Реформация. Противостояние католиков и протестантов в Западной Европе XVI-XVII вв.

В течение XV столетия короли Франции, хотя и менее успешно, чем короли Англии, ограничили власть папы. В 1516 году, после длительных переговоров между папой и королем Франциском I был подписан Болонский конкордат, соглашение, определявшее законодательные отношения между папой и французской короной вплоть до Французской революции 1789 года.

Король получил право назначения на все высшие посты во французской церкви и ограничил право апелляции духовенства перед римским престолом. Теперь он смог назначать 10 архиепископов, 82 епископа, настоятелей 527 аббатств, а также бесчисленное количество приходских священников и каноников. Распределяя милости и пожертвования, король косвенно контролировал собственность церкви. Он не церемонился, если ему требовалось получить церковные деньги.

В XV веке английские короли также контролировали назначения в епископства. Даже такие слабые правители, как германский император Фридрих III Габсбург и короли Шотландии, получили право назначать своих епископов. Венецианской республике пришлось выдержать несколько войн с Римом, чтобы прийти к тому же самому результату.

Папы медленно, но неуклонно теряли реальную (не формальную) власть над церковью в различных государствах: право назначения на высшие посты, взимать контрибуции и устанавливать освобождение церковных учреждений от налогов, вмешиваться в постановления местных властей.

Очевидно, что самыми большими потерями для папского авторитета стало разрешение испанской инквизиции и подписание Болонского конкордата с французским королем. Власть папы уменьшалась, государства становились сильнее. Чем более сильным становилось правительство, тем более беззащитными оказывались обширные богатства и владения коррумпированной церкви перед лицом закона, усиливая тем самым призывы к Реформации.

Реформация не всегда становилась средством укрепления власти законных правителей страны. Напротив, во многих случаях протестантское движение было связано с политическим протестом против внешней экспансии или иностранного сюзерена, как, например, в Шотландии, Нидерландах, Швеции, некоторых швейцарских городах, в отдельных немецких княжествах, искавших независимости от императорского надзора. Даже английская политическая революция против папы оказалась слабой рефлексией на попытку избавления от иностранного господства.

По мере того как при усилении местной власти авторитет папы ослабевал, церковные реформаторы воспринимали государство как средство, несущее перемены. Реформа нуждалась в ноже, чтобы разрубить законодательные узлы, защищавшие установившиеся злоупотребления.

Противоречивые правила и предписания, конфликты светских и церковных законов, двойственная юрисдикция судов открывали возможности для выжидательной тактики, при которой процветали беспомощность епархиальной системы, анархия в работе церковной администрации, праздность и порочность.

Вы хотели реформировать монастырь? Если вы отправитесь в провинциальный орден, в епископство или к папе, возможно, вы закончите свои дни в утомительной литургии, в конце которой совершите лишь малую толику добра. Но если вы отправитесь к королю, то он может грубо разрушить тенеты и велеть монахам вести себя подобающим образом или убраться восвояси. Лучшие из реформаторов, по крайней мере те, что находились в Испании, Англии, Франции, Германии, хотели, чтобы их сюзерен функционировал. Только он обладал властью и мог действовать результативно.

Кардинал д’Амбуаз, которому король поручил возглавить Реформацию во Франции, нуждался в подкреплении реформы буллой (от папы Александра VI), предоставляющей ему полную власть как папскому легату. Обладая полномочиями, полученными от глав церкви и государства, он возглавил удивительную Реформацию нескольких монастырей и конгрегаций.

В 1501 году он направил двух епископов для реформирования монастыря Сердца Господня (кордельеров) в Париже. Когда комиссия прибыла, монахи поспешно направились в собор, начали священное таинство и стали петь псалмы. Два епископа подождали в течение четырех часов, устали и ушли.

На следующий день они вернулись вместе с парижским провостом, сотней лучников и группой констеблей. И снова монахи начали петь свои псалмы. Однако теперь их остановили, зачитали папские буллы и королевский декрет. Они ответили чтением отрывков из своих хартий и Кодекса канонического права, совершенно противоположных по смыслу. Дело надолго зашло в тупик, пока, наконец, не образовали другую комиссию, уже из кордельеров, и кардинал смог реформировать монастырь.

Чтобы благополучно преодолевать хитросплетения законов, реформатор более нуждался в полномочиях от короля, нежели от папы, ведь даже для точного выполнения папских булл ему требовалась королевская охрана. Заинтересованность была взаимной. Реформируя церковь, государство приобретало силу, становясь более эффективным и самостоятельным, а церковь, в свою очередь, повышала авторитет, прислушиваясь к насущным требованиям времени.

Становление национальных государств привело к краху древнего представления о единстве христианского мира. Однако устами Иннокентия III или Бонифация VIII Ватикан по-прежнему возвещал о притязаниях на мировое господство. В 1493 году папа Александр VI, как «господин над всеми континентами», разделил недавно открытые земли Америки и Индии между Испанией и Португалией соответственно.

В европейских конфликтах папы стремились сместить неугодных им королей в их царствах. Во время торжественной аудиенции Александра VI в соборе Святого Петра Чьерегато повторил давнюю теорию двух мечей власти, согласно которой для защиты христианства Богом были даны два меча – церковный и светский. Оба они переданы церкви, которая, сохранив для себя духовный меч, светский передала монарху. Поэтому он должен подчиняться церкви. Однако сторонники независимой светской власти, напротив, утверждали, что императоры получили свой меч непосредственно от Бога.

Понятно, что подобные притязания совершенно не отвечали суровой реальности европейской политики. Иногда папа достигал желаемого, но лишь дипломатическим путем, а не декретами. Буллы по-прежнему продолжали выкрикивать в храмах, но в тех случаях, когда шел торг, они были малоэффективны.

Чтобы достичь чего-нибудь значительного во Франции, Испании, Португалии, Англии, частях Италии или немецких княжествах, папа должен был достичь расположения или заключить договор с действенным правителем. Именно в это время во всех европейских столицах появились папские послы – нунции. Первых нунциев отправили в 1500 году в Венецию и в 1513-м в Париж.

Распоряжения церкви больше не выполнялись бездумно. Выслушав их, правители шли на компромисс, оспаривали их, даже покупали, чтобы защититься от своих врагов. Однако в 1500 году явно предпочитали откупаться.

По мере того как система европейских государств врастала в общество, итальянские нужды и внутренняя политика папства все сильнее соотносились с международной обстановкой. Как и другие европейские правители, глава папского государства должен был установить результативный контроль над своей территорией.

Чиновниками курии могли быть только итальянцы, пап перед избранием заставляли подписать обещание, что все римские чиновники могут быть только римлянами, количество итальянских кардиналов постоянно увеличивалось. Сохранение пропорции, при которой большинство составляли итальянские кардиналы, означало ограничение влияния, которого короли хотели добиться через своих национальных кардиналов.

В течение XV века только двое из пап были неитальянцами, один из них испанец Александр VI Борджа. Другой неитальянец, англичанин Адриан VI, правил недолго, в 1522–1533 годах. Следующий подобный папа, поляк Кароль Войтыла (Иоанн Павел II), появился только в 1978 году. Причина проста – все считали, что только итальянец сможет эффективно осуществлять итальянские обязанности папы.

НОВОЕ УЧЕНИЕ

Знать, правители, купцы становились все более образованными. Больше людей читали книги, и знания становились доступными более широкому кругу людей. Печатные станки работали, количество печатников умножалось, библиотеки, хотя и крошечные по сравнению с поздними стандартами, расширяли количество и состав своих книг.

Печатные станки делали возможными методики изучения, находившиеся в зачаточном состоянии во времена рукописей. Теперь тексты можно было сравнивать, объекты изучения требовали меньше денег, выходили критические издания, хотя слово «критическое» не использовалось в том же значении, что в XVII веке. Ведь рукописи продолжали лежать сокрытыми в библиотечных сундуках, да и методика обучения еще была в начальной стадии. Однако знания распространялись, потому что все больше людей читали книги.

Ренессанс не только принес знания, это было духовное и умственное движение, сформировавшее иное мышление. Идею Ренессанса трудно определить однозначно. Иногда ее связывают с новой атмосферой индивидуализма, восхищения человеком, природой и искусством и всеми достижениями человечества, которая и стала важнейшей предпосылкой для религиозной революции.

Поднявшись подобно Самсону, человек стремился сбросить путы, которые связывали его с ортодоксальным и аскетическим идеалами. Однако было бы неправильно видеть прямую связь между Ренессансом и Реформацией, ибо даже поверхностное знакомство с историей ее опровергает. Однако не менее ошибочно и противоположное мнение, что между Возрождением и Реформацией нет никакой связи.

Здравомыслящие историки не оспаривают эту связь, хотя и не могут точно установить причинно-следственные связи, говоря о необходимости более глубоких изысканий. Ведь гораздо легче поверить в то, что связь существует, чем категорически ее отрицать. Моральное рвение, подобное тому, какое владело святым Бернаром, более ответственно за Реформацию, чем свободная критика Петра Абеляра. Реформация в большей степени оказалась движением веры, чем разума.

Гуманисты были разнообразны, насколько это было возможно. Их объединяла только любовь к классической Античности. В Италии, где возрождение классики связывалось с возраставшим чувством национализма и прославлением итальянского прошлого, они жили в атмосфере, явно отличной от той, какая питала гуманистов севера – Германии, Франции и Англии. Гуманизм в Италии проявлялся в литературе, искусстве, философии, тогда как в Северной Европе он проявлялся в религии и богословии.

Однако при подобном рассмотрении данное различие оказывается малозначимым. Нельзя серьезно принимать демонстративное язычество эксцентриков типа Помпонио Лео, называвшего себя «Высшим жрецом», падавшим ниц каждый день перед алтарем, посвященным царю Ромулу, и каждый год праздновавшим основание города Рима.

За немногими исключениями итальянский гуманизм проникся религиозным духом, а на севере существовала гуманистическая философия и литература. Однако все же различия оставались. Восприняв итальянское стремление возрождения античных традиций, гуманисты Франции, Германии и Англии преобразовали его на религиозной основе. Это был так называемый «христианский гуманизм», который представляли Джон Колет и Томас Мор в Англии, Лефевр из Этапля во Франции. Дальше всех пошел Эразм Роттердамский.

ЭРАЗМ РОТТЕРДАМСКИЙ

(ОК. 1466–1536)

Эразм полагал, что в своем отрочестве Северная Европа ничего не знала о новом классическом учении, уже расцветшем в Италии. Как рассказывают, он не мог посвятить свою жизнь конкретному делу, иначе как устроившись с комфортом. Однако, как только Эразм приступал к изучению дисциплины, так тотчас намеревался вдохнуть новые штудии в примеры и принципы, дабы излечить государство от северного «варварства».

Между 1498 и 1514 годами Эразм жил в Париже, Оксфорде и Италии, два года преподавал в Кембридже и, наконец, осел в Базеле, где и прожил с перерывами вплоть до своей смерти в 1536 году. Хотя Эразм по безобидному тщеславию и тешил себя мыслью о том, что только ему удалось привнести образование в северные университеты, поток знания разливался гораздо шире, чем он предполагал.

В отличие от других гуманистов Эразм писал книги, которые проникали в дома и становились достоянием широкого читателя Северной Европы. Книжные магазины продавали их в удивительных для тех дней объемах. Один парижский печатник, услышав о том, что, возможно, вскоре Сорбонна осудит «Диалоги» как еретические, поспешил напечатать их 24 000 экземпляров.

Эразм считался не только виртуозом стиля и образованным человеком. Его природный ум направлялся деликатными, юмористическими и иногда циничными наблюдениями за состоянием дел людских. Он мог писать и обучать и в то же время воздействовать на чувства, не говоря об умении веселить. Однако он никогда не становился скучным, редко делался суеверным, его мощный и столь же изощренный интеллект проникал в самую суть предмета.

Как сатирик, Эразм излучал смех, часто мягкий и иногда горький, охватывая практически все различные профессии и классы общества. Объектом его осмеяния становились короли, купцы, солдаты, торговцы, ученые. Но более и язвительнее всего Эразм высмеивал заблуждения церкви.

Он высмеивал церковь не только потому, что считал себя морально оскорбленным или из-за того, что сами священнослужители оказывались легкой добычей для сатирика. Эразм верил, что насмешка станет поворотным моментом, дав толчок ожидаемым реформам.

Именно в Нидерландах на стыке немецкой мистики и реформаторских настроений возникло «Братство общей жизни», в котором появилась знаменитая книга Фомы Кемпийского «О подражании Христу». Эразм одно время обучался под их опекой. По крайней мере, ясно, что он писал не потому, что знал, что критика духовных лиц увеличит продажи его книг, и не из простого стремления к удовольствию. Эразм не разделял накала реформаторских страстей, хотя коррупция церковников и оскорбляла его чувства ученого.

Презирая невежество, суеверие и мракобесие, Эразм пытался излечить от них своих современников. Благодаря своему перу он смог изобразить эти пороки в самом неприглядном виде и донести свое презрение до множества других умов. Такие его книги, как «Похвала глупости» (1511) или «Диалоги» (1518), вдохновили несметное множество читателей.

Образованные люди давно уже говорили о безнравственности духовенства, монахов и папы, коррупции и незаконных доходов церкви, общественных предрассудках и идолопоклонстве. Эразм облек все эти мысли в блестящую форму, превратив в притчу во языцех и заставив смеяться всю образованную Европу. Короли и епископы, ученые и купцы, все, кто претендовал на то, чтобы называться образованными людьми, сначала восхищенно приветствовали его, а затем даже одобряли.

К 1517 году Эразм стал частью установленного порядка вещей. Во Франции и Англии, Испании и Германии и даже в Италии новая Эразмова критика церкви шла рука об руку с новым знанием, особенно среди духовенства. Никто не принижал европейскую репутацию пап и духовенства, монахов и монашествующих братьев более Эразма.

Более всего он ненавидел богословов, считая их «струпом на теле человечества». Эразм осуждал их как педантов, оперирующих логикой, манипуляторов бессмысленными идеями, создателями силлогизмов, борцами за термины. «Человек найдет выход из лабиринта быстрее, чем все эти реалисты, номиналисты, томисты, альбертисты, оккамисты и скоттисты», – писал он.

Понятно, что публичное осмеяние богословов ослабляло бастионы традиционной доктрины, нуждавшейся в объяснении. Хорошо известно, что проблемы логики, этики и метафизики могут смутить умы, но презирать их вовсе не было обязательным.

Неуважение ученых диктовалось и презрением к их «трудно понимаемому» (то есть не отличавшемуся цицероновской ясностью») стилю или грамматическим ошибкам. Оно оказалось более глубоким, сильным, страстным, чем неуважение романтического поэта или неоготического архитектора его классическими предшественниками.

Скорее всего, его можно сопоставить со «сражением между древними и современными» в конце XVII века, где литературные разногласия основывались на глубоких расхождениях в философии. Древние считали современных безрассудными и, возможно, еретическими, современные находили древних недалекими и фанатичными. «Я слышал, как верблюд молился в Лувене, – говорит один из персонажей Эразма, – так что в этом нет ничего нового».

Во-первых, теологи защищали убеждения методами, которые казались устарелыми. Их теология переплеталась с философскими принципами, которым многие философы отказывались верить.

В течение двух столетий школа номиналистской философии[8 - В раннем Средневековье номинализм (тогда, собственно, и появились термины «номинализм» и «номиналисты») выделяется как реакция на рационалистический мистицизм неоплатоников. Номиналистическая интерпретация некоторых теологических догматов (Беренгаром Турским, Росцелином) вызвала недовольство церкви – номинализм был осужден Суасонским собором (1092). Однако это не остановило развития номиналистических идей, продолжавшегося в позднем Средневековье в области философской антропологии (Генрих Гентский), психологии (А. де Серешаль), логики (Петр Испанский, У. Оккам, Ж. Буридан). Тогда же номинализм начал конституироваться как философия опытной науки, отделившейся от схоластики (Николай из Отрекура, Николай Орем).] завоевывала университеты Северной Европы. Номиналисты скептически относились к возможностям человеческого разума достичь истинных заключений в метафизической области. Они стали известны как «современная школа» и к 1500 году стали доминировать в ведущих университетах Германии и Франции.

Фактически номиналисты были ортодоксами, ибо не отвергали учения церкви, но лишь показывали ее неспособность доказать ведущие положения христианства. Поэтому они проявляли скептицизм и в отношении «Сумм» великого Фомы Аквинского[9 - Два обширных трактата Фомы Аквинского (1225–1274), охватывающие широкий спектр тем – «Сумма теологии» и «Сумма против язычников» («Сумма философии»), дискуссии по теологическим и философским проблемам («Дискуссионные вопросы» и «Вопросы на различные темы»), подробные комментарии на несколько книг Библии, на 12 трактатов Аристотеля, на «Сентенции» Петра Ломбардского, на трактаты Боэция, Псевдо-Дионисия и на анонимную «Книгу о причинах». (Примеч. пер.)], пытавшегося согласовать христианское учение и естественную философию Аристотеля. Отразив в этих «Суммах» различные точки зрения многих авторов, он стремился подтвердить их неверие в силу разума.

По мнению номиналистов, все эти тщательно подобранные доказательства на самом деле подрывали основы теологии, превращая ее в груду мусора. Номиналисты вовсе не считали, что доктрины церкви неверны, ибо полагали, что познаются не разумом, а откровением, а также авторитетом Библии или церкви (на самом же деле благодаря авторитету как Библии, так и церкви).