Растафарианская история

Мы опять ждали непонятно чего, очень хотелось попасть домой, на уже знакомый, теплый и шумный Манхэттен, но Рэбай все тянул с отъездом. Он немного посидел с нами на балконе (с задумчивым видом), а потом ушел обратно в дом. Мы прождали уже больше часа. В полночь мы вернулись в гостиную и сели на жесткие стулья напротив друг друга. Рэбай вышел из своей спальни одетый во все черное и с артериально-красным платком на шее, с ничем не закрытыми дредами и имел какой-то торжественный (и смешной в то же время) вид.

– Подождем еще немного – to show some respect, – сказал он, кивнув в сторону спальни, где, видимо, находилась сейчас его жена, которая, похоже, была недовольна его постоянными поездками в Сити. Мы все опять вышли на балкон. Он сел на стул, и я сразу увидела, что так он и сидит здесь, в этом углу, большую часть времени – как тень, сгорбившись, и смотрит в темноту.

Наконец-то он встал и крадучись пошел в прихожую, и мы вслед за ним, он надел черную шляпу и мы сели в его зеленый лэндровер и помчались по шоссе вдоль широкой реки Хадсон. Слева от нас иллюзорный остров Манхэттен светился и переливался всеми своими красками, горел зовущими огнями, почти дотягиваясь вершинами небоскребов до луны, которая, сверкая тем же мистическим огнем, висела прямо посреди черного неба. По дороге Рэбаю кто-то позвонил, и, как мне показалось, что-то хотел у него купить. Рэбай уклончиво пообещал достать, затем вдруг развернулся и поехал в обратном направлении. Потом по какому-то мосту мы въехали на Манхэттен, за окном был темный и мрачный город, и я вдруг поняла, что это Гарлем. На одной залитой кромешной чернотой улице Рэбай остановился и крикнул что-то во мрак, откуда тут же появился черный человек в черной кофте с капюшоном. После короткого разговора с ним Рэбай проехал несколько блоков и вышел из машины. Он вернулся через пять минут очень довольный собой.

Теперь он был в прекрасном настроении, мы ехали по третьей авеню в плотном потоке машин, дома вокруг искрились огнями, толпы пьяных веселых людей ходили по улицам, таращась по сторонам. Присутствие на Манхэттене давало Рэбаю много энергии, он веселился и подпевал Бобу Марли – "rastaman vibration! yeah!!! positive!", которого все время слушал в машине.

– What did you get? – спросил мой друг. По его вопросу я поняла, что он, как и я, уже догадался, что Рэбай только что купил героин.

– Heroin! – страшным (по мнению самого Рэбая) голосом сказал он.

– Это правда, что героин намного дешевле кокаина?

– Я могу найти такой героин, который будет стоить a lot of money!!! – ответил Рэбай.

– А какая обычная цена? Мне просто интересно, я не собираюсь покупать, – прибавил мой друг с улыбкой.

– Нет, не спрашивай, я не скажу, – сказал Рэбай и мне очень сильно не понравился его ответ. С этого момента я знала, что он обязательно предложит нам героин, но рассчитывает сделать это позже. Но, возможно, я ошибаюсь, подумала я, или, может быть, потом он передумает, если поймет, кто мы, как жаль, что он этого не понимает.

– Heroin!!! – опять повторил Рэбай, он произнес это слово как имя своей роковой любви, с восхищением и страхом. – You can’t imagine, guys, что это такое – иметь его в своем кармане и не использовать… хоть чуть-чуть… хоть капельку отсыпать… нет… все – я больше не прикасаюсь к нему. Я провел двадцать лет на героине! Двадцать лет! Но теперь конец. Больше никакого героина. Natural life. Natural high.

Рэбай отдал героин какому-то человеку в Виллидже и довез нас до дома. Он собирался ехать в Син-Син (куда отправлялся каждое воскресение), но мы отказались идти туда сегодня, честно сказав, что очень устали. А Рэбай совсем не хотел с нами расставаться, подумала я. Казалось, наша компания была ему зачем-то необходима.

* * *

На следующей неделе Рэбай приезжал к нам почти каждый день и сидел до рассвета… Он все рассказывал и рассказывал свои истории, а мы с жалостью слушали его. Он рассказывал, как жил в Европе, в Индии, в Японии, рассказывал о своих сказочных богатствах, а мы просто слушали, не стараясь ни верить ему, ни поймать его на лжи. Утраченное богатство и молодость не давали ему покоя, это было понятно. Прошлое казалось ему несравнимо лучше настоящего. Но была у него одна мечта, которую он надеялся осуществить в будущем.

Дело в том, что от прошлой жизни у него все-таки кое-что осталось: когда у Рэбая еще были, но уже иссякали деньги, он купил огромный кусок земли на острове Тобаго, с пляжем и лесом и рекой, и там он всегда мечтал прожить свою старость. Этот человек рассказывал много фантастических историй, но именно эта, я сразу поняла, была правдивой.

Еще он много говорил, что любит музыку и называл себя fake musician. Он говорил, что по натуре он художник, но не все это замечают, потому что его искусство – это жизнь.

– My life is a masterpiece, – говорил он. – Сейчас я выйду на улицу, сяду на свой байк и поеду по Нью-Йорку. Я – актер, режиссер, и я же – зрители.

Еще он рассказал нам, что перепробовал все существующие наркотики и стал настоящим профессионалом в этой области. Я и мой друг до этого пробовали только марихуану (которую все же не следует сравнивать с тяжелыми наркотиками) и кокаин (всего лишь несколько раз). У нас обоих в прошлом было много возможностей принять все что угодно, но мы отказывались по одной и той же причине – никогда не знаешь, что тебе предлагают. И последние несколько лет я интуитивно ожидала встречи с человеком, у которого большой опыт употребления всего на свете и который захотел бы поделиться со мной своими знаниями. Я знаю очень хорошо, что все желания исполняются (поэтому человеку нужно быть очень осторожным в мыслях), и нисколько не удивилась, осознав, что Рэбай идеально подходит на эту роль. И я спросила его, не посоветует ли он нам, где достать грибов или лсд. Он очень обрадовался, и мой друг тоже поддержал мою инициативу. Тогда Рэбай предложил поехать в Вудсток на выходных (он сказал, что хорошо знает этот городок и даже жил там в восьмидесятых целое лето) и мы сразу и с удовольствием согласились. Когда мой друг спросил Рэбая:

– Поедем на какой-то концерт?

….тот обиженно ответил:

– Там всегда концерт.

В пятницу Рэбай неожиданно опять позвонил в нашу дверь, мы не ждали его и никуда не собирались. В этот раз он был не один – с ним в нашу квартиру протиснулся испуганного вида человек – черный, худой, с тонкими неприятными дредами, болтающимися за спиной, одетый в белый (дешевая подделка под льняной) костюм, и в черных лакированных туфлях на босу ногу. Он тут же уселся в кресло и схватил нашу сигарету. Его звали Тито, выглядел он как плохая копия Рэбая, как пародия на него. Они знали друг друга уже четверть века, и (как я узнала позднее) это Рэбай сделал его растаманом.

Увидев, что мы просто сидим и накуриваемся (слушая музыку), Рэбай сказал, что мы должны поехать с ним, что он подождет, пока мы соберемся и дунем, а потом поедем в Клаб-Хаус. Мы не возражали. Мне очень хотелось посмотреть на этот Клаб-Хаус, про который рассказывал мой друг. Я ушла переодеваться в ванную и оттуда услышала, как Рэбай высказывает что-то Тито, а тот агрессивно оправдывается.

Мы выехали с наполненного людьми острова, который праздновал свой священный праздник Friday Night, по Манхэттенскому мосту въехали в темный и (после Сити) кажущийся совершенно безлюдным Бруклин, проехали через Вильямсбург, через еврейский район (тоже почти пустой, я увидела только нескольких хасидов в черных плащах и шляпах и с омерзительными пейсами и бородами, которые, молча и не глядя по сторонам, брели куда-то сквозь ночь), через мрачные высокие одинаковые кирпичные здания – родные проджекты Джэй Зи (Рэбай сейчас же рассказал нам об этом)…

Я рассматривала мир, плавно скользивший мимо меня, нюхала воздух Бруклина, и мне было почему-то очень грустно.

Куда я еду? Где я? Что я ищу? Что я делаю здесь, в этой машине? Как я здесь оказалась? В каком направлении я двигаюсь, и что меня ожидает? Я попала на другой край света, на другую сторону мира, я где-то так далеко, что сама уже не знаю, где я. И не знаю, кто я, и что мне нужно. Есть одна русская сказка, которая называется Пойди-Туда-Не-Знаю-Куда-Принеси-То-Не-Знаю-Что. У меня примерно такая задача. Я иду туда, куда катится мой клубочек…

Наконец-то Рэбай припарковался у темного высокого браунстоуна. Выйдя из машины, он задрал кверху голову и крикнул что-то, после чего вниз упали ключи. Мы поднялись на крыльцо, открыли дверь в парадную и поднялись на последний этаж.

Дверь в Клаб-Хаус была старой и деревянной (почти всегда она была незаперта, в отличие от двери в подъезд), над ней висел железный крест, очень напоминающий православный (на самом деле – эфиопский). Мы толкнули дверь и вошли внутрь, оказавшись в узком коридоре, который шел направо и налево, в нос мне сразу ударил сильный запах травы. Мы, следуя за Рэбаем, пошли налево по коридору (на стенах висели африканские маски, старые пожелтевшие плакаты, особенно хорошо я запомнила пустую картинную раму прямоугольной формы, в стене справа было несколько одинаковых дверей, покрашенных белой краской, которая уже давно облупилась; ремонт в этой квартире не делался, похоже, тысячу лет) и оказались в небольшой квадратной комнате, ярко освещенной электрическим светом: вдоль стен на стульях и табуретках сидели растаманы, в углу комнаты на самом верху под потолком висел старый телевизор, в центре стоял круглый железный стол, вокруг него сидели несколько человек и играли в карты, на одной стене было зеркало, завешенное плакатами и черно-белыми (большей частью) фотографиями. Все стены в комнате были покрыты чем-нибудь, нигде не было свободного места – полки и полочки, поднимающиеся прямо до потолка, на которых расставлены ступки, кувшины, статуэтки, фотографии, в одном месте висела козлиная шкура, в другом – связка черных перьев, на одной стене застыла старая продранная карта мира. И конечно, повсюду стояли барабаны. И еще в этой комнате не было окон.

Войдя внутрь, я почувствовала волну удивления, исходившую от большей части присутствующих. Никто не посмотрел мне в глаза, никто не сказал мне ни слова. Только Джери, увидев меня, вскочил и протянул руку и сказал так, чтобы никто другой не слышал:

– Hello, Princess.

…а затем протянул руку моему другу. Никто из растаманов не уступил нам место, все остались сидеть.

Рэбай прошел через комнату на кухню, посмеиваясь и свысока оглядывая окружающих. Мы тоже пошли на кухню (она была грязная и старая), где народу было меньше, Рэбай набил нам трубку, постоял минуту и ушел обратно в комнату, предварительно, конечно, спросив "Everything positive?" и мы ответили "Positive". Через несколько минут зашел Джери и незаметно для других сунул моему другу кусок травы.

Безусловно, это место было не таким интересным, каким я его себе представляла. Раста (их, кстати, здесь было человек пятнадцать), которых я ожидала тут встретить, воображались мне молчаливыми старичками с белоснежными бородами, как Джери, или как тот, похожий на сумасшедшего, старик, который подарил мне свою растаманскую шапочку (здесь его не было). А передо мной поношенные, недовольные и страшно завистливые люди. И все они не могут прекратить про меня думать. Теперь, стоя на кухне, мне было проще чувствовать, как их любопытство просачивается сквозь стену, как они отчаянно хотят понять, кто я (и вообще, кто мы) и что здесь делаем и почему мы здесь вместе с Рэбаем.

– А ведь Джери среди них самый главный, правильно? – спросила я своего друга.

– Думаешь? Наверно, да. Но ты думаешь, у них обязательно есть главный?

– Конечно, должен быть кто-то главный, иначе не бывает. И вообще, мне все про них понятно.

– Что?

– Самое интересное. Но об этом давай поговорим потом, не здесь, – сказала я. Не смотря на то, что я была уверена, что никто из растаманов не понимает нашего языка, говорить здесь вслух о своих догадках я считала неосторожным.

Недалеко от входа на кухню освободились два места и мы их заняли. Достав по сигарете, мы стали рассматривать людей в комнате и прислушиваться к тому, о чем они говорят. Их речь казалась какой-то тарабарщиной, ничем не напоминающей английский, но, внимательно слушая, я стала узнавать некоторые словосочетания. Они говорили на сломанном, изуродованном и упрощенном английском, говоря she вместо her и overstand вместо understand. Некоторые слова они произносили по-своему, растягивая их или съедая окончания, ставя не туда ударение. Мне было тяжело их понимать, но не так тяжело, как Рэбая. Хотя здесь с ними он говорил на том же птичьем наречии.

Вдруг к нам подошел человек – он был небольшого роста, с очень темной кожей, босиком, в очках, и дреды его были намотаны на голове в чалму наподобие того, как советские женщины наворачивали на голову полотенце (кроме него и Тито, который сейчас сидел в углу и жадно курил косяк, все остальные растаманы имели на головах шапки). Он представился, но я не услышала его имени. Было видно, что он хочет завязать разговор и я тут же дала ему эту возможность, он сел рядом на корточки и продолжал задавать формальные вопросы (откуда мы, что делаем в Нью-Йорке и т.д.). Он был очень, очень заинтересован в нас. Он старался быть очень вежливым и показаться образованным. Мы заговорили про Обаму, а потом, видимо, рассчитывая сделать мне приятное, он сказал:

– Я очень интересуюсь российской политикой, кроме того, мне очень нравится Путин.

– Правда? И чем же? – спросила я.

– Он сильная личность.

– He is a real coward, – сказала я.

– Мой любимый политик – это Ахмуд Ахмадинеджад, – сказал он и попытался хитро улыбнуться.

Ну и иди на хуй, подумала я и, улыбнувшись ему в ответ, отвернулась и попросила своего друга забить трубку. Неприятному человеку пришлось встать и уйти. Но, вернувшись на свое место, он продолжал следить за мной глазами.

Растаманы в комнате громко разговаривали между собой, а некоторые постукивали пальцами по барабанам, тихо наигрывая какой-нибудь ритм. Вдруг Джери медленно пододвинул к себе барабан и начал играть, вслед за ним тоже самое сделали другие. Музыка наполнила комнату, она звучала так громко и так мощно, что дрожали стены и несколько плакатов упало на пол. Ни на что не похожая, первобытная музыка. Теперь, в этот самый момент, мне стало понятно, что все музыканты вокруг – это ученики Джери, что все они ему завидуют, что он одновременно и дирижер, и первая скрипка, что Джери играет так, что, может быть, никто в мире не сыграет на джембе лучше, чем он.

Кроме того, я внезапно поняла, что он играет для меня. Всем им что-то нужно от меня – все время всплывало в моей голове, а сейчас успокоенные музыкой мысли выдали мне это как неопровержимый факт. Все они считают себя обладателями секретов, о которых мы, по их мнению, не имеем представления. Раз так, то я обязательно выясню, обладанием каких таких тайн гордятся растаманы (решила я).

Вдруг из кухни появился тот человек, с которым я разговаривала про Путина и Ахмадинеджада, и стал танцевать: он прыгал и трясся, изображая шаманские пляски, размахивая распущенными дредами. Танцевал он в основном вокруг меня, все время норовя задеть мои ноги, так что мне даже пришлось несколько раз отодвинуться. Когда он закончил и его как будто засосало обратно в кухню, Джери тоже быстро свернул музыку и отодвинул барабан. Тут на середину выбежал Рэбай и начал кричать нам:

– Ну как, а? Охуели? Джери – мастер!!! Мастер!!! Кто-нибудь играет так на барабане в твоей России? Я тебе говорю – я знаю музыку. Watch me, watch me – I know music! Masta Jerry!