Убийство императора Александра II. Подлинное судебное дело

Независимо от всех приведенных выше прямых и косвенных доказательств, показания, данные при расследовании настоящего дела Рысаковым, представляя, кроме полного его сознания, еще и важные разоблачения, вполне освещают план, обстановку и самое совершение злодеяния 1 марта 1881 года.

Показания эти, пространно и подробно изложенные Рысаковым собственноручно при девяти последовательных допросах и в поданном им особо заявлении, касаются по своему содержанию нижеследующих главных предметов.

1. Вступление в социально-революционную партию и отношение к ней.

Сочувствие к социально-революционному движению явилось у Рысакова еще до поступления его в Горный институт, то есть до сентября 1879 года, но до января 1881 года участия в активной деятельности партии «Народная воля» он не принимал. С начала учебного 1880/81 г[ода] Рысаков возымел мысль вступить в революционную рабочую организацию, так как сознавал возможность достигнуть каких-либо результатов при единоличном действии. В это же время на квартире студента Урсыновича Рысаков познакомился с Желябовым, называвшимся «Захаром», знакомство с которым дало возможность ему, Рысакову, расширить и осмыслить свою деятельность среди рабочих. Ввиду успешного сближения Рысакова с рабочими под предлогом обучения их грамоте в январе 1881 года Желябов привел Рысакова в 7-ю Роту Измайловского полка, в квартиру, занятую, по словам Желябова, нелегальными людьми, и там познакомил его с каким-то человеком, который предложил ему вступить в партию членом рабочей организации. Человек этот доставил Рысакову сведения о целях, составе и средствах партии и, между прочим, обещал ему материальную помощь в размере 30 рублей в месяц.

Сближаясь с рабочими под предлогом обучения их грамоте, Рысаков старался организовать рабочие кружки, возбуждая их к открытому восстанию с целью экономического и политического переворота. Как член организации, Рысаков бывал на собраниях агитационной группы, и раза два или три эти собрания происходили у него. На этих сборищах, где он встречался с Желябовым, обсуждались вопросы чисто социальные и агитационные, а о террористических предприятиях говорилось только как о способе к оживлению рабочего движения и к охранению партии от шпионов, но рассуждения эти носили на себе характер общий, принципиальный, и личности для исполнения предприятий еще не намечались.

Не разделяя всех воззрений «Народной воли» и считая ее не знаменем, а партией, он тем не менее думал, что так как народ, не подготовленный к открытому восстанию, может выйти из своего пассивного положения только в том случае, если во главе его станет смелый и решительный предводитель, какими прежде были самозванцы, то роль эта должна быть выполнена партией «Народная воля». В состав рабочей организации входили: а) агитационная группа для пропаганды и руководства движением и б) образовавшаяся среди рабочих в феврале 1881 года по инициативе Желябова боевая дружина рабочих, или террористический отдел, для охранения движения и рабочих от шпионов. Агитационная группа относилась к Исполнительному комитету как подгруппа к группе. К агитационной группе принадлежали, кроме него, Рысакова, Желябова и Перовской, – человек, называвшийся «Инвалидом», и человек, известный ему, Рысакову, под названием «Михаила Ивановича» или «Котика», которого он признал в предъявленном ему трупе неизвестного, умершего в Придворном госпитале и проживавшего под именем Ельникова в доме № 59 по Симбирской улице. Террористический же отдел состоял всего из пяти-шести человек, а именно: из него, Рысакова, Желябова и Михаила Ивановича, какого-то из «интеллигентных» и, кажется, Тимофея Михайлова.

2. Организация и совершение злодеяния 1 марта, по словам Рысакова, не должны были явиться и в действительности не были прямым делом «террористического» отдела рабочих. Исходя от «Исполнительного комитета», это преступление было лишь предложено «комитетом» рабочей боевой дружины, причем он, Рысаков, даже думал сначала, что самое посягательство будет совершено кем-либо из членов «комитета».

Речь о цареубийстве зашла на собраниях террористического отдела, происходивших сначала в квартире Рысакова, а затем в особой конспиративной квартире (Геси Гельфман) по Троицкому переулку; на этой последней квартире, недели за полторы до 1 марта, Желябов «кликнул клич», или, другими словами, вызвал добровольцев, желающих совершить новое покушение на жизнь государя императора, решенное «Исполнительным комитетом». После этих собраний состоялось еще одно в каком-то трактире, где снова обсуждался вопрос о покушении; сначала событие, о котором Желябов говорил с Рысаковым в виде предположения еще до упомянутых собраний, представлялось осаленным, но затем Рысаков стал замечать в Желябове и его товарищах лихорадочную поспешность, которую Рысаков объясняет тем, что состав и силы партии были расстроены только что постигшими ее арестами. На категорическое предложение Желябова совершить покушение Рысаков согласился приблизительно за неделю до 1 марта, после чего вступил в непосредственные сношения с кружком лиц, устраивавших посягательство, и был введен в новую конспиративную квартиру по Тележной улице, которая, по словам Желябова, и была нанята исключительно для подготовления цареубийства. На призыв Желябова совершить преступление отозвались, кроме его, Рысакова, еще «Михаил Иванович» и Тимофей Михайлов, а также, по-видимому, и человек, называвшийся «Михаилом», с которым незадолго перед тем его познакомил Желябов как с «товарищем по делу». Сверх названных лиц на «конспиративной квартире» появилась и Перовская, с которой Желябов познакомил его, Рысакова, еще в начале зимы, причем Рысаков принял тогда же участие, вместе с «Михаилом Ивановичем», в постоянном и правильном наблюдении за выездами государя императора, которое было организовано Перовской. На конспиративной квартире по Тележной улице собирались добровольцы, то есть он, Рысаков, «Михаил Иванович», Тимофей Михайлов и «Михаил». Здесь же Рысаков видел Гесю Гельфман, а также человека, признанного им в предъявленном ему трупе Саблина. На первое же собрание вслед за Желябовым явился человек, которого называли «техником» и который подробно объяснял устройство метательных снарядов по принесенным им образцам. 28 февраля он, Рысаков, «техник», Тимофей Михайлов и «Михаил Иванович» ходили за город в пустынное место за Смольным монастырем пробовать образец снаряда; снаряд этот был брошен Тимофеем Михайловичем и удачно разорвался. Оттуда участники задуманного преступления отправились на конспиративную квартиру для получения каких-то указаний от Желябова, который, однако же, не пришел, причем, кажется, Гельфман сказала, что если он не придет, «то, значит, занят». На другой день, 1 марта, в 9 часов утра, согласно состоявшемуся накануне уговору, все вновь сошлись на конспиративной квартире для получения снарядов и необходимых указаний. Здесь были: он, Рысаков, Тимофей Михайлов, «Михаил Иванович» и «Михаил». Вскоре пришла Перовская и принесла с собой узел со снарядами, в котором их было не больше двух; она сообщила об аресте Желябова и объяснила, что, несмотря на работу в течение всей ночи, не успели приготовить предположенного прежде количества снарядов. «Может быть, и еще принесут, – сказала Перовская, – нужно довольствоваться малым». Затем явился «техник» и, как кажется Рысакову, также принес снаряды. Все указания для совершения злодеяния были даны Перовской, которая начертила на конверте план местности и каждому из участников указала на нем назначенный ему пункт. При этом состоялось следующее распределение: на Малой Садовой имел произойти взрыв при проезде государя, а лица, вооруженные метательными снарядами, были расставлены поблизости. Он, Рысаков, должен был стать у Екатерининского сквера, а «Михаил» – на углу Невского проспекта и Малой Садовой. На противоположном конце этой улицы, на углу Б[ольшой] Итальянской, близ Манежной площади, как на опаснейшем месте, должны были поместиться лица, более друг с другом знакомые, более опытные и с лучшим революционным прошлым; здесь могли стать «Михаил Иванович» и Тимофей Михайлов. При взрыве на Малой Садовой, где, по словам Перовской, государя «уже ждут», все лица со снарядами должны были, на случай неудачи, спешить к месту взрыва. В случае же если бы государь император не проследовал по Малой Садовой, то свидание с Перовской было условлено на Михайловской улице, где она должна была подать знак о том, что следует идти на Екатерининский канал и здесь ждать возвращения государя в Зимний дворец после обычного посещения им Михайловского дворца. Когда же оказалось, что государь император проследовал в Манеж не по Малой Садовой, а из Манежа после посещения Михайловского дворца направился по Екатерининскому каналу, то он, Рысаков, придя по сигналу Перовской на набережную этого канала, бросил свой снаряд, завернутый в платок, под ноги лошадям ехавшей ему навстречу императорской кареты, после чего и был задержан. Тут же на набережной он, как ему кажется, видел пред собой на далеком расстоянии «Михаила Ивановича».

3. Стараясь объяснить причины, побудившие его решиться на цареубийство, Рысаков показал, что партия «Народная воля» считает террор одним из средств предпринятой ею политической борьбы: во-первых, для охранения революционного движения; во-вторых, для того, чтобы доказать народу силу и тем «высоко держать свое знамя и доставить ему обаяние», в-третьих, как ответ на строгие репрессивные меры правительства. Этими же соображениями обусловливалась и решимость партии стремиться к цареубийству. Не разделяя их в целом их составе и не сочувствуя террору вообще как постоянному средству борьбы, он, Рысаков, однако же, видел в терроре, и в особенности в посягательстве на жизнь ныне в Бозе почившего монарха, в данное время единственный, по его мнению, выход из общего натянутого и тягостного положения, единственное средство создать новые, удобнейшие условия жизни и деятельности социалиста как деятеля во имя блага народа. «Социалист, – заявляет обвиняемый, – если образно выразиться, носил свое право в дуле револьвера». В частности, со своей собственной точки зрения, он, Рысаков, видел в удачном цареубийстве средство: 1) прекращения вообще террора, уже ненужного при новом строе; 2) свободное развитие мирной социалистической пропаганды; 3) устранение экономических причин, могущих вызвать кровавый деревенский, аграрный террор, направленный против ближних врагов крестьянства, или бесформенный народный бунт, недоступный руководству партии и притом столь страшный по своим последствиям, что, по подлинным словам Рысакова, даже «мы, закоренелые злодеи, и те пугались его», и, наконец, 4) устранения непримиримо враждебного отношения верховной власти к социалистам. В силу всего этого он, по справедливому выражению Желябова, действительно рвался на цареубийство. Таким образом он, Рысаков, выступив, по предложению Желябова, добровольцем для совершения посягательства на жизнь государя императора, в сущности совершенно расходился со своею партией во взглядах на значение и цели этого деяния, посредством которого он хотел вызвать, при изменившихся условиях внутренней политической жизни всей страны, переход от не сочувственной ему исключительно политической борьбы к более согласной с его убеждениями мирной экономической борьбе за истинные, чуждые посторонней примеси, социалистические начала. Потому, давая Желябову согласие на преступление 1 марта, он поступал не как слепое орудие, а, по его выражению, «по чистой совести и побуждениям своей души и сердца».

В разъяснении прошедшей жизни и личной обстановки Рысакова, дознанием обнаружены некоторые характеристические данные, а именно:

Сын управляющего лесопильным заводом Громова в Вытегорском уезде Олонецкой губернии, Рысаков родился 2 мая 1861 года, а в 1874 году поступил в Череповецкое реальное училище, где успешно окончил курс в 1878 году и затем поступил в Горный институт, от которого, по крайней бедности, неоднократно получал единовременные пособия в 30–50 рублей, в том числе деньги для внесения платы за слушание лекций и на практические занятия. Кроме того, он получал еще из конторы Громова по 30 рублей в месяц за счет своего отца. В декабре 1879 года, по арестовании государственного преступника Степана Ширяева, Рысаков с товарищем своим Коновкиным явился на квартиру Ширяева требовать выдачи оставшихся после него вещей, вследствие чего и был задержан, причем оказалось, что перед этим Рысаков жил на одной квартире с обвиняемой по одному с Ширяевым делу Анной Долгоруковой. В декабре 1880 года был произведен обыск у заподозренного в политической неблагонадежности рабочего Ивана Гаврилова, у которого проживал и Рысаков. Это обстоятельство, по объяснению Рысакова, и побудило его, во избежание ареста, перейти на так называемое «нелегальное» положение, то есть проживание по чужому паспорту на имя Глазова. С того же времени, приблизительно с января 1881 года, он окончательно примкнул к «социально-революционной партии» и стал через Желябова получать содержание из ее фонда по 30 рубей в месяц. За неделю до перехода его на нелегальное положение Желябов, заявив ему о крайней недостаточности средств «социально-революционной партии», просил его достать денег, вследствие чего Рысаков под предлогом практических занятий взял у кассира Громова свое содержание за три месяца вперед, из которого и передал Желябову около 50 р[ублей].

По отзывам свидетелей, знавших Рысакова в Череповецком реальном училище и в Горном институте, он учился усердно и вел весьма скромную жизнь.

По показанию свидетельницы Ермолиной, Рысаков, обыкновенно встававший после ночных отлучек весьма поздно, 1 марта встал рано и в противоположность своей всегдашней угрюмости, казался особенно веселым и разговорчивым. На вопрос Ермолиной, куда он собрался так рано, Рысаков, уходя, отвечал: «Служба», а на замечание ее, что сегодня «воскресенье и нигде присутствия нет», обвиняемый сказал, что он идет в гости и что это «все равно служба».

Обвиняемый Андрей Иванов Желябов, признавая фактическую сторону приписываемых ему преступных деяний и сообщая некоторые подробности об организации «социально-революционной партии», объяснил, что служит делу народного освобождения и принадлежит к партии «Народная воля», которая считает уничтожение правителей одним из средств активной борьбы для достижения своих целей. Состоя агентом третьей степени при «Исполнительном комитете», то есть пользуясь его полным доверием, он получил от «комитета» поручение организовать посягательство на жизнь государя императора. Для этой цели из всех боевых дружин партии, которых в распоряжении «комитета» имеется несколько, и в том числе боевая рабочая дружина, были вызваны «добровольцы». Из числа ответивших на этот призыв 47 человек, он, Желябов, выбрал наиболее, по его мнению, пригодных, в том числе и Рысакова, которого он считал одним из самых преданных революционному делу деятелей, но которому, однако же, он, Желябов, отводил лишь место пособника для выправки из него самостоятельного бойца на будущее время. Не сообщая об этом Рысакову, обвиняемый заставлял его переживать самые серьезные ожидания. Тем не менее влияние его, Желябова, под которым в известной степени находился Рысаков, не исключало его самобытного развития и таковой же деятельности. Для совершения цареубийства были избраны метательные снаряды. Тимофей Михайлов в этом деле не принимал никакого участия. Что же касается до него, Желябова, то арест помешал ему принять физическое участие в посягательстве на жизнь государя императора, нравственное же его участие было полное.

2 марта обвиняемый Желябов прислал на имя прокурора С.-Петербургской судебной палаты заявление, в котором, высказывая свою совершенную солидарность с Рысаковым и требуя, по его выражению, «приобщения его, Желябова, к делу 1 марта», объясняет, «что он многократно покушался на жизнь ныне в Бозе почившего государя императора и не принял физического участия в преступлении 1 марта лишь по случайности. Далее, восхваляя Рысакова, он выражает опасение, что правительство «за недостатком формальных улик» против него, «ветерана революции», предпочтет «внешнюю законность внутренней справедливости», во избежание чего он, Желябов, и просит о привлечении его к настоящему делу.

Из имеющихся в деле сведений о личности и прошедшем Желябова, которого умерший обвиняемый по делу о так называемых террористах Гольден-берг характеризует как личность «в высшей степени развитую и гениальную», оказывается, что Желябов в 1872 году был исключен из Новороссийского университета за беспорядки, затем судился по делу о революционной пропаганде и по оправдании, по собственному его показанию, проживал под разными именами в разных местах на средства из фонда народа.

Обвиняемая Софья Львова Перовская, признавая как принадлежность свою к партии «Народная воля», так и свое участие в посягательстве 1 марта 1881 года, показала, что она занимается революционной деятельностью, а средства к жизни получает частью из фонда партии. Получив домашнее образование и поступив в 1869 году на Высшие женские курсы при 5-й С.-Петербургской мужской гимназии, она в 1870 году оставила родительский дом и после некоторого подготовления сделалась народной учительницей, а в 1872 году примкнула к революционному движению, причем несколько раз подвергалась аресту и судилась по делу о революционной пропаганде в империи. В 1878 году она была вновь арестована и подлежала административной высылке в Олонецкую губернию, но с пути следования скрылась и с тех пор жила «нелегально» под разными фамилиями и по подложным видам на жительство. В июне 1880 года под фамилией Войновой она поселилась в Петербурге, в д. № 17–18 по 1-й Роте Измайловского полка, вместе со своей знакомой, настоящей фамилии которой она назвать не желает и которая проживала под фамилией Сипович. В сентябре к ней на квартиру вместо уехавшей Сипович переехал Желябов. Как член партии «Народная воля» и «агент Исполнительного комитета», она знала обо всем происходившем в террористической отрасли деятельности этой партии и принимала непосредственное участие как в приготовлениях к преступлению 1 марта и в происходивших по поводу его совещаниях между соучастниками, так и в самых действиях по исполнению замысла. Уже за несколько времени до 1 марта она вместе с другими лицами следила за обычными выездами государя императора и затем участвовала в состоявшемся 28 февраля соглашении действовать именно 1 марта. Подкоп по Малой Садовой был устроен на случай проезда государя по этой улице. Независимо от этого подкопа предстояло еще действие метательными снарядами, часть коих, именно два, она, Перовская, утром привезла в дом № 5 по Тележной улице в квартиру, хозяевами которой были застрелившийся в ней перед обыском человек (Саблин) и Геся Гельфман. Своих снарядов в означенной квартире не было, но откуда они были принесены туда обвиняемой, а также сколько их всех было, считая в том числе и снаряды, принесенные другими, она объяснить не желает. По спешности дела и краткости срока, истекшего со времени принятого накануне решения совершить преступление 1 марта, не могло быть приготовлено большого количества снарядов, о чем она, Перовская, и объяснила своим соучастникам по приезде своем на квартиру по Тележной улице утром названного дня. Здесь же, при окончательном распределении участия каждого, она нарисовала на конверте, найденном по обыску в квартире Саблина и Гельфман, план местности, на котором и объяснила лицам, отправлявшимся со снарядами, где они должны были находиться. Сколько их было, она сказать не желает, равным образом не желает и назвать их, кроме Рысакова, также получившего снаряд. По заранее составленному плану, отправив на условленные места лиц, вооруженных снарядами, обвиняемая также отправилась на место действия, причем находилась на углу Большой Итальянской улицы и Михайловской площади, для того чтобы наблюдать за направлением пути, принимаемым государем императором. Увидя, что его величество, не проехав по Малой Садовой и, таким образом, благополучно миновав устроенный на ней подкоп, направляется из Манежа в Михайловский дворец, а затем имеет следовать по Екатерининскому каналу, она, Перовская, пошла по Михайловской улице, где встреченным ею лицам со снарядами, в том числе и Рысакову, подала, молча, сморкаясь в платок, условный сигнал, означавший, что нужно идти для действия на Екатерининский канал. Сама же она снаряда при себе не имела, так как такового для нее в этот день недостало. Подав сигнал, обвиняемая вышла на Невский проспект и затем по Казанскому мосту обошла на противоположную сторону Екатерининского канала, для того чтобы оттуда наблюдать за действием метательных снарядов. Во время обоих взрывов она находилась на противоположной стороне Екатерининского канала и по совершении их удалилась.

Что же касается до мотивов своей преступной деятельности в составе партии «Народная воля», то Перовская дала им следующее объяснение: стремясь к поднятию экономического благосостояния народа, а также уровня его нравственного и умственного развития, члены партии с целью пробудить в народе общественную жизнь и сознание его гражданских прав стали селиться в разных местностях среди народа для пропаганды. Когда же правительство ответило на это рядом репрессивных мер и тем сделало такую постановку деятельности невозможной, «партия» после долгого колебания была вынуждена перейти к политической борьбе против существующих государственных форм как главного препятствия к достижению целей «партии». Большинство «партии» не сочувствовало этой борьбе, порицало ее, но она тем не менее была предпринята, и притом главным образом посредством «террористических фактов». Упорство же в покушениях на жизнь в Бозе почившего государя императора было вызвано убеждением, что усопший государь никогда не изменит «ни своего отношения к партии», ни своей внутренней политики.

Кроме вышеприведенных, сообщенных самой обвиняемой Перовской, сведений о ее прошлом, из дела видно: 1) что в 1871 году Софья Перовская, бывшая тогда 18 лет от роду, привлекалась к дознанию о Николае Гончарове и тайном кружке, в состав которого входили, кроме Гончарова, обвинявшиеся впоследствии в государственных преступлениях Натансон, Чудновский, Чайковский и др.; 2) что по делу о преступной пропаганде в империи Перовская привлекалась к суду по обвинению в принадлежности к тайному преступному кружку «чайковцев», образовавшемуся в 1873 году, но была оправдана.

Обвиняемая Геся Мирова Гельфман, не признавая себя ни в чем виновной, первоначально отказалась дать какие-либо объяснения как по содержанию предъявленных к ней обвинений, так и вообще по обстоятельствам настоящего дела, а затем на допросе 12 марта сего года, по признании ее свидетелем Усманом Булатовым за личность, жившую в доме № 27—1 по Троицкому переулку под именем Николаевой, показала, что она действительно жила в этой квартире, которая была «конспиративной», с человеком, называвшимся ее мужем, Андреем Николаевым; настоящего же имени его она сказать не желает. Здесь бывали у них Желябов, Перовская и человек, умерший 1 марта в Придворном госпитале, известный ей, Гельфман, под именем «Михаила Ивановича» или «Котика». Здесь же, у Гельфман и ее сожителя, помещалась тайная типография «Рабочей газеты», первый номер которой, а также «Программа рабочих членов партии» и были ими напечатаны, причем она, Гельфман, исполняла обязанности наборщицы. «Рабочую газету» она сама раздавала между рабочими. Желябов был сотрудником этой газеты, печатание которой у них в квартире прекратилось недели за две до переезда обвиняемой из Троицкого переулка, когда все принадлежности типографии были куда-то увезены от них. После того как называвшийся мужем ее Николаевым был, по выражению Гельфман, «отозван по делу», она вместе с Саблиным, который под именем Фесенко-Навроцкого назывался также ее мужем, переехала в дом № 4 по Тележной улице.

По имеющимся в деле сведениям, Геся Гельфман была осуждена в 1877 году по делу о распространении книг преступного содержания в губерниях Московской и других и приговорена Особым присутствием Правительствующего сената за принадлежность к преступному тайному сообществу (по 2 отд. ст. 250 Уложения о наказаниях) по лишении всех особенных прав и преимуществ к заключению в рабочем доме на два года. Приговор этот был обращен к исполнению, причем срок содержания Гельфман в рабочем доме истек 7 марта 1879 года.

Обвиняемый Тимофей Михайлов, отказываясь отвечать на большую часть предложенных ему вопросов, между прочим и на вопросы о предметах обвинения, признал свою принадлежность как к той части «Русской социально-революционной партии», которая придерживается террористического направления, так, в частности, и к «боевой рабочей дружине», имеющей, по его словам, целью охранять рабочих от их врагов, например от шпионов, а также подвергать избиению нелюбимых рабочими мастеров. Дружину эту обвиняемый называет «террором». Третьего марта он пришел в дом № 5 по Тележной улице по приглашению своего товарища, назвать которого не желает. Все, что в показаниях Рысакова относится до него, Михайлова, он признает ложью. Перед задержанием своим он проживал на углу Дегтярной и 5-й улицы Песков, в доме № 33–14 под именем и по паспорту черниговского мещанина Сергея Лапина.

По собранным при дознании сведениям, Тимофей Михайлов, по прозвищу Махров, ремеслом котельщик, прибыл в С.-Петербург с родины лет шесть тому назад и затем работал на разных заводах, причем, по удостоверению сына дьячка Александра Беличева, работавшего вместе с Михайловым на заводе Фридланда, Михайлов уже года полтора тому назад, по-видимому, принадлежал к тайному сообществу или кружку рабочих, в котором читались запрещенные брошюры и газета «Земля и воля». По показанию брата Тимофея Михайлова, Григория Михайлова, он жил вместе с братом в начале февраля на заводе, бывшем Макферсона, где Тимофей Михайлов проработал всего полтора дня и затем, взяв свой паспорт, ушел, после чего брат его уже более не видел.

VIII

Сверх вышеизложенных предметов настоящего дела на обвиняемых Андрея Иванова Желябова и Софью Львову Перовскую падает еще обвинение в участии вместе с другими лицами: на первого – в покушении на жизнь священной особы его императорского величества, произведенном 18 ноября 1879 года близ города Александровска Екатеринославской губернии, а на вторую – в таковом же покушении, совершенном 19-го того же ноября близ города Москвы, на линии Московско-Курской железной дороги.

1. К изобличению Желябова в вышеуказанном преступлении служат следующие данные дознания:

Привлеченный к дознанию по обвинению в убийстве харьковского губернатора князя Кропоткина, совершенном 9 февраля 1879 года в городе Харькове, и в покушении на жизнь священной особы государя императора, совершенном 2 апреля 1879 года, сын купца Григорий Гольденберг, ныне умерший, в показании своем, данном в мае 1880 года, между прочим объяснил, что во второй половине июня месяца 1879 года в городе Липецке Тамбовской губернии состоялся общий съезд деятелей социально-революционной партии России для пересмотра программы народнической партии и совещания о мерах противодействия строгим правительственным распоряжениям. В числе лиц, собравшихся в Липецке в количестве около 15 человек, на съезде этом был крестьянин Андрей Иванов Желябов, проживавший в то время под именем Чернявского. Совещания Липецкого съезда привели к решению предпринять целый ряд покушений на жизнь священной особы государя императора, и между прочим – произвести взрыв полотна железной дороги близ города Александровска Екатеринославской губернии во время следования императорского поезда по пути из Крыма. По словам Гольденберга, в двадцатых числах сентября месяца 1879 года в город Харьков прибыли: некто Кошурников и Андрей Пресняков (ныне казненный), которые привезли с собой около трех пудов динамита и проволоку для употребления их при взрыве близ города Александровска; в то же время в городе Харькове устраивали сходки для обсуждения вопроса о способе осуществления этого посягательства на жизнь государя императора. Здесь Гольденберг и Желябов (под именем Борисова), доказывая на сходках необходимость террористического образа действий, подготовляли все нужное для приведения в исполнение своего преступного умысла.

Из числа лиц, участвовавших на сходках, Желябову, Акимовой (то же – Баска) и ныне осужденным Тихонову и Окладскому было поручено произвести взрыв под императорским поездом в городе Александровске, куда Желябов после этого и отправился под именем купца Черемисова. В октябре же месяце 1879 года, как удостоверили спрошенные при дознании свидетели – мещане Тимофей и Марья Бовенко, в гор[од] Александровск приехал молодой человек, назвавшийся ярославским купцом Черемисовым, и стал хлопотать об отводе ему участка земли для устройства кожевенного завода. Получив разрешение думы на устройство этого завода, он выбрал себе участок земли близ полотна железной дороги, но в отводе этого участка ему было отказано, после чего он указал другой участок, вблизи селения Вознесенки, в стороне, противоположной от железной дороги. В конце октября месяца Черемисов (Желябов) поселился в доме мещан Бовенко с какой-то женщиной, которую он называл своей женой; с этого времени у него стали появляться новые лица, из коих двое оставались и жили у него – один около месяца, а другой несколько дней; постоянно говоря со своими хозяевами и соседями о своем намерении устроить кожевенный завод, он, однако же, не принимал никаких мер к его устройству; в половине ноября месяца выехала из города Александровска женщина, называвшая себя женой Черемисова, а в двадцатых числах ноября уехали оттуда Черемисов и находившиеся с ним в сношениях два лица; при этом Черемисов наскоро продал имеющихся у него лошадей и телегу и оставил в доме Бовенко всю мебель. По справке в Ярославской мещанской управе, паспорт, предъявленный Черемисовым в Александровском уездном полицейском управлении, оказался подложным.

Указанные Гольденбергом как бывшие кроме Желябова участниками злодейского покушения на жизнь государя императора в городе Александровске, Андрей Пресняков, Яков Тихонов и Иван Окладский сознались в этом преступлении и были осуждены за это приговором С.-Петербургского военного окружного суда, состоявшимся в октябре 1880 года; Якимова (sic!) же осталась неразысканной. Из показаний упомянутых осужденных, а также из протокола осмотра места закладки ими динамитной мины видно, что два медных цилиндра с динамитом и другие приспособления для работ по устройству взрыва были заблаговременно привезены кем-то из злоумышленников в город Александровск, в квартиру Бовенко. В течение двух ночей производилась работа по укладке проволоки от грунтовой дороги, идущей от города Александровска в окрестные селения, к полотну железной дороги, на четвертой версте от города по пути к станции Лозовая; затем последовала самая закладка двух цилиндров с динамитом под шпалы, где они были уложены один от другого на расстоянии 34 сажен; проволока, проложенная от проезжей дороги до обрыва, спускалась в овраг и затем, поднимаясь на насыпь железнодорожного пути вышиной в 11 сажен, соединялась там с заложенными под шпалы цилиндрами, а от них шла к ближайшему цинковому листу, который сообщался со вторым листом, уложенным в семи саженях от проезжей дороги и, в свою очередь, соединившимся проволокой с аппаратом, помещенным в телеге в момент неудавшегося взрыва. 16 ноября Пресняков, поселившийся в г[ороде] Симферополе для получения сведений о времени выезда государя императора из Крыма, приехал в г[ород] Александровск и сообщил своим единомышленникам, что государь император проследует чрез Александровск 18 числа того же месяца. В этот последний день, часов в 9 утра, Тихонов, Желябов, Окладский и Пресняков, поместив в телегу аппарат, поехали к тому месту, где у них были заложены минные проволоки, и здесь Окладский, вынув из земли концы проволоки, передал их Желябову; когда императорский поезд вышел со станции и несколько вагонов его прошли уже над тем местом, где была положена мина, по сигналу Окладского «Жарь!» – Желябов сомкнул цепь, но по неизвестной причине взрыва не произошло, и императорский поезд проследовал благополучно мимо злоумышленников. По исследовании цилиндров, найденных по указанию осужденного Тихонова под шпалами, эксперт генерал-майор Федоров нашел, что цилиндры эти представляют собой две мины, снаряженные магнезиальным динамитом и снабженные электрическими запалами, причем один цилиндр сполна наполнен динамитом, а другой – только до половины. Спрошенный в качестве обвиняемого, по задержании его 27 февраля в Петербурге, Желябов объяснил, что как член социально-революционной партии, он для осуществления идеи уничтожения правителей и по поручению Исполнительного комитета организовал покушение близ г[орода] Александровска и принимал в осуществлении его непосредственное участие.

2. Обстоятельства покушения 19 ноября 1879 года на линии Московско-Курской железной дороги представляются, как выяснено дознанием, в следующем общем виде:

19 ноября 1879 года, в одиннадцатом часу вечера, на третьей версте от московской станции Московско-Курской железной дороги во время следования в Москву поезда с императорской свитой был произведен взрыв полотна железной дороги, вследствие чего произошло крушение поезда, в котором злоумышленники, очевидно, предполагали присутствие в Бозе почившего государя императора. По удостоверению управляющего Московско-Курской железной дорогой и помощника начальника первой дистанции Потемкина, входившие в состав этого поезда два паровоза и первый багажный вагон оторвались, один багажный вагон повернулся вверх колесами и восемь вагонов сошли с рельсов с более или менее значительным повреждением, но при этом ни лица, следовавшие на поезде, ни посторонние лица не понесли никаких повреждений.

При осмотре места взрыва было обнаружено, что он был произведен посредством мины, заложенной под полотно железной дороги и проведенной из нижнего этажа дома, расположенного в 20 саженях от железнодорожного пути и купленного незадолго перед тем личностью, именовавшею себя саратовским мещанином Сухоруковым; из нижнего этажа этого дома была выведена имевшая вид трехгранной призмы галерея размером 0,37 саж[еней] в основании, 0,5 саж[еней] в высоту, обшитая в основании и по бокам досками; при осмотре упомянутого дома оказалось, что взрыв был произведен при посредстве спирали Румкорфа, находившейся в сундуке, стоявшем в верхнем этаже, и гальванической батареи, помещенной в сарае. Два проводника, покрытые слоем земли, шли от батареи по двору до стены дома и затем поднимались по плинтусам во второй этаж, где они, соединившись со спиралью Румкорфа, спускались по стене в нижний этаж дома и затем вступали в галерею, ведущую к мине, заложенной на глубине около двух сажен под рельсами. Около батареи, в сарае, имелось отверстие, через которое можно было удобно наблюдать за железнодорожным путем.

По заключению экспертов, на устройство означенного подкопа потребовалось не менее 20 дней, причем работа эта, по их мнению, производилась не менее чем двумя, а скорей и большим числом лиц; самый взрыв был произведен одним из взрывчатых составов, относящихся к группе содержащих в себе нитроглицерин.

Допрошенными при дознании свидетелями: Анной Трофимовой, вдовой купца Матреной Суровцевой, крестьянином Алексеем Морозовым, мещанкой Александрой Кузьминой, Василием Кононовым, Ириной и Иваном Седоковыми – удостоверено, что Сухоруков появился в Москве в первых числах сентября месяца 1879 года с женщиной, именовавшейся его женой; первоначально он поселился в доме Кузьмина у Чистых прудов, в Кривом переулке, а 13 сентября приобрел покупкой дом у мещанина Кононова при посредничестве мещанки Трофимовой; 19 сентября он переехал в этот дом и, удалив оттуда жильцов под предлогом необходимых в доме переделок, приступил к вырытию в нижнем этаже дома выгребной ямы. После того окна нижнего этажа были наглухо заколочены, двери же заперты, а в дом были привезены доски и железные трубы, найденные впоследствии в минной галерее. Сухоруков оставался в Москве вместе с жившей с ним женщиной до взрыва императорского поезда, а вслед за взрывом оба они скрылись.

Дознанием обнаружено, что по подложному паспорту на имя Сухорукова проживал архангельский мещанин Лев Николаевич Гартман, скрывающийся в настоящее время за границей; проживающая же с Гартманом женщина, именовавшая себя его женой, была признана свидетельницей Марьей Соловьевой в предъявленном ей фотографическом снимке обвиняемой Софьей Львовой Перовской.

По предъявлении того же снимка свидетельницам Ирине Седоковой, Анне Трофимовой и Екатерине Григорьевой, они показали, что изображенная на этом снимке личность очень похожа на женщину, называвшую себя женой Сухорукова.

Участие Перовской в устройстве подкопа и взрыва под полотном Московско-Курской железной дороги выяснилось главным образом из показаний обвинявшегося в государственных преступлениях ныне умершего сына купца Григория Гольденберга, который по задержании его 14 ноября 1879 года на станции железной дороги Елизаветград признал себя виновным в приготовлениях к означенному взрыву и указал своих соучастников в этом посягательстве на жизнь государя императора. По показанию Гольденберга, в половине октября 1879 года в город Харьков приехал участвовавший в Липецком съезде и ныне осужденный государственный преступник Степан Ширяев и, сообщая о подробностях преступления, предположенного в Москве, объяснил, что там на имя Сухорукова куплен уже дом, из которого ведется галерея под полотно железной дороги при участии: Гартмана, студентов Гришки и Арончика, Александра Михайлова и Софьи Перовской, именовавшей себя Мариной Семеновой – женой Сухорукова. Вследствие этих сведений Гольденберг приехал в Москву и, присоединившись к кружку названных лиц, принимал участие в работах по устройству подкопа; в то время между ними уже было решено, что для самого производства взрыва должны остаться в доме Сухорукова Ширяев и Перовская, а остальные участники должны были выехать оттуда накануне прибытия в Москву императорского поезда; Перовской было поручено наблюдать у полотна железной дороги за приближением поезда, а Ширяеву – сомкнуть цепь по сигналу, данному Перовской, которая очень гордилась возложенным на нее поручением.

Ширяев, задержанный в декабре месяце 1879 года в Петербурге, подтвердил сущность приведенных выше объяснений Гольденберга и добавил, что перед самым проездом государя императора состоявшееся у них решение о распределении занятий при взрыве было изменено, причем вместо него, Ширяева, в доме остались для производства взрыва Гартман и Перовская.

Обвиняемая Софья Перовская на допросе при дознании по настоящему делу объяснила, что действительно осенью 1879 года она под именем жены Сухорукова – Марины Семеновой поселилась вместе с этим последним в доме, купленном им в Москве, в Рогожской части, и проживала там во все время ведения подкопа под полотно Московско-Курской железной дороги; 19 ноября она вышла из дома около 10 часов вечера, а в момент взрыва находилась дома с целью отвлечь подозрение полиции, если бы последняя явилась к ним в это время; в сарае же в момент взрыва для соединения батареи было другое лицо, имени которого она назвать не желает.

IX

Изложенные обстоятельства совершенного 1 марта сего года злодейского посягательства на жизнь священной особы государя императора несомненно указывают на непосредственную и тесную связь его с рядом покушений на таковое же злодеяние, совершенных в последнее время тайным сообществом лиц, именующих себя членами «Русской социально-революционной партии». Сформировавшаяся около лета 1879 года, как обнаружено при расследовании и рассмотрении в ноябре 1880 года в С.-Петербургском военном окружном суде дела об осужденных им 16 государственных преступниках, в так называемую «террористическую фракцию», она поставила себе задачей стремиться к ниспровержению существующего государственного строя путем политической борьбы, вернейшим средством которой, по ее воззрениям, должны были служить повторяемые в случае неудачи покушения на цареубийство. Плодами такой решимости явились последовательные покушения на жизнь его императорского величества: 18 ноября 1879 года близ Александровска Екатеринославской губернии; 19 того же ноября близ города Москвы на линии Московско-Курской железной дороги и, наконец, 5 февраля 1880 года посредством взрыва в Зимнем дворце. В печатных объявлениях от «Исполнительного комитета», появляющихся после каждого из этих покушений, злоумышленники не только провозглашали совершение их от имени своей так называемой «партии», но и дерзостно заявляли о твердом намерении своем продолжать дело крови, бунта и цареубийства.