Кольдиц. Записки капитана охраны. 1940–1945

Через две недели, в самом начале августа, произошло следующее: все часовые разом покинули двор после занятия мест на лестницах, как обычно, в течение вечернего построения. У одних были винтовки, у других нет. Прожектора освещали стены, а не сами ворота. Желающие попасть назад к гауптвахте устроили свалку. Унтер-офицер на воротах лишь мельком смотрел на вручаемые ему номерные жетоны. Один младший унтер-офицер сдал свой жетон и, сказав: «У меня сообщение коменданту от дежурного офицера!», резко свернул налево к арке, а не направо, к гауптвахте, как все остальные. Разводящий унтер-офицер несколько мгновений смотрел ему вслед, не вполне уверенный в том, что узнает его лицо, а потом перевел взгляд на лежавший у него на ладони жетон. Номер 26! Он крикнул. Номер 26 не остановился. Несколько караульных начали кричать, и номер 26 пошел еще быстрее. Наконец, раздался резкий, короткий окрик часового под аркой: «Стой или буду стрелять!», и он остановился. Номер 26 оказался британским лейтенантом Эйри Нивом.

Мы тщательно его обыскали, тщательней, чем обычно, и обнаружили спрятанный под одеждой целлофановый контейнер, в котором обычно продавали заключенным зубные щетки. Он был набит деньгами.

На следующий день ЛО-1 превзошел себя. «Ефрейтор Нив, – объявил он, – назначен на русский фронт». Последовал взрыв смеха. Лейтенант Нив выглядел очень печальным. Шесть месяцев спустя стало ясно, что это он «смеялся последним». Но на данный момент хозяевами положения были мы.

И снова в конюшню. Отныне все беглецы и новоприбывшие при входе во двор должны были проходить личный досмотр, вплоть до заглядывания в рот. Все военнослужащие должны иметь при себе напечатанный пропуск, с печатью и подписью адъютанта. Его следовало показывать всем часовым. Прекрасное правило на бумаге, но какой новоприбывший пятидесятипятилетний дед захочет показаться занудой, требуя пропуска у капитанов, майоров и полковников? Сам комендант не был включен в это правило: часовые не были обязаны требовать от него пропуск. Но это правило никогда не соблюдалось на все 100 процентов.

Кроме того, мы расширили систему одновременного подсчета во всю длину шеренг, до сих использовавшуюся только для проверки похода на построения в самом дворе. Эти построения, или переклички, каковыми они фактически являлись, происходили дважды, а позже четырежды в день. Каждая национальная группа строилась отдельно в пять рядов, и наш дежурный офицер сам производил подсчет, медленно идя вдоль переднего ряда, считая шеренги. Скоро мы поймали французов с их методом подделывания счета – «перебежками». Когда кто-то сбегал, они оставляли пустую шеренгу ближе к левому краю третьего рада. Офицеры во втором и четвертом рядах были, как правило, выше, чем те, кто стоял в третьем ряду. Как только шеренга была подсчитана, человек за три или четыре шеренги с правого края в третьем ряду быстро и незаметно перебегал к пустой шеренге в дальнем или левом конце, оказываясь там до наших людей, которые, естественно, не торопились. Этот трюк успешно использовался и британцами. Офицер-летчик Доминик Брюс был их главным актером: он был невысокого роста и очень энергичный.

Голландцы закрывали бреши в своих рядах особенно оригинальным способом. Я уже говорил, что их строевая дисциплина, а также их общее поведение были примерными. На построении они стояли неподвижно. Настолько неподвижно, что казались манекенами. А потому они и сделали двух манекенов, по имени Макс и Мориц, которые тоже при необходимости принимали участие в построении, заполняя собой дыры.

28 июля 1941 года был обнаружен новый путь на волю. Как и всегда, точка соприкосновения, или стык, как мы ее еще называем, является слабым местом в любом месте или каркасе. В одной части двора заключенных здание высилось в четыре этажа с двумя чердачными этажами наверху. Здесь располагались старшие офицеры, наверху находился театр, а внизу бани. Вниз через все здание шла вентиляционная шахта примерно в двадцать квадратных футов. Пленные имели доступ к театру на верхнем этаже, а значит, и к вершине вентиляционной шахты. Окна в эту шахту на других этажах были замурованы.

Первый этаж, у нижней части шахты, занимали кухни немцев. Шахта доходила до выложенного кафелем пола. Одна дверь вела в наши кухни и наш внутренний двор. Две другие – в холодильную камеру и большую кладовую. Тщательное наблюдение из окон вентиляционной шахты на уровне театра подсказало пленным, что в определенные часы частые визиты немецким кухонным персоналом из кухни в то или иное помещение из этих двух прекращалось вообще. Наверняка в это время кухни пусты. Обычно это бывало после подачи пищи и уборки кухни.

В упомянутый день два французских офицера пропилили декоративные металлические конструкции на окнах на уровне театра и по сорокафутовой веревке спустились на нижний этаж. Они были одеты в гражданскую одежду, с желтыми нарукавными повязками, как требовалось. Когда эти двое покинули кухню и направились к воротам в парк, в немецком дворе находилось несколько человек. У ворот стоял караульный, но на его посту контрольного списка пропусков внутрь и вовне не было. Кроме того, никаких медных кружков здесь тоже не требовалось. Через так называемые ворота в парк всегда много входили и выходили: помещения для женатых располагались как раз чуть дальше по дороге.

В ответ на стук часовой открыл ворота, увидел двух рабочих с повязками и, удовлетворившись этим, пропустил их. Но среди людей в немецком дворе оказался человек, отвечавший за белье во всем замке. Он стоял в дверях своего склада. Пленные офицеры не имели права на отдельные простыни; вместо этого им полагались спальные мешки из синего с белым клетчатого материала, размером примерно шесть на три фута. Использовались сотни таких мешков, не только официально как простыни и одеяла, но и неофициально как сумки для уборки мусора в туннелях, как веревки, как материал для маскировки (из них шили женские платья). Глава «прачечной» лениво размышлял, кто эти двое. Он знал всех приходивших и уходивших среди рабочих; они были его товарищами из города. Он снова неспешно спросил себя, кто они. В конце концов, после доброго часа размышлений, когда его работа уже закончилась, он по-прежнему мучился вопросом, кто были эти двое. В итоге он отправился к офицеру службы охраны. Офицер службы охраны понятия о происшествии не имел, и мы пустили по следу собак. Они шли так быстро, что наши люди вполне могли угнаться за ними на велосипедах. Беглецов настигли примерно в шести милях от замка, рядом с Лайснигом. Но кто же они были, в конце-то концов? Лейтенанты Тибо и Перрен.

В последний день июля мы расстроили второй массовый побег. Он должен был произойти из британских помещений над столовой, из их так называемой «длинной комнаты».

Это было настоящей игрой в кошки-мышки – больше, чем при другой британской попытке массового бегства через туннель в столовой. В том случае мы не догадывались о месте выхода на поверхность до тех пор, пока туннель не был прорыт до конца. На этот раз мы знали, где они собирались выбраться, и организовали соответствующий приемный комитет.

Помещения караула в комендатуре располагались в северо-восточном углу нашего двора в дальнем конце коридора на втором этаже. В самом конце находились наши уборные. Стена за уборными являлась стеной британской «длинной комнаты». Однажды ночью, пока караул находился при исполнении, пленные начали подкоп. Они предположили, что наши помещения пусты, но здесь располагался наш телефонный коммутатор, и телефонист находился на дежурстве день и ночь. Вечером он вышел в уборную и услышал шум и царапанье в стене. Оно то прекращалось, то возобновлялось. Позвали охрану. Офицер службы охраны пришел вместе с дежурным офицером, и они принялись слушать. Кто-то усердно работал там за стеной, на уровне второй уборной. Пока было решено ничего не предпринимать.

«Пусть копают. У них будет дело, и они будут счастливы, – сказал ЛО-1. – И продолжайте нормально использовать уборные».

На следующий день полицейский отряд следил за шумами; они раздавались с короткими интервалами весь день и всю ночь. Стена была не больше восемнадцати дюймов в толщину. Попытка побега вот-вот произойдет. Пленные, должно быть, понимали, что не могли надеяться долго скрывать рабочий выход подкопа.

Мы сочли, что прорыв произойдет на выходные во время приема пищи. Наши офицеры тогда будут находиться в их столовой, караул – на дежурстве или на обеде. Здания комендатуры окажутся практически пустыми. Несомненно, они собирались пробраться в это здание, но как они собирались из него выбраться?

Попасть внутрь через уборную было только первым шагом. Каким-то образом им надо незаметно выбраться из комендатуры. Возможно, они полагали, что смогут выбраться из одного из наших окон без решеток с восточной стороны нашей части замка.

В любом случае мышка опять получит возможность уйти не дальше, чем позволит ей кошка. Мы тоже засели за работу: пробурили отверстие в двери спальных комнат караула, чтобы постоянно следить за дверью из уборных. Саму дверь мы оставили закрытой. Два дня полицейский отряд слушал и наблюдал. Наконец был замечен маленький глазок, проделанный в задней стене уборной на нашей стороне. Всем на боевые посты! Это было воскресенье.

Прибыл Тигр с шестью солдатами плюс дежурный офицер ЛО-1. В свое время из уборной вышла первая пара беглецов. Они двинулись вперед.

Мы распахнули нашу дверь – «сюда, джентльмены, милости просим!».

Ошеломленные, они последовали за нами вовнутрь, от изумления даже не подав знака остальным.

Теперь настал наш черед посмеяться. Унтер-офицер, отвечающий за помещение, в котором хранились посылки, и известный французам как Beaux Max[24 - Красавчик Макс (фр.).], а англичанам как Nichtwahr[25 - Не правда ли? (нем.)], предложил раздеть этих двух первых беглецов и послать двух наших людей в парк в их одежде. Сказано – сделано (британский католический священник Платт в своем дневнике, попадавшем к нам время от времени для цензуры, описал наслаждение, с которым его товарищи наблюдали очевидный успех предприятия).

«Смелость – вот и все!» – «l'audace – toujours l'audace!»

С пятиминутными интервалами на «свободу» выбрались не менее пяти пар. Потом последовало долгое ожидание. Тигр, взволнованный неминуемой атакой на свои камеры, получил разрешение пойти и заглянуть в уборную – и игра кончилась. Мы позвонили на гауптвахту, полицейский отряд, промчавшись по двору, ворвался в британскую длинную комнату. Там уже все были в униформах – оставшиеся неудачники-беглецы быстро переоделись. Одна из печей была набита гражданской одеждой, а улов пропусков, денег и продуктов, найденных у пойманных нами десяти, производил сильнейшее впечатление. Ими оказались лейтенанты Эллиот, Аллен, Читхем (RNAS[26 - Служба морской авиации Великобритании (англ.).]) и Хайд-Томсон, капитаны авиации Мидлтон и Флинн, бельгийские лейтенанты Гастон, Арк и Веркест и польский кадет-офицер Карпф.