Российская империя в сравнительной перспективе

.

Сразу началась борьба за наследство Золотой Орды в Восточной Европе. Орда в середине XV века распалась на Крымское, Казанское, Астраханское и Сибирское ханства – все под правлением чингисидов, – а также Ногайскую Орду и Московское великое княжество. Самыми сильными конкурентами среди наследников были Крым, Казань и Москва. Победу одержало Московское великое княжество, которое таким образом превратилось в Российскую империю. Наследниками Византии уже в 1453 году окончательно оказались османские турки. Они восстановили большую часть Византийской империи в Азии и Европе и стали ведущей державой Средиземного моря.

Парадокс состоит в том, что наследником православной империи стала исламская держава Азии, а наследником степной исламской империи – православное восточноевропейское государство. Московский великий князь после падения Константинополя был даже единственным суверенным православным правителем. Имел ли он претензии на наследство византийского императора? Второй брак Ивана III в 1472 году с Зоэ-Софией, племянницей последнего византийского императора, и некоторые сочинения церковных писателей этого же периода, которые называют Москву «Третьим и последним Римом», указывают на возможность такого намерения. В историографии долго господствовало мнение, что учение о Москве как «Третьем Риме» было политической идеологией, и что Россия с этого времени проводила целеустремленную политику восстановления Византийской православной империи. Однако, как уже было доказано несколько десятилетий тому назад, это анахронический вывод. В источниках нет указаний на то, что Московские великие князья считали себя наследниками византийских императоров и имели претензии на их наследство

.

Подобным же было отношение османов к наследию Золотой Орды. В дипломатических отношениях с Россией османское правительство иногда протестовало против завоевания мусульманских юртов неверными русскими. На практике оно ограничивалось поддержкой крымских татар (Крым и степь на севере Черного моря принадлежали к средиземноморской зоне влияния османов) и только однажды, в 1569 году, организовало (неудачный) поход на Астрахань.

Для создания Российской империи в XVI веке борьба за наследие Золотой Орды явилась более важной, чем так называемая translatio Imperii Второго на «Третий Рим». Престиж царей-чингисидов, подданными которых русские были в течение более двух столетий, стал существенным элементом ранней имперской идеологии России. Это отражается и во всеобщем уважении к чингисидам и другим татарским аристократам в Московской России, и в принятии Иваном IV титула царя в 1547 году в контексте завоевания Казанского ханства. Так, в 1554 году по наказной памяти русские дипломаты, которые вели переговоры с польскими послами, на вопрос «почему князь велики зовется царем» должны отвечать: «а наши государи от начала по своему государству по Русскому зовутца цари, которые венчаютца; и опричь Русские земли ныне государю нашему Бог дал царьство Казанское… и государь наш ныне з Божьею волею пишетца царем Русским и Казанским, и то, панове, место Казанское и сами знаете извечное царьское…»

. Тезис о наследии Орды был выдвинут уже в 1920-х годах евразийской школой, особенно ее выдающимся историком Георгием Вернадским

.

Интерпретации евразийцев, однако, были, как правило, слишком однобокими и не обращали должного внимания на другие факторы возникновения Российской империи, такие как «собирание русских земель» на Западе, стремление к экономическим выгодам, к «прибыли» (например, в случае Сибири) и на ситуационные элементы, например, личные инициативы полководцев, использование политического вакуума или состояние межнациональной политики.

С другой стороны, русская дореволюционная и советская историографии оценивали влияние Золотой Орды на историю России как исключительно отрицательное, как «татарское иго». В интерпретации господствующего эволюционизма кочевники вообще считались отсталыми и должны были быть цивилизованы прогрессивными русскими европейцами. Достижения монголо-татар в области военной и государственной организации, налоговой системы, коммуникаций, международной торговли и культурного обмена не были оценены. Подобные интерпретации применялись и к проблеме «присоединения» новых территорий к России, которые были оправданы историками. Однако, советские историки в 1920-х и 1930-х годах отказались от такого евроцентристского, колониального мировоззрения и интерпретировали экспансию России как серию военных и политических захватов, которым нерусские с основанием сопротивлялись. Под воздействием советского патриотизма и догмы о «дружбе народов» советская историография с конца 1930-х годов вернулась к оценке процесса присоединения новых территорий к России сначала как к «наименьшему злу» (ввиду опасности господства над ней других отсталых стран), а затем как к абсолютно прогрессивному явлению, потому что нерусские народы, таким образом, приближались к братскому русскому народу, вместе с которым пожинали плоды цивилизации и Великой Октябрьской социалистической революции. К такой интерпретации подходит и то, что конкуренты России в процессе экспансии – Османская империя, Польско-Литовское королевство, Швеция или Иран – обычно считались отсталыми или, по крайней мере, чужими и агрессивными державами. Другие интерпретации, особенно со стороны историографий нерусских народов, не допускались

.