Ориентализм vs. ориенталистика

С учреждением Азиатского музея в Санкт-Петербурге в 1818 г. возник новый центр русского востоковедения, ставший известным благодаря его коллекции рукописей и историко-филологическим исследованиям письменных источников. Даже после перевода академического Института востоковедения из Ленинграда в Москву в 1950 г. отдел рукописей остался на прежнем месте в Ленинградском отделении Института востоковедения, по-прежнему воспринимавшемся в качестве школы классического, неполитического, филологического востоковедения. Эта нарочитая дистанцированность от политики являлась общим местом для ленинградских востоковедов. Предполагаемая «аполитичность» классических востоковедов связана с образом ленинградской интеллигенции в целом, обычно описываемой высокими идеалами и ценностями, мало интересующейся политикой. Тем не менее в этой статье я хочу показать, что в советскую эпоху ленинградская интеллигенция и среди них востоковеды оказались в ситуации, когда вовлечение в политику стало неизбежным.

В этой статье я предлагаю анализ нескольких филологических проектов, проводившихся в основном ленинградскими востоковедами между 1930-ми и 1970-ми годами. Эти проекты заслуженно считаются гордостью советской науки. В то же время они ярко демонстрируют механизмы вовлечения восточной филологии в политику. Мой основной тезис заключается в следующем: хотя источниковедение в Ленинграде осталось далеким от вульгарной государственной идеологии, издательские проекты в области востоковедения начинались и велись по политическому заказу и затем использовались как основные источники для официальных исторических нарративов, особенно в новых советских метаисториях для каждой из среднеазиатских республик. Что касается публикации источников в Ленинграде в 1930-е годы, после Второй мировой войны они стали основой для полномасштабных республиканских историй, нацеленных показать преемственность с древнейших времен до середины XX в.

Обычно ученые объясняют преимущественно аполитичный характер петербургской/ленинградской школы востоковедения очевидным влиянием немецкой традиции, предположительно, менее связанной с колониальными практиками, чем востоковедческие школы Британии и Франции. Многие крупные русские востоковеды начала XX в. были немцами по происхождению и представляли немецкую модель текстологического востоковедения[193 - Tolz, V. Russia’s Own Orient: The Politics of Identity and Oriental Studies in the Late Imperial and Early Soviet Periods. Oxford, 2011. P. 73–79.], в основном с фокусом на древние тексты[194 - Lewis B. Islam and the West. New York, 1993. P. 108–18; Said, Edward W. Orientalism. L., 2003. P. 19.].

Смогли ли востоковеды-филологи дистанцироваться от советской политики? Как они действовали в академической системе, созданной большевиками? В какой степени дореволюционные традиции классического востоковедения в Санкт-Петербурге были продолжены или же мы должны действительно вести речь о разрыве традиций? Есть ли связь между источниковедением и национальным строительством в Средней Азии? Можно ли считать сам язык и методы классического востоковедения в среднеазиатских республиках колониальным?

Инструменты советской политики в научной сфере заключались в институтах, дискурсах и ежедневном управлении советской наукой. Анализ этих инструментов показывает высокую степень политизации советского востоковедения. С тем чтобы концептуализировать этот инструментарий, я предлагаю использовать термин «восточные проекты»[195 - Это понятие имеет в основе выражение «ориенталистские проекты» (Orientalist projects), использованное Эдвардом Саидом, правда, в совершенно другом контексте – чтобы обозначить западные военные кампании в восточных странах (точнее – войны Наполеона на Ближнем Востоке). См.: Said, Edward W. Op. cit. P. 76. Оно может быть использовано и для советской этнографии, занятой «несколькими проектами, прямо направленными на государственную программу культурной трансформации, уничтожения «вредных» культурных феноменов и развития прогрессивной социалистической культуры» (Schoeberlein, John. Heroes of Theory: Central Asian Islam in Post-War Soviet Ethnography // Exploring the Edge of Empire. Soviet Era Anthropology in the Caucasus and Central Asia / Ed. by F. Miihlfried, S. Sokolovskii. Berlin, Munster, 2011. P. 61).]. Под «восточными проектами» я понимаю важные академические программы в советском востоковедении различного объема, длительности и содержания. Обычно они начинались с заявки в Президиум Академии наук СССР или соответствующие институты республиканского уровня[196 - О структуре Академии наук см.: Vucinich A. The Soviet Academy of Sciences. Stanford, 1956. P. 21–30.]. Эти заявки писались ведущими учеными в данной области, нередко по политическому заказу. «Восточные проекты» проводились большими коллективами специалистов, объединяли ученых разных специальностей из нескольких учреждений в центре и на периферии. Первичные заявки, сохранившиеся в архивах академических институтов, обычно включают обоснование необходимости проекта – здесь речь шла скорее о политическом весе замысла, нежели о его чисто научных достоинствах. Эти документы показывают, что авторы заявок вполне осознавали политизированный контекст научной инициативы и пытались его использовать для своих целей. Кроме того, заявки обычно предоставляют информацию о предыдущем исследовательском опыте, включают рабочий план и бюджет, нередко достигавший внушительных сумм. Я предлагаю называть эти проекты «восточными», потому что в их основе лежали перевод и издание арабских, персидских и тюркских рукописей – главное занятие классического востоковедения. Иногда заявка на проект фокусировалась не на одном регионе, а на нескольких, т. е. источники по истории одной или нескольких республик должны были публиковаться в течение нескольких лет. В таком случае проекты могли превращаться в длительную научную программу. «Восточные проекты» могли также функционировать как крупные кампании, например, как советские археологические экспедиции в Хорезме или Отрарском оазисе[197 - Об этом см.: Bustanov А.К. From Tents to Citadels: Oriental Archaeology and Textual Studies in Soviet Kazakhstan // Kemper M, Kalinovsky A.M. (eds.) Reassessing Orientalism. Interlocking Orientologies during the Cold War. London and New York, 2015. P. 47–83.]. Тем не менее не все «восточные проекты» оказались хорошо задокументированы. Иногда мы находим в архивах только черновики без дальнейшего развития документации, в то время как в других случаях мы имеем дело с полной историей проекта от начала до финальных публикаций его итогов. В этих случаях возможно даже сравнивать разные политические нарративы и связывать их с отдельными научными темами.

«Восточные проекты» являются прекрасным поводом для анализа двух характерных черт академического советского востоковедения: его коллективного характера (работа в больших «бригадах») и центрального планирования. Если ранее научные начинания в Российской академии наук были результатом частных инициатив, за исключением, быть может, крупных экспедиций, начиная с 1930-х годов советская система заставила ученых работать в больших научных коллективах над длительными проектами с четко определенным планом работы и очевидными политическими целями. Важно, что темы работ назначались, а не вырабатывались самими исследователями. Большие проекты велись руководителями, несущими ответственность за успех начинания перед Академией. Нередко эти руководители превращались в «монополизаторов науки», поскольку, как только руководитель проекта сумел установить связь между Академией и руководством Партии, он получал свободу на разработку своих теорий и развитие амбиций. Конечно, «восточные проекты» могли как ограничивать, так и расширять возможности их участников. В любом случае они являлись ключевым инструментом для взаимодействия между центрами и перифериями советского востоковедения.

Навстречу новой системе: планирование и коллективизм

В течение 1920-х годов советское правительство уделяло большое внимание так называемому зарубежному Востоку, рассматривавшемуся в качестве объекта для экспорта большевистской революции[198 - См. подробное исследование действующих лиц, научных институтов и журналов по зарубежному Востоку: Kemper, Michael. Red Orientalism: Mikhail Pavlovich and Marxist Oriental Studies in Early Soviet Russia // Die Welt des Islams 50 (2010). P. 435–476.]. Уже в то время изучение Советского Востока оказывается в фокусе власти, но Гражданская война, институциональная анархия и сложные отношения с интеллигенцией делали невозможными серьезные и широкомасштабные исследования. Тем не менее большевики решили напрямую вторгнуться в научные структуры и управление. Они осознали власть институтов и больших научных организаций, через которые можно было организовать важные научные поиски. Проблема заключалась в том, что многие научные институты имперской эпохи в Ленинграде состояли из небольшого количества ученых, малопригодных для задач нового времени. Поэтому правительство решает создать свою параллельную сеть институтов. Значение Советского Востока как научной темы государственного значения привело к созданию Коммунистического университета трудящихся Востока (КУТВ) в Москве в 1921 г. Через четыре года, 18 мая 1925 г., И.В. Сталин сформулировал основные задачи этого учебного заведения в качестве университета для подготовки студентов из Советского и зарубежного Востока. Сталин считал, что КУТВ должен готовить специалистов для народов Востока с тем, чтобы развить социалистическое строительство и национальные культуры в республиках. Последние должны были быть «пролетарскими по содержанию и национальными по форме».

Главной организацией для изучения Востока в стране была Академия наук. Большевикам нужно было несколько лет, с 1928 по 1931 гг., чтобы переориентировать это старое учреждение на новые задачи режима. В царской России Академия наук была скорее клубом привилегированных интеллектуалов, чем коллективом научных сотрудников. В советском контексте такой институт рассматривался скорее как пережиток буржуазного прошлого. В конце 1920-х годов правительство решило предпринять усилия по «советизации» Академии наук. Этот процесс начался в 1928 г. с кампании против Академии, развернувшейся в «Ленинградской правде». На ее страницах Академия была названа центром сосредоточения сторонников старого режима[199 - Горяйнов А.Н. «Ленинградская правда» – коллективный организатор «великого перелома» в Академии наук // Вестник Академии наук. 8 (1991). Р. 107–114.]. Власти изменили социальную структуру Академии и весь стиль работы. Планирование стало ключевым параметром в научной работе. Каждые пять лет научные институты получали официальные распоряжения (директивы) из Президиума Академии наук, в которых указывались важные области исследований и выдавались общие инструкции о том, как организовать работу. 3 октября 1930 г. на общем собрании Академии наук была принята система пятилетних планов[200 - Материалы к хронике советского востоковедения, 1917–1941 // Краткие сообщения Института народов Азии. 76. Материалы к хронике советского востоковедения. История Монголии и Китая. М., 1965. С. 81.]. В том же году был открыт ряд новых институтов, сформировавших новую структуру Академии наук СССР во главе с Президиумом. Каждый институт в системе Академии включал несколько тематически ориентированных групп и секторов. Введение планирования имело длительный эффект на советскую научную работу. Ученые получали задания относительно тематики необходимых государству исследований, поскольку Академия наук являлась бюджетным учреждением и все ее сотрудники находились на службе у государства. Научные задачи должны были решаться в отведенный период времени, в то время как личные научные интересы отдельных ученых практически игнорировались администрацией. Этот факт оказался ключевым для поколений востоковедов, вынужденных работать в этой системе, регулярно публиковаться на заданную тему, оставляя свои планы на потом.

Уже в 1930 г. администрация Института востоковедения во главе с академиком С.Ф. Ольденбургом (1863–1934)[201 - О нем см.: Каганович Б.С. Сергей Федорович Ольденбург. СПб., 2006; Tolz, V. Russian Academicians and the Revolution: Combining Professionalism and Politics. L., 1997. P. 108–122. Николас Поппе писал, что «когда Ленин был жив, т. е. до 1924 г., авторитет Ольденбурга полностью признавался большевиками… Ленин всегда его слушал и, когда только возможно, выполнял его рекомендации» (Рорре, Nicholas. Reminiscences, ed. H.G. Schwarz. Western Washington, 1983. P. 51). Однако уже в октябре 1929 г. Ольденбург был снят с должности неизменного секретаря Академии наук, и следующие дни он спал в одежде, ожидая ареста. Schim-melpenninck, van der Oye David. Russian Orientalism: Asia in the Russian Mind from Peter the Great to the Emigration. New Haven & London, 2010. P. 197.] должна была составить свой первый пятилетний план. В Архиве востоковедов в Санкт-Петербурге я обнаружил детальную документацию к каждому пятилетнему плану за период с 1930-го по 1970-е годы, в которых описываются научные темы, закрепленные за конкретными учеными. Первый такой документ, составленный в Президиуме Академии наук, относится к 1930 г. Это важно, поскольку 1928–1931 гг. известны как «большой перелом» в Академии наук, когда всё учреждение было перестроено под задачи большевистского государства[202 - О советизации Академии наук см.: Graham L. The Soviet Academy of Sciences and the Communist Party, 1927–1932. Princeton, 1967; Vuchinich A. The Soviet Academy of Sciences. Stanford, California, 1956. P. 8–13; Перченок Ф.Ф. Академия наук на великом переломе // Звенья 1 (1991). С. 163–238.].

Инструкции по составлению первого плана Института востоковедения содержат введение и три параграфа: связи, научные кадры и смета. Введение содержит общие научные цели, отражающие государственные требования: 1) соединить научную работу с задачами экономического и культурного развития и 2) централизировать исследования с тем, чтобы «ускорить строительство социализма»[203 - Директивы по составлению пятилетнего плана научно-исследовательского дела. Л. 21 // Архив востоковедов Института восточных рукописей РАН (далее: АВ ИВР). Ф. 152, опись 1а, № 168, дело 212, 1930 год.]. Секция о связях содержит распоряжение о создании научного плана, который охватывает всю сеть научных учреждений в области востоковедения со всего Советского Союза. Планируемая работа должна была быть согласованы с другими учреждениями в целях избежать дублирования, поэтому каждое учреждение должно было иметь четкую специализацию. Авторы документа предложили создать крупные научные центры, обеспеченные компетентным персоналом и материальной поддержкой. Эти центры должны были адаптировать свои научные компетенции к политическому спросу. Это не удивительно, поскольку Академия теперь оказалась в непосредственном подчинении Совету народных комиссаров и потеряла былую независимость[204 - Vuchinich A. Op. cit. Р. 12.].

На основе вышеупомянутого документа администрация бывшего Азиатского музея (с 1930 г. – Институт востоковедения) сформулировала план работы на 1930–1934 гг. Анонимный автор (скорее всего директор института, Сергей Ольденбург) сформулировал общую задачу Института – собирать, хранить и изучать восточные книги и рукописи и европейскую литературу, связанную с академическим востоковедением. В то же время востоковеды должны были изучать историю, искусство и литературу Советского Востока[205 - АВ ИВР. Ф. 152, опись 1а, № 168, дело 212, 1930 год. Л. 25; дело 140. Проект реорганизации востсектора АН СССР в единый Институт востоковедения с приложениями: декларации цели и задач ИВ, структура Института, штаты, сметы, положение об ИВ, докладные записки Крачковского и Ольденбурга. Л. 15.]. Эта задача также упоминается в «восточных проектах» 1930-х годов. Например, во вводной статье (1938), посвященной персидским источникам по истории туркменского народа в XVI–XIX вв., иранист А.А. Ромаскевич (1855–1942) упоминает задачу, поставленную Партией и Правительством по изучению «гражданской истории» народов СССР и народов Советской Средней Азии. Эта задача предполагала тщательное изучение оригинальных источников[206 - Ромаскевич А.А. Иранские источники по истории туркмен XVI–XIX вв. // Материалы по истории туркмен и Туркмении. Т. 2. XVI–XIX вв. Иранские, бухарские и хивинские источники. М., Л., 1938. С. 28.].

Однако статус классического востоковедения оставался неустойчивым. В начале 1930-х годов официальная пресса открыто выступила против «старого» филологического востоковедения[207 - Каганович Б.С. Указ. соч. С. 205.]. Из-за давления внутри и вне Академии наук многие востоковеды оказались вынуждены сотрудничать с режимом и выполнять требования государства. В то время как до 1917 г. некоторые ученые мечтали, что их исследование может оказать больше влияния на политику[208 - Tolz V. Op. cit. Р. 69–84.], после «советизации» Академии научная работа была поставлена под непосредственный политический контроль. Уже до Октябрьской революции В.В. Бартольд указывал на политическую значимость изучения Востока с опорой на классические тексты и древности, в отличие от любого прямого и неподготовленного исследования современности[209 - Бартольд В.В. По поводу проекта С.Ф. Ольденбурга [1902] //Академик В.В. Бартольд. Сочинения. Т. 9. М., 1977. С. 492–3.].

С начала 1930-х годов изучение Советского Востока велось в рамках совместных проектов и крупных научных коллективов. Наряду с введением планирования коллективная форма организации советского востоковедения путем объединения сил отдельных ученых в научно-исследовательских группах стала одной из главных особенностей его развития. Уже в 1933 г. С.Ф. Ольденбург в тесном сотрудничестве со своими коллегами в Институте составляет второй пятилетний план Института востоковедения, в котором он обосновывал необходимость увеличения преподавательского состава Института: «Научные кадры должны быть подготовлены не только по линии и за счет ИВ Академии наук, но также и за счет нацреспублик, которые не менее заинтересованы в работниках культурной революции и могут снабдить нас не только контингентом научных сил, но и материальными средствами для подготовки их. В подготовке кадров большое место должна занять переподготовка научных сил нацреспублик под руководством и при содействии Института востоковедения Академии наук, путем созыва конференций, взаимных командировок по конкретным заданиям, через участие в совместной разработке отдельных тем и т. д.»[210 - Проект введения к наметкам пятилетнего плана ИВ Академии наук СССР. Л. 6. // АВ ИВР. Ф. 152. On. 1а. № 293. Д. 212. Планы научно-исследовательской работы ИВ на 2-ю пятилетку 1933–1937 гг. Том 1.]. Таким образом, предусматривалось тесное сотрудничество центра востоковедения в Ленинграде с местными институтами в республиках. Несмотря на то, что национальные республики упоминались в качестве инициаторов проектов и основные расходы должны были покрываться этими республиками, это не означало менее значительную роль института в Ленинграде. Важно, что система стажировок, конференций и рабочих групп был создана уже в 1930 г. и оставалась обычной практикой до конца Советского Союза. Особое внимание было уделено подготовке национальных научных кадров под руководством Института востоковедения. Для этого Ольденбург предложил организовать общие конференции, взаимные научные визиты (от центра в республики и наоборот) и участие в совместных проектах («темах»). Рабочие группы в этом пятилетием плане составляли значительную часть ученых (но еще не из республик). Как поясняет Ольденбург, «Наука не может быть исключительной привилегией узкого круга специалистов-ученых, отдельные функции ее могут выполнять и не профессионалы-ученые и даже не востоковеды. Чтобы воспользоваться этими силами, весьма разнообразными по своим методологическим, специально-востоковедным, языковым и общеобразовательным знаниям и навыкам, надо широко практиковать коллективные формы работы (бригады). Мало того, что бригадная работа будет содействовать обмену опытом, она позволит вовлечь в процесс научно-исследовательской работы таких сотрудников, которые могут выполнять только весьма простые операции и которые сами по себе, вне коллектива, оказались бы непригодными для научной работы. С другой стороны, коллективная форма работы расширит наши возможности, так как то, что недоступно одному, легко и свободно может выполнить бригада. Социализм расширяет задачи, но дает в то же время и более широкие средства к разрешению этих задач»[211 - Там же. Л. 7. Согласно Н. Поппе, введение коллективной формы работы стало результатом репрессий в Академии наук в 1929 г. См.: Рорре, Nicholas.Op. cit. Р. 117.]. Таким образом, предлагалось решение социальной задачи: «разбавить» самодостаточные круги ученых, включив в них пролетариев («непрофессионалов») и тем самым избежать «вредной» индивидуализации академической жизни. Эта система стала очень распространенной для проектов советского востоковедения: самоорганизация ученых в частных кружках (таких, как кружки алтаистов и арабистов[212 - Кружок алтаистов был открыт в квартире В.В. Радлова в 1915; арабисты создали неофициальный кружок на квартире у И.Ю. Крачковского в 1928 г. и дали ему имя известного арабиста В.Р. Розена: Долинина АЛ. Невольник долга. СПб., 1994. С. 223–231; Благова Г.Ф. А.Н. Самойлович какученый-тюрколог-лингвист, исследователь истории среднеазиатско-тюркских литератур и истории литературных языков // Самойлович А.Н. Тюркское языкознание. Филология. Руника. М., 2005. С. 26.]) была заменена концентрацией специалистов в официальных академических учреждениях.

В 1934 г. в общем процессе подчинения науки советской власти Академия наук переехала из Ленинграда в Москву, чтобы быть под контролем правительства. Два года спустя была начата «коллективизация Академии»: она предполагала запуск больших коллективных проектов, в то время как отдельные исследования за пределами общего плана рассматривались как вредные. Тем не менее по-прежнему существовала возможность частной инициативы. Не все произведения, опубликованные советскими востоковедами 1930-х и 1940-х годов, были результатом общей научной программы, установленной в Ленинграде. Исследования продолжали вестись на индивидуальной основе, но и в этих случаях они обеспечивали тесное сотрудничество между центром и республиками. В 1935 г., то есть одновременно с другими проектами такого рода, иранист А.Н. Болдырев (1909–1993) начал готовить критический текст «Бадаи‘ ал-вакаи‘» Зайн ад-Дина Васифи (XV–XVI вв.). Болдырев начал свою работу в Таджикской базе Академии наук СССР, продолжил ее в Секторе Востока Государственного Эрмитажа, и закончил его в Институте востоковедения в 1949 г.; лишь в 1961 г. его работа была опубликована[213 - Зайн ад-Дин Васифи. Бадаи‘ ал-вакаи‘. Критический текст, введение и указатели А.Н. Болдырева. В 2-х томах. М., 1961.]. Таджикская сторона была весьма заинтересована в этом издании и поддержке Болдырева. Эта ситуация, возможно, сопоставима с изданиями источников по отдельным республикам, когда работа была организована соответствующими республиканскими институтами.

Наряду с проектами в Ленинграде, в Средней Азии работы по восточному источниковедению были представлены в работах А.А. Семенова (1873–1958)[214 - Coisnel Е. Alexandre Alexandrovic Бешёпоу (1873–1958). Un ape^u de sa vie et de son oeuvre // Cahiers d’Asie centrale 8 (2000). P. 161–169.]. До 1917 г. Семенов работал на различных официальных постах. Затем он поступил на службу в академический институт, но в начале 1930-х годов он был арестован в Душанбе и сослан в Казань. Начиная с 1935 г. Семенов работал в Ташкенте в НИИ искусствознания УзССР, где он изучал средневековую историографию и арабографическую эпиграфику Средней Азии. Даже будучи человеком с «сомнительным прошлым» как бывший царский чиновник, Семенов участвовал в различных ленинградских проектах и некоторое время даже руководил проектом по изданию хроники Рашид ад-Дина (см ниже).

Уже в 1920-е годы Семенов участвовал в выявлении арабографических произведений в советском Узбекистане и составил список источников по истории узбекского народа[215 - Семенов А.А. Указатель персидской литературы по истории узбеков Средней Азии. Ташкент, 1925. См. также его каталог рукописей Бухарской библиотеки: Семенов А.А. Каталог рукописей исторического отдела Бухарской центральной библиотеки. Ташкент, 1925.]. Незадолго до Второй мировой войны он сформулировал свой план издания рукописных произведений, и этот проект начал реализовываться на Историческом факультете Среднеазиатского государственного университета (САГУ) в мае 1940 г. В октябре 1942 г. комиссия по переводу среднеазиатских арабографических рукописей в Государственной публичной библиотеке Узбекской ССР получила приказ публиковать основные историографические работы по истории Тимура (ум. 1405). Для этого проекта А.А. Семенов переводит персидскую хронику XV в. Гийас ад-Дина Йазди «Китаб-и рузнама-йи газават-и Хиндустан». Позднее Семенов опубликовал ряд важных письменных источников на персидском и чагатайском языках, таких как «Тарих-и Муким-хани», «‘Убайдуллах-нама» и «Тарих-и Абу-л-Файз-хан»[216 - Материалы к хронике советского востоковедения. С. 130. См. библиографию Семенова: Вороновский Д.Г. Библиография научных работ А.А. Семенова // Сборник статей по истории и филологии народов Средней Азии, посвященный 80-летию со дня рождения А.А. Семенова. Сталинабад, 1953. С. 7–22.]. Семенов сочетал переводы историографических работ с началом программы по каталогизации редких рукописей в Ташкентском институте востоковедения.

В Ленинграде же некоторые подобные работы попадали под нож цензуры. Например, уже в 1928 г. востоковед Николас Поппе (1897–1991) работал над филологическим изданием монгольской части арабо-персо-тюрко-монгольского словаря «Мукаддимат ал-адаб»[217 - Поппе Н.Н. Монгольский словарь Мукаддимат ал-адаб. Т. 1–2. М., Л., 1938. Т. 3. М., Л., 1939.]. Вот как он описывает особенности этой работы:

«Труд был наконец опубликован в 1938-39 гг., но не совсем так, как я планировал. В дополнение к правкам цензуры я должен был сменить слово «чагатайский» на титульном листе на «тюркский», поскольку Самойлович, помогавший мне с тюркской частью, был против термина «чагатайский» и настаивал на использовании «литературного языка Средней Азии». По иронии судьбы мне пришлось также опустить имя Самойловича в благодарностях, поскольку летом 1938 г. он был арестован и исчез. Таким же образом мне пришлось убрать упоминания Ф.А. Розенберга, специалиста по фарси и особенно согдийскому языку, помогавшего мне с персидскими словами. Его заставили уйти на пенсию, и он стал своего рода «нечеловеком». Я также убрал имена Фитрата и Гази Али Юнусова, двух узбекских ученых, помогших получить копию словаря. Оба были арестованы и расстреляны в ходе ликвидации узбекских интеллектуалов в 1937 г.»[218 - Рорре, Nicholas. Op. cit. Р. Воспоминания Поппе полны ремарок о России, эксцентричности видных русских востоковедов (от Б.Я. Владимирцова до В.В. Бартольда) и его ненависти к большевикам. Поппе, проживший долгую и трагичную жизнь, бежал из Советского Союза во время Второй мировой войны, когда он и его семья оказались на оккупированной территории. Тем не менее, рассказы Поппе о ранних советских временах зачастую перекликаются с данными ученых, оставшихся в стране. См.: Болдырев А.Н. Осадная запись (блокадный дневник). СПб., 1998; Крачковский И.Ю. «Испытание временем»: мысли к 45-летию науч. работы / Публ. и прим. А. А. Долининой // Петербургское востоковедение. 1996. Вып. 8. С. 564–596.].

Тем не менее Поппе был готов сотрудничать с большевиками. В 1932 г. он получил награду от руководства Института востоковедения за его активную работу и высокий уровень «политического сознания»[219 - АВ ИВР. Ф. 152, опись 1а, дело 247, лл. 24, 48. См. также: Каганович Б.С. Указ. соч. С. 206, сноска 681.]. В администрации подчеркнули, что «последние труды, написанные Н.Н. Поппе, доказали, что он вооружен марксистско-ленинской методологией»[220 - Там же.].

В ходе 1920-х годов и в начале 1930-х годов правительство большевиков изменило всю структуру и дух Академии наук. Этот центральный научный орган в стране оказался под сильным политическим давлением; его цели были переориентированы в сторону областей, в которых партия была наиболее заинтересована. Даже сам стиль повседневной работы был резко изменен. Введение пятилеток и больших научных центров и коллективов, а также долгосрочных проектов и научно-исследовательских программ сделали советское востоковедение сильно зависимым от целей и правил нового типа науки. Но это не означает, что все ученые с готовностью приняли навязанные правила. В то время как в Ленинграде почти все востоковеды были сконцентратрированы в Азиатском музее / Институте востоковедения и получили долгосрочные планы работы, ученые в Ташкенте были свободнее в организационном плане и могли развивать свои собственные исследовательские программы.

Первые попытки: политическая актуальность классических текстов

27 ноября 1930 г., то есть через месяц после введения системы планирования, арабист И.Ю. Крачковский выступил с докладом на заседании Отделения общественных наук[221 - Крачковский И.Ю. О подготовке свода арабских источников для истории Восточной Европы, Кавказа и Средней Азии (задачи публикации арабских источников) // Записки института востоковедения АН СССР. 1. Ленинград, 1932. С. 55–62; Аларцева А.И., Алексеева Г.Д., Петинов И.Н. Материалы к хронике советского востоковедения, 1917–1941 // Краткие сообщения Института народов Азии. 76: Материалы к хронике советского востоковедения, история Монголии и Китая. М., 1965. С. 82. Активная работа над изданием арабских источников началась только в 1937 г.: Историк-марксист 1/59 (1937). С. 197.]. В этой речи Крачковский показал, насколько важны восточные источники для истории Советского Союза. Эта речь была одним из первых проявлений долгосрочной программы по изданию источников, которой занимались ленинградские востоковеды в течение 1930-х годов. В конце 1932 г. вышел сборник средневековых русских переводов официальных арабографических документов по истории Узбекской, Таджикской и Туркменской республик под редакцией А.Н. Самойловича[222 - Материалы по истории Узбекской, Таджикской и Туркменской ССР. Т. 1. Торговля с Московским государством и международное положение Средней Азии в XVI–XVII вв. Ленинград, 1932.]. Несколько документов были представлены только в набранной арабской графике без перевода, другие же в старых канцелярских переводах. Эта книга была подготовлена ленинградским Историко-археографическим институтом[223 - С 1936 г. институт был преобразован в Ленинградское отделение Института истории Академии наук АН СССР.] вместе с Институтом востоковедения. Помимо Средней Азии программа Крачковского также включала Волго-Уральский регион и Кавказ, потому что он обратил серьезное внимание на филологический материал из Дагестана и Северного Кавказа в целом. В 1930-х и 1940-х годах ленинградские арабисты опубликовали хронику ал-Карахи и извлечения из переписки Имама Шамиля (1797–1871).

После более чем десяти лет преобладания вульгарных идеологических работ программа источниковедческих работ и археологических исследований стала отправной точкой «обновления» классического востоковедения. В 1930-е годы издание и изучение восточных рукописей стало основным направлением работы в Институте востоковедения[224 - Кузнецова Н.А., Кулагина Л.М. Из истории советского востоковедения 1917–1967. М., 1970. С. 83.]. Обычно заявлялось, что инициатива по публикации и финансированию этих работ шла из соответствующих республиканских учреждений Средней Азии (хотя мы увидим, что такие «просьбы» из республик чаще были обязательством, а не выражением искреннего интереса). Обычно выдвигалось политическое требование провести культурное разделение между республиками вслед политическому, поэтому издания источников были посвящены исключительно истории отдельных республик и титульных наций либо отдельным литературным памятникам, таким как хроника Рашид ад-Дина. Этот запрос сверху также продиктовал избирательный подход к источникам: переводчики и редакторы должны были выбрать, какие фрагменты текстов были актуальны для каждой нации и являлись политически приемлемыми. Правила этой игры привели к многочисленным манипуляциям с текстами, которые в основном трудно обнаружить в итоговых публикациях.

Тем не менее позже ученые выявили ряд ошибок в переводах оригинальных текстов, выполненных советскими востоковедами. Например, тюрколог Т.И. Султанов обратил мое внимание на русский перевод мемуаров Захир ад-Дина Бабура «Бабур-наме», выполненный М.А. Салье (1899–1961). По словам Султанова, эта книга была издана с большими сокращениями: большинство персидских вставок в тюркском повествовании было опущено, а выпады против оппонентов Бабура (Шейбани хана, Али Шира Наваи) были изъяты из перевода после цензуры[225 - Бабур-наме / пер. М. Салье. Ташкент, 1958.]. Другим примером является русский перевод путешествия Арминия Вамбери (1832–1913) по Средней Азии. Из перевода были изъяты фрагменты, в которых автор негативно отзывается о туркменах[226 - Интервью с Т.И. Султановым, Восточный факультет СПбГУ. 25 января 2010.].

Тем не менее, несмотря на общий политический тренд по источниковедческому разделению общего среднеазиатского наследия, в течение 1930-х годов вплоть до Второй мировой войны продолжал существовать целостный региональный взгляд на среднеазиатскую историю, представленный учениками В.В. Бартольда. Одним из основных представителей этой точки зрения был П.П. Иванов (1893–1942), который очень активно участвовал в нескольких филологических проектах, особенно в издании туркменского двухтомника. Во второй половине 1930-х и в начале 1940-х годов он закончил четыре книги по истории и источниковедению мусульманской Средней Азии. Его книга «Очерки по истории Средней Азии» уже была закончена до Второй мировой войны, но была посмертно опубликована в 1958 г. Она написана исходя не из республиканских реалий, а с региональной точки зрения. Однако в издании 1958 г. введение Иванова, в котором он объяснил свой региональный подход, было вырезано и заменено коротким предисловием А.К. Боровкова (1904–1962)[227 - [Кононов А.Н.] Тюркология // Азиатский музей – Ленинградское отделение Института востоковедения АН СССР. М., 1973. С. 423–424.] – ленинградского тюрколога, известного в качестве ортодоксального коммуниста.

Идея использования древних текстов для изучения современных народов была отмечена И.Ю. Крачковским в своем предисловии 1939 г. к изданию описания путешествия в Поволжье Ибн Фадлана в составе посольства от Аббасидов из Багдада. Крачковский отметил, что «Настоящим изданием Академия наук СССР начинает серию переводов арабских источников для истории народов нашего Союза. Мысль о подготовке свода этих источников оформлялась еще в начале 30-х годов, когда была опубликована в изданиях Академии наук записка с характеристикой намеченного плана и приемов. Первоначально предполагалось составить единый большой свод, осуществление которого требовало долгого ряда лет и сложной предварительной работы. Быстрые темпы развития нашей исторической науки и усиленный интерес, проявляемый к арабским источникам за последнее время, побудили перейти к изданию переводов отдельными самостоятельными выпусками, посвященными или определенному автору, или группе однородных произведений»[228 - Путешествие Ибн-Фадлана на Волгу / перевод и комментарии под редакцией академика И.Ю. Крачковского. М., Л., 1939. С. 5.]. Издание и перевод книги Ибн Фадлана, оснащенный большим и подробным филологическим комментарием, принадлежали перу украинского ученого А.П. Ковалевского (1895–1969), сотрудника Арабского кабинета Института востоковедения (1934–1945). Так как он был арестован в 1938 г., его перевод Ибн Фадлана был опубликован без упоминания его имени[229 - Цыганкова Е.Г. Очерк истории востоковедческих учреждений в Харькове в 20-30-е годы XX в. // Висник Харювской державной академии дизайну и мистецтв. Збирник науков3с прац. 9 (2008). С. 16.]. В этой публикации ни Крачковский, ни Ковалевский не упомянули того факта, что открытие уникальной рукописи принадлежит ученому и политику Ахмет-Зеки Валиди-Тогану (1890–1970)[230 - Zaki Velidi-Togan A. Ibn Fadlan’s Reisebericht // Abhandlungen fur die Kunde des Morgenlandes, Band 24/3. Leipzig, 1939. О Тогане см.: Berg-dolt F. Der geistliche Hintergrund des tiirkischen Historikers Ahmed Zeki Velidi Togan nach seinen Memoiren. Berlin, 1981.]. Последний был известен своими антисоветскими взглядами и считался врагом народа в Советском Союзе. Валиди-Тоган с негодованием писал о самовосхвалении советских востоковедов и обвинил их в плагиате, в том числе в области изучения древне-хорезмийского языка. Он отметил, что в 1936 г. татарский ученый С.А. Алимов обнаружил в городе Астрахани копию «Рисала» Джамал ад-Дина ‘Имади[231 - «Рисалат ал-алфаз ал-хваразмийа аллати туджад фи Кунйат ал-мабсут» Джамал ад-Дина ал-‘Имади – это словарь хорезмского языка, обнаруженный Сабиром Алимовым (1872–1938), учителем арабского языка в Астрахани, нанятого Институтом востоковедения между 1936 и 1938 гг. для сбора восточных рукописей в районе Астрахани. Он вы-] и передал ее в Институт востоковедения в Ленинграде. Впоследствии «русские ученые С. Волин, А. Фрейман, присвоившие это открытие, в своей публикации 1939 года о хорезмском языке попутно отметили мои исследования, которые я веду с 1927 года, заметив, что «исследования по хорезмийскому языку осуществляются также за пределами России», без указания имени (Записки Института востоковедения, VII, 1939. С. 89, 309, 319), они выдают себя за первооткрывателей памятников этого языка. А. Фрейман в своих последующих публикациях (Советское востоковедение, V, 1948. С. 191–199) полностью приписал этот материал им [т. е. Фрейману и Волину] (..). Они также присвоили «Рихла» Ибн Фадлана, о которой я писал в публикации в начале 1924 года»[232 - слал 472 рукописи, некоторые из них, как словарь ал-Андарасфани XII века, имеют большое научное значение. Скорее всего, Тоган знал Алимова лично. См.: Акимушкин О.Ф. К истории формирования фонда мусульманских рукописей в Институте востоковедения АН СССР // Памятники письменности Востока, 1978-79. М., 1987. С. 12, 14; Прозоров С.М. Уникальная рукопись биографического словаря хваразмийского автора второй половины XII в. из собрания СПбФ ИВ РАН // Ислам как идеологическая система. М., 2004. С. 354; Миннуллин Ж. С. Сабир Гали мулы Алимов // Восточные рукописи: современное состояние и перспективы изучения. Казань, 2011. С. 224–226. Стоит, впрочем, признать, что Институт востоковедения высоко оценил находку Сабира Алимова и выплатил ему серьезную премию в размере 500 рублей! См.: Восточный сектор Отдела рукописей и редких книг Научной библиотеки Казанского федерального университета. Рук. 2392 т.

Velidi-Togan Z. Documents on Khorezmian Culture, Part 1, Muqaddimat al-Adab, with translation in Khorezmian. Istanbul, 1951. P. 6, footnote 4.].

Валиди-Тоган знал русскую традицию востоковедения изнутри и был в близких отношениях с такими известными учеными, как В.В. Бартольд (1869–1930), Н.Ф. Катанов (1862–1922) и И.Ю. Крачковский (1883–1951). Его взгляд и критика советского востоковедения показывает, насколько советская наука была ориентирована на поиск научного приоритета, даже если они просто повторяли то, что их коллеги уже установили. В другом месте Валиди-Тоганом проводится различие между учеными, которые согласились сотрудничать с новым режимом, и теми, кто пожелал остаться верными своим ценностям. Иногда он был слишком подозрительным к своим коллегам, которые остались в Советском Союзе, обвиняя их в шпионаже. Например, когда А.Н. Самойлович посетил Стамбул в 1925 г., Велиди-Тоган откровенно обвинил его в шпионаже в пользу Советов, добавив, что Бартольд и Крачковский никогда бы не сделали что-то подобное[233 - Velidi Togan Z. Hatiralar.Tiirkestan ve diger miisluman dogu tiirkle-rinin milli varlik ve kultiir miicadeleleri. Ankara, 1999. P. 525–527.].

Туркменский проект

В 1934–1939 годах специальная группа в Секторе Средней Азии Института востоковедения составила сборник источников по истории туркмен. Официально этот проект был инициативой товарища Авксентьевского, министра образования (Наркомпроса) Туркменской Советской Республики. В связи с этим Гайк Папаян[234 - Синолог Гайк Папаян (1901–1937) был арестован уже в 1936 г. во время работы туркменского проекта и затем расстрелян. См.: Люди и судьбы: биобиблиографический словарь востоковедов – жертв политического террора в советский период (1917–1991)/под ред. Я.В. Василькова и М.Ю. Сорокиной. СПб., 2003. С. 296–297.], ученый секретарь Института, вел активный обмен письмами с Наркомпросом в Ашхабаде. 22 марта 1934 г. Папаян писал в Туркмению:

«По заключенному с Вами договору, Институтом организованы 2 бригады: первая (16–19 в.) под руководством акад. Самойловича и вторая (до 16 в.) под руководством акад. Крачковского. Первая бригада, работа которой должна быть окончена в течение 1934 г., уже полностью включилась в работу – намечены и сданы переводчикам исторические источники. В этой бригаде работает 15 человек. По второй бригаде, работа которой будет вестись в течение 1934 и 1935 гг., также намечены материалы и частично распределены между членами бригады»[235 - АВ ИВР. Ф. 152. On.la. № 345. Д. 632. Протокол заседания бригады по собиранию материалов к истории Туркмении. Программа работ, смета и переписка с Наркомпросом Туркм. ССР по вопросам написания истории Туркмении. 31 января 1934 – 16 декабря 1934. Л. 24.].

Во время обсуждения проекта иранист Павел Иванов предложил составить список источников и разработал очень большую программу, которая включала около пятидесяти рукописей на тюрки и фарси. На рабочем совещании академик Крачковский согласился, что список верен с научной точки зрения, но было бы невозможно реализовать эту программу в течение короткого периода времени (половина года для одного тома)[236 - АВ ИВР. Ф. 152. ОпЛа. № 345. Д. 632. Протокол заседания бригады по собиранию материалов к истории Туркмении. Программа работ, смета и переписка с Наркомпросом Туркм. ССР по вопросам написания истории Туркмении. 31 января 1934 – 16 декабря 1934. Л. 1.]. В то же время специалист по тюркской истории Вали Забиров (1897–1937), в то время аспирант в Институте востоковедения, предложил также при изучении этих рукописей собирать все сведения о других мусульманских народах Советского Союза, очевидно, для будущих проектов. Начало было трудным: в то время востоковеды должны были работать интуитивно, «на ощупь»: они обнаружили много исторических текстов, которые, возможно, содержали данные о среднеазиатских народах, но был и риск того, что целые тома были изучены зря.

Проект по изданию восточных источников по истории туркмен предполагал бюджет в размере 11.200 рублей, в том числе расходы на исследование и научные командировки в Ташкенте и Ашхабаде, для копирования и перевода текстов и для их итогового издания[237 - Там же. Л. 17.]. В соответствии с решением Президиума Академии наук СССР все эти расходы покрывались Туркменской ССР.

Молодая республика столкнулась с финансовыми проблемами, денег не хватало, но два тома источников были действительно опубликованы в срок, хотя ряд интересных переводов остался неопубликованным в Архиве востоковедов[238 - АВ ИВР. Разряд 2, опись 6, дело 79, Волин С.Л. Материалы (переводы рукописей), подготовленные для сборника «Материалы по истории туркмен и Туркмении». 1939. Т. 1.48 лл.]. Интересно, что даже после публикации первого тома, полностью посвященного средневековой истории конкретной республики, один из авторов А. А. Ромаскевич счел необходимым защитить региональный подход к истории, основанный на убеждении, что среднеазиатские народы жили в тесном взаимодействии[239 - Материалы по истории туркмен и Туркмении. Т. 1. VII–XV вв. Арабские и персидские источники. М.; Л., 1939. С. 4.].

Аналогичный проект по сбору материалов по истории каракалпаков был проведен в 1935 г.[240 - Материалы по истории каракалпаков. Сборник. М.; Л., 1935.] Методы, разработанные в Институте востоковедения, оказались успешными: исследовательская группа выявила необходимые источники в очень короткий период времени, а Каракалпакская национальная автономия в Узбекистане заплатила за всю работу[241 - АВ ИВР, ф. 152, опись 1а, № 448, дело 632.1. Протоколы заседания бригады по изучению истории Каракалпакии: договор и переписка. 22 дек. 1936 г.]. К сожалению, у меня нет дополнительной информации о выпуске этой книги, но ясно, что этот проект был частью серии.

Первые результаты этих публикаций были использованы для составления общих историй народов СССР, а также для написания школьных учебников по мировой истории: ряд документов в Архиве востоковедов указывает, что работы Института должны были быть использованы для этих учебников в конце 1930-х годов. Учебники были предназначены для использования в системе высшего образования и отличались от республиканских исторических повествований, которые начали появляться позже. Для этого в январе 1938 г. был создан специальный Исторический сектор в Институте востоковедения, он объединил всех историков Института и был разделен на две группы: группа Советского Востока (под руководством А.Н. Бернштам) и зарубежного Востока (под руководством М.С. Иванова). Сотрудники сектора не одобряли план работы, спешку, которая влияла на качество работы. Некто Аджан на одном из заседаний так и заявил: «В плане чувствуется несогласованность, сроки повлияют на качество, авторам ничего не ясно. Дело важное, нельзя его комкать. Нужен план, программа и единый стержень для всей работы, обсуждения более деловые. Нет хозяина над всем предприятием. Надо серьезнее провести подготовку»[242 - Протокол № 1. Заседания Исторического Сектора Института Востоковедения АН от 29-го января 1938 г. Л. 6. // Архив востоковедов ИВ РАН. Ф. 152. On. 1а. № 590. Д. 632.14. Исторический сектор. Отчет о работе Сектора за 1938 г., протоколы заседаний и стенограмма по обсуждению книги А. Якубовского и Б. Грекова «Золотая Орда». 29 января – 17 декабря 1938 г.]. Другим недостатком была неоднородность научных кадров. Семен Волин отметил плохой подбор сотрудников: «Климович, Толстов, Тардов не внушают доверия. Работа П.П. Иванова о Шейбанидах откладывается из-за спешных очередных работ. Это жаль»[243 - Протокол № 1. Заседания Исторического Сектора Института Востоковедения АН от 29-го января 1938 г. Л. 6. // Архив востоковедов ИВ РАН. Ф. 152. On. 1а. № 590. Д. 632.14. Исторический сектор. Отчет о работе Сектора за 1938 г., протоколы заседаний и стенограмма по обсуждению книги А. Якубовского и Б. Грекова «Золотая Орда». 29 января – 17 декабря 1938 г.].

Удивительно, что вспыльчивый Семен Волин поместил Климовича и Толстова на один уровень, но, видимо, по разным причинам: Климович не был способен делать филологическую работу, в то время как Толстов был слишком занят и имел четкую политическую позицию. Кроме того, их объединяло активное участие в различных идеологических кампаниях против ислама и против классического востоковедения (Климович) и краеведения (Толстов) в 1920-е годы. Другой сотрудник по по фамилии Мочанов выразил сомнения в еще более открытой форме: «Климович – неполноценный кандидат, имеющий несколько антирелигиозных статеек и даже не знающий арабского языка»[244 - Там же.]. Обеспокоенность ученых показывает, что политика по расширению штата научных сотрудников привела к приему на работу сотрудников с низкой квалификацией, от которых никто не мог ожидать значимых работ. Это расширение кругов интеллигенции вызвало серьезную критику профессионалов. В то же время высокая скорость политических запросов заставляла специалистов пренебрегать своими научными планами: например, упомянутая выше работа Иванова действительно так и осталась неопубликованной.

Вскоре после публикации источников по истории туркменского народа начался процесс написания общих, «канонизированных» историй среднеазиатских республик. Уже в 1943 г. была опубликована официальная история Казахской республики, с коммунистическим активистом А. Панкратовой (1897–1957) в качестве главного редактора[245 - История Казахской ССР с древнейших времен до наших дней. Алма-Ата, 1943.]. Во время войны было запланировано составить туркменскую национальную историю с VII в. до российского вторжения в 1860 г., то есть за классическую эпоху исламской Средней Азии. Эта работа была закончена только в 1952 году[246 - Очерки по истории туркменского народа и Туркменистана в VIII–XIX вв. / под редакцией А.Ю. Якубовского. Ашхабад, 1954. Следующая редакция появилась уже в 1957 г. См.: Агаджанов С.Г. Роль медиевистов Ленинграда и Москвы в изучении средневековой истории Туркменистана // Известия Академии наук Туркменской ССР. Серия общественных наук. 4 (1974). С. 35–36.]; часть книги до XV в. была написана А.Ю. Якубовским, который успел поучаствовать в работе над книгой незадолго до своей кончины. В течение следующих пяти лет на основе переводов источников, выполненных ленинградскими востоковедами, были опубликованы аналогичные сборники по истории республик. В некоторых случаях переводы и исторические монографии были составлены одними и теми же лицами. Эта двухступенчатая подготовка республиканских историй (источники плюс исторический очерк) сыграли решающую роль в определении хронологии, пространства и символов национальных идентичностей вновь созданных советских республик Средней Азии.

Семен Волин: непризнанный преемник Бартольда

Подготовка источниковедческих изданий проводилась рядом востоковедов с мировым именем, но несколько менее известных сотрудников также приняло участие в проектах. Я хочу обратить особое внимание на судьбу одного из них, Семена Львовича Волина (1909–1943). Хотя Волин был очень талантлив и амбициозен, он не был признан выдающимся ученым. Отчасти это было связано с язвительностью его характера, а также коротким периодом времени, который заняла его активная научная работа (пять лет – с 1936 по 1941 гг.). Он был истинным членом ленинградской классической школы востоковедения, имевшим смелость отстаивать свои взгляды в спорах с идеологически подкованными учеными. В то же время Волин интенсивно работал в нескольких группах, занятых в «восточных проектах».

Ценный вклад Волина в науку сегодня почти забыт, и нет публикаций, посвященных его научной жизни. К счастью, его автобиография и сопутствующие документы сохранились в Архиве востоковедов в Санкт-Петербурге[247 - [Волин С.Л.] Автобиография. Лл. 12–13 //АВ ИВР. Ф. 152, опись 3, № 131.]. Как известно, подобного рода автобиографические рассказы, выполненные по месту работы, как правило, автографы, содержат очень короткие (от одной до трех страниц максимум) сведения об образовании, профессиональной карьере и семье. Нередко представленные данные намеренно искажались или сглаживались, поскольку автор повествования не хотел оглашать определенные аспекты своей личной жизни, даже если такие документы не были предназначены для широкой публики[248 - Например, татарский филолог Джавад Алмаз (1916–1979) полностью сменил место своего рождения и сведения о семье, чтобы избежать репрессий. См.: ЭхметщановМ. “Мицатигэн зэйарж, иллэр…”Тел галиме Ждвад Алмазный, тормыш юлы, фанни мирасы // Безнен, мирас. № 2. Февраль 2015. 68–69 б.]. Согласно его автобиографии, Семен Львович Волин родился в Карлсруэ (Германия) в 1909 г. Год спустя его семья переехала в Санкт-Петербург. В 1917 г. его мать развелась с отцом, который был сотрудником золотодобывающей компании. В 1926 г. отец Волина был арестован и обвинен в участии в «экономический контрреволюции». Таким образом, будущий востоковед стал сыном врага народа. В документе Волин пытался дистанцироваться от своего отца, подчеркнув, что его мать рано развелась, еще когда его отец не был задержан. В 1927 г. Семен Львович начал свое образование сначала на Восточном, а потом на Историческом факультетах Ленинградского университета. Он пишет об этом так: «В Университете я изучал языки – арабский под руководством акад. И.Ю. Крачковского, персидский у профессоров Фреймана, Ромаскевича и Бертельса, турецкий у проф. Дмитриева, узбекский у проф. Малова и Юдахина, занимался также историей Востока у акад. В.В. Бартольда, учеником которого я себя считаю, т. к. историей Востока вообще и его трудами в частности увлекался еще будучи в средней школе. Во время пребывания в Университете я принимал участие в работах, оставшихся незаконченными, по переизданию Радловского словаря турецких наречий»[249 - Волин С.Л. Автобиография. Л. 12 // Ф. 152. оп. 3. № 131. Волин Семен Львович. Фев 1936 – 5 июля 1941 г.]. Столь серьезный образовательный фон, намеренно подчеркиваемый Волиным, обещал успешную карьеру в науке, но уже в 1929 г. Семен Львович был исключен из университета за то, что скрывал расстрел своего отца при заполнении вступительных документов в университет. После исключения он отправился в Ташкент, где проработал в качестве архивариуса с 1930 по 1933 гг. В автобиографии Волин пишет, что в Ташкенте он разочаровался в востоковедении. Затем он отправился в Донбасс, где работал в качестве металлурга до 1935 г. В 1936 г. он вернулся в Ленинград, где продолжил свою пролетарскую карьеру.