Погоня за отцом

Как правило, после ланча, но не после обеда мы пьем кофе в столовой, хотя порой, когда у меня имеются срочные сообщения, Вулф велит Фрицу подать кофе в кабинет. Спросив Вулфа, не желает ли он ознакомиться с содержимым коробки, я уже тем самым намекнул на то, что у меня есть срочное сообщение. Следовательно, выхода у него не было. Поэтому, покончив с нарезанным кубиками арбузом, посыпанным сахарным песком и выдержанным в хересе в течение часа в холодильнике, мы перешли в кабинет, а Фриц принес кофе. Я открыл коробку, но Вулф едва удостоил ее взглядом и уселся. Я прошел к своему столу, развернулся на стуле и вынул из кармана блокнот.

– Я провел у нее почти три часа, – гордо заявил я. – Рассказать подробно?

– Нет. – Вулф налил себе кофе. – Только то, что представляет интерес.

– Тогда минут через десять вы сможете уткнуться в свою книгу, – заметил я. – Ну да ладно. Для простоты я буду называть мать и дочь Элинор и Эми. Итак, самое поразительное то, что я не обнаружил ни одной фотографии Элинор. Нигде, даже на дне выдвижного ящика. Ни одной! Это исключительно важно, поэтому, пожалуйста, объясните мне, что сие означает.

Вулф издал какой-то звук, но его вряд ли можно было назвать даже хрюканьем.

– Значит, ты так ничего и не нашел? – спросил он, отхлебывая кофе.

– Практически ничего. Беда еще и в том, что Эми ровным счетом ничего не известно. Вряд ли на всем белом свете найдется другая такая девушка, которая в течение двадцати двух лет росла с матерью, но практически ничего не знает про нее. В одном, правда, Эми свято убеждена, во всяком случае, она сама так полагает: мать ненавидела ее, хотя и пыталась это скрыть. По ее словам, имя Эми означает «любимая». Элинор, должно быть, сама не сознавала, какой это обернется насмешкой.

Я подошел к столу Вулфа, налил себе из кофейника полную чашку, вернулся на свое место и отпил пару глотков.

– Были ли у Элинор близкие друзья – мужчины или женщины? – продолжил я. – Эми и этого не знает. Да, конечно, последние четыре года она проучилась в колледже и почти не бывала дома. Характер Элинор? Осторожная, воспитанная и сдержанная. Больше Эми ничего добавить не в состоянии. Эми использовала также словечко «интроверт». По-моему, чересчур старомодное для выпускницы колледжа Смит.

Я перелистал несколько страничек.

– Элинор хотя бы раз за двадцать лет должна была обмолвиться насчет своего детства или семьи, но Эми утверждает обратное. Она даже не подозревает, чем могла мать зарабатывать на жизнь, прежде чем устроилась в «Реймонд Торн продакшнз», где проработала до самой смерти. Эми не знает, чем именно занималась мать у Торна, но полагает, что должность у Элинор была достаточно солидная.

Я перевернул страничку и отпил кофе.

– Вы не поверите, но Эми даже не знает, где появилась на свет. Думает, это могло случиться в клинике Маунт-Синай, в которой Элинор лет десять назад лежала с аппендицитом. В любом случае это, вероятно, не сильно помогло бы, так как Элинор определенно не желала, чтобы некоторые вещи стали известны кому бы то ни было. Эми родилась двенадцатого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года. В этом она уверена. Лет пять назад ей пришло в голову повидаться с врачом, который подписал ее свидетельство о рождении, но врач, оказывается, уже умер. Итак, зачата она была примерно в середине июля тысяча девятьсот сорок четвертого, но Эми не знает, где жила мать в то время. Она помнит только, что, когда ей было три года, они с матерью жили в двухэтажном доме на Западной Девяносто второй улице. Когда ей исполнилось семь, они перебрались в более приличное место, на Западной Семьдесят восьмой улице, а шесть лет спустя перемахнули через Центральный парк в Ист-Сайд, где я и побывал сегодня утром.

Я опустошил чашку и решил, что с меня достаточно.

– Подробности обследования квартиры я, с вашего позволения, опускаю. Если вы не против, конечно. Как я уже говорил, меня поразило полное отсутствие фотографий. И ни малейших сведений в письмах и прочих бумагах – ни намека! Если скормить все бумаги компьютеру, он выдаст какую-нибудь реплику вроде: «Ну и что из этого?» или «Расскажи это своей бабушке». Конечно, куда с большим удовольствием я нашел бы, скажем, газетную вырезку про какого-нибудь мужчину, но увы. Кстати, я уже упоминал, что у Эми нет ни одной фотографии своей матери? Придется нам самим откапывать где-нибудь. – Я закрыл блокнот и бросил его на стол. – Вопросы есть?

– Гррр!

– Согласен. Да, помнится еще, вчера вы спросили, не кажется ли мне, что Эми больше интересуют деньги, нежели гены. Не думает ли она, что у отца, который так вот запросто расшвыривает банковские чеки, мошна так набита, что в нее можно запустить лапу? Вчера я не ответил, сегодня мне тоже нечего добавить. Так вот, за три часа, проведенных в обществе Эми, я не узнал о ней ничего нового. Да и потом, так ли это для нас важно сейчас?

– Нет. – Вулф отставил чашку в сторону. – Надеюсь, в понедельник мы будем знать больше. Ты уезжаешь?

Я кивнул:

– Как вы знаете, меня ждали вчера вечером. – Я встал. – Коробку спрятать в сейф?

Вулф сказал, что сделает это сам. Я отдал ему ключ от коробки, сунул блокнот в выдвижной ящик стола, развернул и придвинул стул к столу, как делал всегда, и поднялся к себе в комнату, чтобы переодеться и собрать вещи. Потом позвонил Лили и сказал, что к обеду приеду.

Без четверти три я вышел из дому, добрался до гаража, вывел «херон» и поехал по Десятой авеню. На пересечении с Тридцать шестой улицей я свернул направо. Прямой путь к загородному дому Лили лежал через Сорок пятую улицу и далее по Вестсайдскому шоссе, но я не люблю, когда посторонние мысли занимают мой мозг, пока я нежусь у бассейна в имении Лили под щебетание птичек, аромат цветов и так далее. В субботу днем с парковкой на Восточной Сорок третьей улице проблем не было.

Войдя в здание «Газетт», я поднялся на лифте на двадцатый этаж. Я мог бы отправиться за сведениями в морг, но Лон Коэн наверняка знал о недавнем событии больше, чем сообщалось в «Газетт». Когда я вошел в его кабинет, через две двери от кабинета издателя, Лон разговаривал по одному из трех телефонов, так что я присел на стул возле дальнего угла стола и стал ждать окончания разговора.

Положив трубку, Лон развернулся ко мне и радостно поинтересовался:

– Как это тебе удалось сюда добраться? Я был уверен, что после того, как мы тебя обчистили в четверг, денег на такси у тебя уже не осталось.

Я ответил со свойственным мне остроумием, после чего, решив, что мы квиты, сказал, что, конечно, не стал бы беспокоить столь важную птицу по пустякам, но хотел бы знать подробности майского дела о наезде, когда погибла женщина по имени Элинор Деново. И не может ли он, Лон Коэн, звякнуть в архив и замолвить за меня словечко. Лон позвонил в архив и сделал то, чего я от него и ждал, – попросил, чтобы ему принесли нужную папку. Когда шесть минут спустя появился посыльный, Лон говорил по другому телефону, а я на всякий случай отодвинул стул на фут подальше от его стола. Посыльный вышел, оставив папку на столе, и я тут же взял ее.

В папке было всего четыре вырезки и три отпечатанные заметки. Для первой полосы материал сочли недостаточно броским, так что поместили его на третьей полосе «Газетт» в субботнем выпуске от двадцать седьмого мая. Мне сразу бросилось в глаза отсутствие фотографии Элинор Деново. Стало быть, даже «Газетт» не смогла разыскать ее. Я внимательнейшим образом просмотрел все материалы. Миссис Элинор Деново (ага, все-таки ее называли миссис!) в пятницу после полуночи оставила машину в своем гараже на Второй авеню, недалеко от пересечения с Восемьдесят третьей улицей, и сказала служителю, что машина понадобится ей на следующий день часов в двенадцать. Три минуты спустя, когда она переходила Восемьдесят третью улицу в середине квартала, направляясь, должно быть, к своему дому, расположенному на Восемьдесят второй улице, ее сбила машина – отбросила вперед и проехала по ней двумя колесами. Случившееся видели четверо: мужчина, шедший по тротуару в восточном направлении футах в ста от места происшествия, мужчина и женщина, которые шли по тротуару на запад, в том же направлении, что и сбившая машина, примерно на таком же удалении, и, наконец, водитель такси, как раз свернувший на Восемьдесят третью улицу со Второй авеню. Все свидетели утверждали, что, сбив женщину, машина даже не замедлила хода, но во всем остальном их показания расходились. Таксист говорил, что за рулем сидела женщина и, кроме нее, в машине никого не было. Идущий на восток мужчина утверждал, что за рулем был мужчина, а парочке показалось, что спереди сидели двое мужчин. Таксист считал, но не утверждал, что наезд совершил «додж-коронет», мужчина показал, что это был «шевроле», а парочка описать машину не смогла. Цвет машины, по разным версиям, был темно-зеленый, темно-синий или черный. Вот и все, что удалось выжать из свидетелей. На самом деле совершившая наезд машина оказалась темно-серым «фордом» и числилась в розыске. Владелица «форда», миссис Дэвид А. Эрнст, проживающая в Скарсдейле, заявила о пропаже в десять вечера, когда не обнаружила машину там, где ее припарковала, – на Западной Одиннадцатой улице. В субботу днем полицейский нашел угнанный «форд» на Восточной Сто двадцать третьей улице, а к понедельнику криминалисты пришли к выводу, что именно этот автомобиль сбил Элинор Деново.

Последняя заметка была опубликована в «Газетт» в четверг первого июня. Полиция так ничего и не добилась. Ни версий, ни улик, ни подозреваемых. По словам инспектора полиции, расследование проводилось самым тщательным образом, что почти наверняка было правдой, поскольку в полиции не скрывают особого отношения к наездам, после которых водитель удирает с места происшествия, и оставляют расследование лишь тогда, когда дело становится уже совершенно безнадежным.

Ничего нового узнать об Элинор Деново мне не удалось, за исключением того, что она занимала пост вице-президента в фирме «Реймонд Торн продакшнз, инк.». Мисс Эми Деново расспрашивали, но ничего существенного не добились. По словам Реймонда Торна, миссис Деново внесла неоценимый вклад в искусство телепостановок и ее смерть стала страшным ударом не только для компании, но и для всей телевизионной индустрии, а следовательно, и для всей страны. Мне показалось, что мистеру Торну не мешало бы на досуге разобраться, что же такое все-таки телевидение – искусство или индустрия.

Я положил папку на стол, дождался, когда Лон закончит разговор, и сказал:

– Премного благодарен. У меня один вопрос. Последняя вырезка датирована первым июня. Не знаешь ли ты, удалось выяснить что-нибудь об этом деле с тех пор?

Лон потянулся к аппарату, на сей раз к зеленому, нажал на кнопку, сказал несколько слов и стал ждать. Тем временем зазвонил соседний аппарат, который Лон просто отключил, нажав на другую кнопку. Пару минут спустя он произнес в трубку зеленого: «Да, конечно», после чего еще две минуты внимательно слушал не перебивая. Наконец он положил трубку и повернулся ко мне:

– Судя по всему, дело закрыто окончательно. Только один сотрудник полиции еще продолжает следить за ним. Но теперь, стало быть, этим занялся Ниро Вулф. Значит, это все-таки убийство, а не случайный наезд. Я не прошу, чтобы ты назвал имя убийцы, но надеюсь, что материальчик для первой полосы ты мне подкинешь.

– Господи, до чего же любопытный народ эти журналисты! – произнес я, вставая. – Я бы с радостью задержался и поболтал с тобой на эту тему, но только спешу поплавать в загородном бассейне, который расположен на живописной поляне в лесу Уэстчестера, и уже на двадцать часов опаздываю. Что касается наезда, то будь по-твоему: да, это и в самом деле убийство, а за рулем «форда» сидел тот самый гнусный негодяй, который вечером в четверг побил мои три туза четырьмя двойками. Надеюсь, его схватят и повесят.

Я повернулся и был таков.

Уже внизу, в вестибюле, я зашел в телефонную будку, набрал номер, который давно знал наизусть, назвался дежурному, спросил, на месте ли сержант Стеббинс, и вскоре в трубке прогромыхал знакомый голос:

– Стеббинс слушает. Что-нибудь случилось, Арчи?

Должно быть, он только что выиграл пари или получил повышение по службе. Он называл меня по имени в лучшем случае раз в два года. Порой он не удостаивал меня даже чести именоваться Гудвином, а обращался просто: «Послушай, ты!»

Я решил отплатить ему той же монетой:

– Ничего особенного, Пэрли, праздное любопытство. Однако, чтобы ответить на мой вопрос, тебе придется покопаться в картотеке. Ты, скорее всего, уже не помнишь, но почти три месяца назад на Восточной Восемьдесят третьей улице под колесами машины, водитель которой скрылся, погибла женщина по имени Элинор Деново…

– Я прекрасно это помню. Мы таких дел не забываем.

– Я знаю, просто решил поддеть тебя по привычке, чтобы не утратить формы. Кое-кто спросил меня, не напали ли вы на след. Вот я и хочу это выяснить. Есть сдвиги?

– А кто тебя спросил?

– Да мы с Ниро Вулфом точили лясы насчет разгула преступности и бездельников-полицейских, а он вдруг припомнил эту Элинор Деново. Сам знаешь, газеты он прочитывает от корки до корки. Я сказал, что вы, должно быть, уже поймали преступника, и вот теперь меня обуяло любопытство. Я, конечно, не прошу разглашать мне служебные тайны…

– Здесь нет никакой тайны. Мы так никого и не нашли. Но и не забываем.

– Отлично. Надеюсь, вы его поймаете.

Топая к своей машине, которую оставил на Сорок третьей улице, я подумал, что, к сожалению, так и не сумел разгрузить мозг и выбросить из головы посторонние мысли.

Глава 4

Вы, должно быть, думаете, что в понедельник без десяти десять утра, когда я сидел в такси, направлявшемся в центр города, с коробкой на сиденье рядом с собой, а во внутреннем кармане моего пиджака лежали конверты с письмами в двенадцать сберегательных банков, потому что никогда не таскаю с собой портфель, я ломал голову над тем, что мне предстояло делать дальше. Ничего подобного. Все мои мысли сосредоточились на эпизоде, случившемся часом раньше. Дело в том, что я не люблю, когда на меня орут, а особенно если орет Ниро Вулф.

Кроме того, я проспал всего шесть часов, то есть на целых два часа меньше своей нормы. Вернувшись после уик-энда домой за полночь, я решил, что уже поздно печатать двенадцать писем, поэтому завел будильник на семь утра. Когда он зазвонил, я приоткрыл один глаз, надеясь, что будильник провалится сквозь землю, но ничего не вышло. Шесть или семь минут спустя я уже выполз из постели. В 7:45 я сидел на кухне за маленьким столиком, за которым обычно завтракаю, и допивал апельсиновый сок, а Фриц подал мне запеченный окорок с кукурузными фриттерами. В 8:10 я уже был в кабинете и печатал на машинке. В 9:15 я, закончив последнее письмо, начал раскладывать письма по конвертам, когда в дверь позвонили. Я вышел в прихожую и посмотрел сквозь одностороннее прозрачное стекло во входной двери. На крыльце стоял крупный дородный мужчина, с большим красным круглым лицом, в широкополой фетровой шляпе. Хватило одной шляпы, чтобы узнать его. Инспектор Кремер из уголовной полиции был, должно быть, единственным человеком в Нью-Йорке, который носит такую шляпу в жаркий августовский день.