Труды дня (сборник)

Олень отвечал, не двигаясь:

– Как долго продолжалось это зло?

– Три года по счету людей, – сказал крокодил, плотно прижавшись к земле.

– Разве мать-Гунга собирается умереть через год, что так стремится отомстить сейчас же? Глубокое море еще только вчера было там, где она течет теперь, а завтра – как считают боги то, что люди называют временем – море снова покроет ее.

Наступило долгое безмолвие; буря улеглась, и полный месяц стоял над мокрыми деревьями.

– Судите же, – угрюмо сказала река. – Я рассказала о своем позоре. Вода все спадает. Я не могу ничего больше сделать.

– Что касается меня, – то был голос большой обезьяны, сидевшей в храме, – мне нравится наблюдать за этими людьми, вспоминая, что и я строила немало мостов во время юности мира.

– Говорят, – прорычал тигр, – что эти люди явились из остатков твоих армий, Гануман, и потому ты помогал им.

– Они трудятся, как трудились мои армии, и верят, что их труд прочен. Индра слишком высоко, но ты, Шива, знаешь, что земля покрыта их огненными колесницами.

– Да, я знаю, – ответил бык. – Их боги научили их этому.

Среди присутствующих раздался смех.

– Их боги! Что знают их боги? Они родились вчера, и те, кто создал их, вряд ли успели остыть, – сказал крокодил. – Завтра их боги умрут.

– Ого! – сказал Перу. – Матушка-Гунга говорит дельно. Я сказал это падре-сахибу, который проповедовал на «Момбассе», а он попросил Бурра Малума заковать меня за грубость.

– Наверно, они делают такие вещи, чтобы быть угоднее богам, – снова сказал бык.

– Не совсем, – выступил слон. – Они делают это для выгоды моих «магаджунс» – моих толстых ростовщиков, которые поклоняются мне каждый новый год, когда рисуют мое изображение на первых страницах своих счетных книг. Я смотрю через их плечи при свете ламп и вижу, что имена в этих книгах – имена людей из далеких мест, потому что все эти города соединены между собой огненными колесницами, и деньги быстро приходят и уходят, а конторские книги становятся толсты, как… как я. А я – Ганеса, приносящий счастье – благословляю мои народы.

– Они изменили лицо земли – моей земли. Они убивали и строили новые города на моих берегах, – сказал крокодил.

– Это только перемещение грязи. Пусть грязь копается в грязи, если это нравится грязи, – ответил слон.

– А потом? – сказала тигрица. – Впоследствии увидят, что матушка-Гунга не может отомстить за оскорбление, и отойдут сначала от нее, а потом постепенно и от всех нас. В конце концов, Ганеса, мы останемся с пустыми алтарями.

Пьяный человек, шатаясь, поднялся на ноги и громко икнул в лицо собравшимся богам.

– Кали лжет. Моя сестра лжет. И этот мой посох – котваль Каши, и он ведет счет моим пилигримам. Когда наступает время поклоняться Бхайрону – а это бывает всегда, – огненные колесницы двигаются одна за другой и каждая везет тысячу пилигримов. Теперь они уже не ходят пешком, но ездят на колесах, и моя слава все возрастает.

– Гунга, я видел твое русло у Приага почерневшим от пилигримов, – сказала обезьяна, наклоняясь вперед, – а не будь огненных колесниц, они приходили бы медленнее и в меньшем количестве. Помни это.

– Они всегда приходят ко мне, – с трудом выговаривая слова, продолжал Бхайрон. – И днем, и ночью молятся мне все простые люди в полях и на дорогах. Кто ныне подобен Бхайрону? Что это за разговор о перемене религий? Разве моя палка котваля Каши ничего не значит? Она ведет счет и говорит, что никогда не было так много алтарей, как теперь, и огненная колесница хорошо служит им. Бхайрон я – Бхайрон простого народа и главный из небожителей настоящего времени. И потому мой посох говорит…

– Смирно, ты! – прервал бык. – Мне оказывают поклонение в школах, и они говорят очень мудро, ставя вопрос, един я или множествен. Этим восхищается мой народ. И вы знаете, что я такое. Кали, жена моя, ты также знаешь.

– Да, я знаю, – сказала, понурив голову, тигрица.

– Я также выше Гунги. Потому что вы знаете, кто подействовал на умы людей так, что они стали считать Гунгу самой святой из всех рек. Кто умирает в этой воде, вы знаете, как говорят люди, приходит к нам, не понеся наказания, а Гунга знает, что огненная колесница привозила ей множество людей, желающих достигнуть этого; и Кали знает, что ее главнейшие празднества происходили среди паломников, привозимых огненными колесницами. Кто поражал в Пури перед изображением божества тысяча в один день и в одну ночь и привязал болезнь к колесам огненных колесниц так, что она пробежала с одного конца земли до другого? Кто, как не Кали? Прежде, когда не было огненной колесницы, это был тяжелый труд. Огненные колесницы сослужили хорошую службу матушке-смерти. Но я говорю только о своих алтарях, я не Бхайрон простого народа, а Шива. Люди проходят мимо, произнося слова и рассказывая о чужих богах, а я слушаю. Вера сменяется верой в моих школах, а я не чувствую гнева, потому что когда сказаны все слова и окончены новые сказки, люди возвращаются к Шиве.

– Правда. Это правда, – пробормотал Гануман. – К Шиве и другим возвращаются они, мать. Я проникаю из храма в храм на севере, где поклоняются одному Богу и Его Пророку; и теперь в их храмах видно только мое изображение.

– Не за что тебя благодарить, – сказал олень, медленно поворачивая голову. – Я – этот единый и его пророк также.

– Вот именно, отец, – сказал Гануман. – А на юг еду я, старейший из всех богов, с тех пор как люди знают богов, и я проникаю в храмы новой религии, где изображают нашу двенадцатирукую женщину, которую они зовут Марией.

– Я знаю, – сказала тигрица. – Ведь эта женщина – я.

– Именно так, сестра. Я иду на запад между огненными колесницами, являюсь перед строителями мостов в различных видах, и ради меня они меняют свою веру и становятся очень мудрыми. Я сам строитель мостов – мостов между «Этим» и «Тем», и каждый мост, в конце концов, неизменно ведет к Нам. Будь довольна, Гунга! Ни эти люди, ни те, которые последуют за ними, вовсе не насмехаются над тобой.

– Так я, значит, одна, небожители? Не успокоить ли разве мой поток, чтобы как-нибудь не снести их стен? Не иссушит ли Индра мои источники в горах и не заставит ли меня смиренно ползти вдоль их набережных? Не зарыться ли мне в пески, чтобы не сделать чего-нибудь неприятного для них?

– И все из-за небольшой полосы железа с огненной колесницей наверху? Право, матушка-Гунга вечно молода! – сказал слон. – Ребенок не мог бы говорить глупее. Пусть прах копается в прахе, прежде чем обратится в прах. Я знаю только, что мой народ богатеет и возносит хвалы мне. Шива сказал, что люди в школах его не забывают; Бхайрон доволен своей толпой простого народа; а Гануман смеется.

– Конечно, я смеюсь, – сказала обезьяна. – Мои алтари немногочисленны в сравнении с алтарями Ганесы или Бхайрона, но огненные колесницы привозят и мне новых поклонников из-за Черной Воды – людей, которые верят, что их бог – труд. Я бегу перед ними, призывая их, а они следуют за мной.

– Так дай им труд, которого они так желают. Устрой плотину поперек моего течения и отбрось воду назад на мост. Некогда ты был искусен в этом, Гануман. Спустись и подними мое русло.

– Кто дает жизнь, может и взять жизнь, – обезьяна поцарапала длинным указательным пальцем грязь. – Но кому будет польза от убийств? Очень многие хотели бы умереть.

С воды донесся отрывок любовной песни, какую поют юноши, пасущие скот в жаркие полуденные часы поздней весны. Попугай радостно закричал и стал спускаться вниз головой по ветке все ниже и ниже, по мере того как песня становилась громче, и вдруг, освещенный лунным светом, предстал молодой пастух, любимец гопи, [2 - Гопи (по-санскритски – пастушка) – мифические существа, влюбленные в бога Кришну.] идол мечтательных девушек и матерей, еще не родивших ребенка, – Кришна, возлюбленный. Он остановился, чтобы подобрать свои длинные мокрые волосы, и попугай вспорхнул ему на плечо.

– Летаешь и поешь, поешь и летаешь, – икая, проговорил Бхайрон. – Оттого ты и опаздываешь на совет, брат.

– Ну так что же? – со смехом сказал Кришна, откидывая голову. – Вы мало что можете сделать без меня или Кармы. – Он погладил попугая и снова засмеялся. – Что означает это собрание, эта беседа? Я услышал рев матушки-Гунги во тьме и быстро вышел из хижины, где лежал в тепле. А что вы сделали Карме, что он так мокр и молчалив? А что делает здесь матушка-Гунга? Разве небеса так переполнены, что вы приходите сюда расхаживать по грязи, как звери? Карма, что они делают?

– Гунга просила отомстить строителям моста, и Кали за нее. Теперь она просит Ганумана утопить мост, чтобы спасти ее честь! – крикнул попугай. – Я ждал здесь, зная, что ты придешь, о мой господин.

– А небожители ничего не сказали? Разве Гунга и Мать Печалей переговорили их? Разве никто не замолвил слово за мой народ?

– Ну, – сказал Ганеса, беспокойно переступая с ноги на ногу, – я говорил, что это забавляет прах и нам незачем губить его.

– Я был доволен, что дал им возможность трудиться, – очень доволен, – сказал Гануман.

– Что мне за дело до гнева Гунги? – сказал бык.

– Я Бхайрон простого народа и этот мой посох – котваль Каши. И я защищал простой народ.

– Ты?

Глаза молодого бога засверкали.

– Разве теперь я не первый из богов на их устах? – возразил, не смутившись, Бхайрон. – В защиту простого народа говорил я; много мудрых вещей сказал я, которые уже позабыл теперь. Но этот мой посох…

Кришна нетерпеливо обернулся, увидел крокодила у своих ног и, встав на колени, обвил руками холодную шею.

– Мать, – нежно сказал он, – иди опять в свою воду. Это дело не для тебя. Как может этот живой прах повредить твоей чести? Ты давала их полям урожай год за годом, и они стали сильны благодаря твоему разливу. В конце концов, они все приходят к тебе. Зачем убивать их теперь? Сжалься, мать, ненадолго – ведь это ненадолго.

– Если это ненадолго… – начало медлительное животное.