял ясный октябрьский денек, настроение у всех было приподнятое. Те, кто ехал в крытых повозках, играли мечами, подбрасывая их в воздух и пытаясь поймать. Отряды распевали песни, первоначально имевшие божественные тексты, но в конце концов превратившиеся в обычные сальные куплеты.

Их путь лежал через горный перевал, расположенный в каких-нибудь трех милях от Сиветота. Но раньше, чем все они, не соблюдая, как обычно, никакого порядка, продвинулись в глубь ущелья, на горах впереди и позади их показались турки. Они выпустили огромное число стрел, сбив с лошадей всадников в доспехах и быстро посеяв панику среди разрозненных отрядов. Шедшая позади толпа не вся попала в окружение, она развернулась и побежала. За ней понеслись турецкие всадники, и началась резня.

Люди погибали на перевале и в долине всеми мыслимыми способами. Едва ли тысяча человек спаслась и была вывезена обратно в Константинополь на императорских кораблях. На равнине среди охваченной паникой толпы туркам встретился невысокий, кривоногий, сгорбленный мужчина с собакой, продолжавший брести на восток. Они разомкнули свои ряды и пропустили его, поскольку уважали людей, которых явно коснулась рука Аллаха, наградив безумием. Жан двигался вперед, на перевал, где на тысячи ошеломленных, попавших в ловушку людей падали тучи стрел.

Одна из них попала в пса; он упал, корчась, пытаясь укусить стрелу, торчавшую в боку. Жан наклонился над ним. Еще одна стрела пронзила ему спину, и он рухнул вперед, вывернув голову, словно по-прежнему не мог оторвать глаз от востока. В то же время турки ворвались в Сиветот и продолжили резню там. Вместе со всеми больными и калеками погиб Вальтер, а мальчиков вроде Робера оставили в живых, чтобы превратить в рабов. Несколько дней спустя они двинулись на восток, прошли мимо тысяч тел своих соплеменников и навсегда пропали для христианского мира.

Так закончился крестовый поход Маленького Петра, но сам он проехал на осле этим же путем весной с могущественными сеньорами и их армией. От лежавших на земле костей равнина побелела, и для подсчета потерь были сложены высокие горы из черепов. Армия снова обосновалась в Сиветоте, заново воздвигла каменные стены. Кости погибших перемалывали, превращая их в строительный раствор, или складывали вместо булыжников между камнями. Таким образом, Жан и его пес смогли наблюдать за паломниками, чей поток продолжал течь с запада к Иерусалиму. Маленький Петр отправился с ними, чтобы осуществить свою мечту.

Завоеватели

1096–1099 годы

Робер де Сент-Авольд был самым высоким рыцарем в Лотарингии. В этом герцогстве у честолюбивых молодых людей было принято испытывать себя, вызывая всех желающих на поединок к часовне Святого Георгия. Половина всех рыцарей герцогства сражалась на этом месте с различными результатами, но Роберу де Сент-Авольду это сделать так и не удалось. Огласив вызов, он три дня еще надеялся, посвящал свое оружие святому Георгию, сулил ему серебряный подсвечник, хотя с трудом мог себе позволить такой богатый дар, но все было тщетно. Не нашлось настолько безрассудного храбреца, который отважился бы выступить против него.

Робер хвастался этим случаем, сбрасывая с огромных усищ пивную пену жестом, за которым пытался скрыть тревогу. Как безземельный младший сын, он вынужден был надеяться лишь на силу своей правой руки. Он был достаточно здравомыслящим человеком, чтобы понимать: бескровная победа ничего ему не дает.

Когда Готфрид Бульонский, герцог Нижней Лотарингии, стал крестоносцем, он послал за Робером, доводившимся ему дальним родственником, и предложил место среди рыцарей в своей свите. Будучи сам высоким мужчиной, Готфрид не опасался проиграть в сравнении с огромной фигурой своего вассала. Напротив, он был рад иметь среди сопровождающих столь величественного воина.

От радости Робер едва не расплакался. Целую ночь преклонял он колени в часовне Готфрида, изливая свои чувства святому Мартину, также бывшему солдатом. Его сердце просто разрывалось – так он жаждал приключений, желал доказать свою значимость и заслужить место среди великих людей. Никогда он не надеялся, что все это будет предложено ему в армии Бога и всех его святых и что, осуществив то, чего ему более всего хотелось на земле, он может также покорить небеса. Со страстью он дал святому Мартину торжественный обет, пообещав атаковать неверных раньше всех остальных доблестных рыцарей в армии. На следующее утро, чтобы быть достойным чести принять крест, он прежде всего исповедался и получил отпущение грехов. Несколько месяцев спустя, в то время когда Маленький Петр уже достиг Константинополя, счастливый Робер де Сент-Авольд выехал за своим господином на поиски счастья.

Путешествие сопровождалось множеством знамений и чудес, они свидетельствовали, что Бог постоянно был с ними. Робер не ожидал, что и ему святые подарят видение, ведь для этого было так много набожных священников. Но его мечты укрепили веру, и он видел падавшие звезды и облачные образования, которые называли ангельскими отрядами. Славно было ехать в армии Божьей к воплощенному земному блаженству – Его Священному Граду.

Могущество креста не упростило задачу командования экспедицией. Рыцарям свиты потребовалось немного времени, чтобы присмотреться к своему сюзерену. Герцог Лотарингский был набожным христианином и рыцарем, высоким, светловолосым и красивым, но не был настоящим вождем. Когда герцог не понимал, что нужно делать, он оставлял других гадать о его намерениях, но в то же время ревниво, как и любой слабый человек, оберегал свою власть. Он предпочитал, чтобы его сторонники были глуповаты, и испытывал слабость к Роберу де Сент-Авольду, который из-за своего роста, громыхающего голоса и всегда хорошего настроения казался недалеким. Робер стремился служить и отвечал преданностью, на которую личные неудачи Готфрида никак не влияли. В самом деле, он чувствовал себя защитником своего господина, и особенно в те дни, когда армия прибыла в Константинополь.