Угол падения

– Ну давай, стреляй, incoglionita сagna ! – с вызовом прокричал Виктории смазливый моложавый тип с тонкими пижонскими усиками. Он без страха поднялся на ноги и выпятил грудь, давая понять, что ничуть не боится идущую на него убийцу. – Дешевая потаскуха, дочь такой же потаскухи! Клянусь, что как только узнаю твое имя…

И, взмахнув руками, отлетел назад, щедро нашпигованный свинцом.

«Массимо де Карнерри», – узнала Виктория отчаянного макаронника. Из-за спешки она не успела раскопать перед прогулкой М-фото своих нынешних жертв. Вполне возможно, что таких снимков вообще не было в информатории Менталиберта. Мафиозные боссы и их подручные испокон веков славились своей параноидальной скрытностью и позировали перед фотокамерами, лишь попадая на судебные процессы. Информатор Демиурга снабдил его лишь перечнем характерных примет каждой картельной шишки. Внешность их разнилась достаточно сильно, и Наварро можно было не глядеть на остальных донов, чтобы определить, кого именно она прикончила.

Вслед за де Карнерри из-за баррикады неторопливо поднялись еще трое сицилийцев: два худощавых, неприметной наружности типа помогли встать на ноги полному обрюзгшему старику, в коем Кастаньета без труда опознала самого пожилого босса картеля – Франко Барберино. Как звали его помощников, Викки понятия не имела, но желчного, болезненного коротышки Дарио Сальвини среди них точно не было. Разве только он предпочитал находиться в Менталиберте под другой личиной, но это маловероятно. Все участники трехсторонних переговоров наверняка соблюдали единый протокол встречи, и если Массимо и Франко присутствовали здесь в своем оригинальном обличье, значит, М-дубля Дарио это правило тоже касалось.

Франко не стал осыпать Кастаньету проклятиями, просто отпихнул от себя навязчивых помощников и с молчаливым презрением уставился в глаза своему палачу. Впрочем, Викки и не надеялась, что кто-то из сицилийцев будет молить ее о пощаде. И не потому, что все они умирали понарошку и знали, что, получив пулю в лоб, непременно воскреснут. Даже угоди боссы картеля в подобную передрягу в реальности, вряд ли они вели бы себя иначе. В годы Тотальной Мясорубки один лишь де Карнерри пережил на себя три покушения и несколько месяцев провел в коме. Эти люди не только погубили сотни человеческих душ, но и сами не однажды смотрели в глаза смерти, так что запугать их приставленным ко лбу пистолетом было невозможно ни в реальности, ни тем паче здесь. За пределами Менталиберта, на родине Виктории, жило немало таких же стойких людей, чьи идеалы пусть и разнились с идеалами этих сицилийцев, но полное презрение к смерти делало и тех, и других очень похожими.

Хладнокровно выдержав пронизывающий до костей, лютый взгляд Барберино, Наварро недрогнувшей рукой методично расстреляла сначала Франко, а затем его подручных.

– Сальвини! – крикнула Кастаньета, когда в стенах капеллы улеглось гулкое эхо выстрелов. – Где ты, Дарио?! Решил сыграть со мной в прятки?! А ну выходи и умри, как мужчина! Эй!..

Третий главарь картеля вовсе не прятался и отыскался довольно быстро. Он находился здесь же, за баррикадой. Сальвини сидел, прислонившись к колонне, и выглядел весьма странно. Шестидесятидвухлетний дон – средний по возрасту между пятидесятилетним Массимо и престарелым Франко, дата рождения коего, говорят, была известна лишь ему самому, – больше напоминал уснувшего в подворотне невменяемого пьянчугу, нежели готовую предстать перед карателем жертву. Голова Дарио упала на грудь, левая рука безвольно повисла вдоль тела, а правая крепко уцепилась за ворот рубахи, пуговицы на котором, как заметила Викки, были вырваны с мясом.

– Вот клоун! – презрительно хохотнула Наварро, ткнув Сальвини в висок стволом автомата. – Решил прикинуться дохлым, да? Думаешь, я решу, что у тебя была при себе ампула с ядом? Не верю, как говорил один русский режиссер! Ладно, дядя, кончай ломать комедию! Встать! Встать, кому говорят!

Виктория пнула недвижимого дона ногой в плечо и тот мешком завалился набок. Голова Дарио стукнулась о гранит, откинулась назад, и на Викки вытаращились два немигающих остекленевших глаза. Сведенная судорогой правая рука Сальвини так и не отцепилась от разорванного ворота. Макаронник и впрямь выглядел мертвым, и потому выдвинутая Наварро версия с ядом вполне могла иметь место.

– Cojonudo ! – брезгливо поморщившись, ругнулась Кастаньета. – Обалдеть! Неужели действительно подох?

И, с опаской оглядевшись по сторонам, склонилась над телом пожилого сицилийца, в чьих волосах только-только начала пробиваться благородная седина.

Узнать, в каком состоянии находится либерианец, очень просто. Проба пульса, реакция зрачков на свет и дыхание являлись в подобных случаях лишь поверхностными и зачастую необъективным критериями. В некоторых квадратах либерианцы и вовсе не дышали, подчиняясь правилам местных креаторов, которые сочли необязательным создавать свои миры по образу и подобию земной реальности. Единственным стопроцентно точным методом медицинской диагностики любого либерианца был цвет ногтей на руках и ногах. Креатор, отказывающийся подчиниться требованиям администрации Менталиберта поддерживать эту обязательную условность, лишался лицензии на работу с сентенсором и прочим оборудованием для преобразования М-эфира. Поэтому даже в откровенно фантастических квадратах, что моделировали жизнь на других планетах, их экстравагантные обитатели обладали вживленными индикаторами состояния ментального тела. По ним можно было сразу определить, кто перед тобой: «одушевленный» либерианец, его автоном – функционирующий в автономном режиме М-дубль, – или «мертвец», душа коего пребывает в данный момент на Полосе Воскрешения – здешнем Чистилище, через которое проходят все, кто погиб в Менталиберте насильственной смертью.

Впрочем, иных смертей тут и не бывает…

Изучение диагностических индикаторов на теле Сальвини повергло Наварро в очередное замешательство.

Ногти Викки под отключаемым люминесцентным маникюром имели нормальный бледно-розовый цвет – как у любого здравствующего либерианца. Датчики на телах де Карнерри, Барберино и их подручных – озадаченная Виктория проверила все валявшиеся поблизости трупы – окрасились в темно-синий оттенок. Это означало, что души убиенных сицилийцев благополучно отправились на Полосу Воскрешения и через несколько минут возродятся на Бульваре в прежних или новых – на выбор пользователя – ипостасях. Если бы эти типы покинули Менталиберт до того, как Кастаньета нафаршировала их пулями, и оставили ей на растерзание бездушных автономов, все они сверкали бы перед убийцей ослепительно белыми ногтями. Ну а затешись вдруг среди мафиози квадрокоп, он продемонстрировал бы хулиганке жетон-голограмму, что высветилась бы из микропроектора, вживленного всем сотрудникам администрации в ногти больших пальцев рук.

Датчики Сальвини были окрашены в незнакомый Кастаньете черный цвет, принятый ей поначалу за люминесцентный маникюр. Обычно при гибели М-дубля эта косметическая функция автоматически отключалась, а раз так, решила Викки, значит, коротышка-босс и впрямь лишь прикидывается мертвым.

– Хорош артист, слов нет. Весьма убедительно сыграно, – похвалила Наварро упрямого притворщика и снова нацелила на него «Агилу». – Что ж, ты заслужил своего свинцового «Оскара».

Автомат пролаял короткую очередь в сердце недвижимого Сальвини. Тот даже не вздрогнул, так и остался лежать в растекающейся под ним кровавой луже, выпучив глаза, согнувшись пополам и вцепившись закостеневшими пальцами в ворот рубахи.

Кастаньета взяла теперь уже бесспорного покойника за левую ладонь, словно надумала поцеловать ее, оказав тем самым дону последнее почтение, и стала пристально следить за ногтями Сальвини. Прошло полминуты, но их странный цвет остался неизменным. Что это могло означать, Викки не имела ни малейшего представления.

– И черт с тобой! – со злостью выкрикнула Виктория, брезгливо оттолкнув руку мертвеца, словно он попытался ущипнуть девушку за грудь. – Дались мне твои ногти! Finitalacommedia , пускайте титры! Прощайте, макаронники! Всем спасибо, до будущих встреч!

И, картинно швырнув более ненужный автомат на груду тел – взбудораженная Викки не забывала, что продолжает работать на публику, – эффектной походкой направилась к выходу. Наварро следовало прилежно доиграть спектакль до тех пор, пока Демиург не активирует ее алгоритм выхода из квадрата.

«Что, съели? – мысленно торжествовала над одноклубниками победительница, красиво покидая сцену. – Попробуйте теперь перещеголять Кастаньету, жалкие неудачники!»

Да, прогулка удалась на славу, и, радуясь этому, Виктория уже через минуту забыла об озадачивших ее странных ногтях бездыханного М-дубля Сальвини. А в это время по ночным улицам реального Чикаго неслась, сверкая огнями, карета «скорой помощи», и лучшие кардиологи города были подняты из постелей и направлены в кардиологический центр на экстренную внеплановую операцию. Которая, к сожалению, так и не состоялась, поскольку больной скончался от обширного инфаркта еще по дороге в госпиталь…

Редко, очень редко посещение Менталиберта заканчивается для пользователя летальным исходом. И сегодня ночью одному из боссов Южного Трезубца Дарио Сальвини было суждено пополнить своим именем этот трагический список. А также открыть другой, не менее черный, написанием которого занялся большой специалист по составлению подобных списков и самая зловещая фигура Тотальной Мясорубки – Доминик «Тремито» Аглиотти…

Глава 2

– Прости, Дом, но дальше нам ехать не стоит, – проговорил виноватым тоном Томазо Мухобойка, припарковав автомобиль у обочины, возле ограды кладбища Монт Оливец. – Федералы вокруг так и рыщут, пасут всех, кто на могилу босса приходит. Лоренцо, пекарь, что неподалеку от меня живет, рассказывал, что даже за ним какие-то типы в костюмах целый день ходили… Да ты и отсюда можешь увидеть, где дон Дарио похоронен.

– Там? – поинтересовался Тремито, указав на находившуюся в двухстах шагах от ограды трехметровую гранитную стелу и выложенный вокруг нее целый курган живых цветов.

– Угу, – кивнул Мухобойка. – Я специально с этого края кладбища подъехал. Пусть отсюда и далеко до могилы, зато народ постоянно толпится, федералам обзор загораживает. Хотя не думаю, что они именно тебя здесь поджидают. Ведь ты для них поди уже два года как официальный мертвец. Шеф бюро на всю страну об этом лично раструбил, я сам в новостях видел.

– Затем и раструбил, чтобы я расслабился и выполз из своей глубокой норы, – пояснил Аглиотти. – Не верят федералы в мою смерть, я это точно знаю. Возможно, лет пять назад и поверили бы, но не при их нынешнем шефе. Этот чертов Макмерфи родную мать похоронит, а потом откопает и перепроверит, умерла она или прикидывается. Ищут они меня, Томми. И еще лет тридцать искать будут, даже после того как я взаправду пойду червей кормить… Ладно, давай помолчим. Все-таки на могилу к другу приехали…

Доминик Аглиотти был на семнадцать лет моложе своего бессменного, а ныне покойного покровителя Дарио Сальвини, но выглядел гораздо старше своих сорока пяти лет. Худощавый, немного неказистый Тремито обладал, однако, несопоставимой с комплекцией физической силой и не раз на своем веку разделывал под орех гораздо более крупных, чем он, противников. В основном безмозглых уличных «быков», чья тупость была прямо пропорциональна их наглости. Те же из них, кто обладал инстинктом самосохранения, предпочитали не связываться с жилистым итальянцем, поскольку уже по его взгляду могли определить – от этого макаронника легко нажить кучу неприятностей.

Тремито и в молодости не отличался привлекательностью, а с годами растерял и те ее крохи, что имелись. Сегодня при взгляде на его изрезанное морщинами, одутловатое лицо можно было подумать, что Аглиотти злоупотребляет выпивкой, но в действительности он всю свою жизнь был сдержан в употреблении спиртного. Большие, до макушки, залысины делали и без того высокий лоб Доминика еще выше, что Тремито, впрочем, не считал недостатком. Наоборот, гладко зачесывал свои длинные черные волосы назад и бриолинил их лаком, словно нарочно привлекая внимание к своей прореженной временем шевелюре. А крючковатый, каким-то чудом не перебитый в неисчислимых драках нос, тяжелые, постоянно полуприкрытые веки и чуть выпяченная нижняя губа придавали Тремито прямо-таки аристократически надменный вид.

Казалось, что Доминик всегда пребывает в расслабленной полудреме, но считать так было очень большим заблуждением. Апатия Аглиотти являлась лишь ширмой. За ней скрывалась крайне жестокая натура, усиленная стальным и в общем-то нехарактерным для сицилийца хладнокровием. Тремито походил на свирепого бойцового пса, что кусает молча, мгновенно пресекает любые агрессивные выпады жертвы, а расслышав жалобный скулеж, впадает в еще большую ярость, которую, однако, прекрасно контролирует. Доминик был из тех людей, кого бесило, когда им начинали плакаться на жизнь или каяться в грехах, а за панибратское с собой обращение он мог и вовсе без разговоров втоптать собеседника в землю. От этого друзей у Тремито было не так уж много, зато каждый из них считал за честь, что пользуется уважением такого человека, как Доминик Аглиотти, – бывшей правой руки дона Сальвини, а после Тотальной Мясорубки – объявленного в международный розыск опасного преступника, вынужденного залечь на дно и распускать слухи о собственной гибели, дабы не компрометировать своего босса.

Томазо «Мухобойка» Гольджи был давним приятелем Тремито, выросшим с ним в одном квартале и практически повторившим судьбу старшего его на пять лет Аглиотти. Разве только в настоящий момент Мухобойка не разыскивался полицией и потому продолжал находиться при доне Сальвини до самой его нелепой скоропостижной смерти. Неуклюжий туповатый громила Гольджи не являлся доверенным лицом босса, а с уходом в бега Тремито был понижен из телохранителей до обычного сборщика «контрибуций» и вот уже несколько лет собирал мзду с мелких торговцев в подконтрольных Сальвини районах Чикаго. Томазо и известил скрывающегося в пригороде Доминика о трагедии, что стряслась четыре дня назад во время переговоров верхушки картеля в Менталиберте. Разумеется, мелкую сошку Гольджи на эту встречу никто не приглашал, и он понятия не имел, что именно там произошло – подробности таких мероприятий никогда не афишировались. Но по дошедшим до Мухобойки слухам, случившийся у дона Сальвини инфаркт был отнюдь не случаен, пусть даже у Дарио давно наличествовали проблемы с сердцем.

– Всякое болтают, – уклончиво ответил Томазо на расспросы Доминика, встретив того на взятой напрокат машине в условленном месте, куда Тремито прибыл на такси, как только смог выбраться из пригорода. – Сам понимаешь, с той поры, как ты в берлогу залег, меня больше никто в дела благодетеля не посвящает. Хочешь узнать подробности, поспрашивай Горлопана Тони или кого-нибудь из его кузенов – они там были и знают, что к чему. Хотя и они вряд ли что-нибудь путное расскажут… Но грызни между «папами» не было, это точно. Если бы они поцапались, то скорее Дарио на пару с де Карнерри свели бы в могилу старого пердуна Барберино. Этот нью-йоркский пузырь давно сдулся, а в Трезубце к его мнению прислушиваются только из-за того, что он тогда всех нас примирил и объединил.

– А что говорит Марко? – осведомился Доминик, имея в виду Марко Бискотти, ближайшего делового советника и секретаря дона Сальвини. – Он же наверняка присутствовал в Менталиберте на встрече тройки.

– Прохвост Приторный тоже помалкивает, – пояснил Гольджи. – Сказал лишь, что Дарио отдал Богу душу из-за обширного инфаркта, да порекомендовал пока сидеть по норам и без особых причин не рыпаться. После похорон Бискотти с целой прорвой адвокатов и юристов укатил на виллу к сеньоре Сальвини, дела покойного дона в порядок приводить. Тут ведь не все так просто. Прямых наследников у благодетеля после Тотальной Мясорубки не осталось, и кто теперь семью возглавит, пока неясно. Его младший брат Руджеро – слизняк и наркоман, которому я с удовольствием пустил бы пулю в башку, дали бы только распоряжение. Кузены и племянники однозначно отпадают – куда этим засранцам до нашего Дарио. Сам Бискотти? Тоже сомнительно. Де Карнерри и Барберино Приторного на дух не переваривают и вряд ли станут считаться с его мнением. Ох, чует моя задница, грядет большой передел, на котором нам с тобой даже крошек не достанется…

Почти четверть часа просидели приятели в молчании у кладбищенской ограды. За это время наметанный глаз Тремито успел дважды заметить проехавшие мимо автомобили с федеральными номерами и один подозрительно неторопливый фургон электрической компании, внутри коего тоже наверняка скрывалась группа слежения ФБР. Толчея на этом участке улицы и впрямь была сильная, поэтому федералы вряд ли с ходу высмотрели бы в припаркованной у обочины машине разыскиваемого преступника. Однако Аглиотти не намеревался искушать судьбу и долго маячить под носом у агентов. Оказав последнее почтение покровителю и другу, Доминик тронул пригорюнившегося Томазо за плечо и жестом велел ему отъезжать.

– Надо бы выпить где-нибудь за упокой старика Дарио, – угрюмым тоном внес предложение Гольджи, оглядываясь в поисках «хвоста». – Как ты на это смотришь?

– Да, неплохо бы, – подтвердил Аглиотти, у которого тоже вертелась в голове аналогичная мысль.

– Отлично, – кивнул Мухобойка. – А то как-то не по-человечески получилось. Да и мы с тобой, наверное, уже полгода не виделись… Вот только где приземлимся? Моя конура со дня похорон наверняка под наблюдением… Давай поедем в бар Плешивого Луиджи. Будь уверен, для нас у этого скряги всегда отдельный кабинет найдется.

Сегодня мобильный видеосет Тремито звонил очень редко – не чаще двух раз в месяц, – а все разговоры по нему обычно ограничивались несколькими завуалированными фразами при полностью отключенном изображении. Время от времени дон Сальвини и немногочисленные приятели Доминика интересовались, жив ли он еще и не нуждается ли в чем-нибудь. Последним входящим звонком для него было послание Гольджи о смерти Дарио, сразу выбившее Аглиотти из неспешного жизненного ритма, к которому тот, признаться, в изгнании уже привык. И потому, когда видеосет в кармане Тремито внезапно издал сигнал вызова, Доминик удивился и сразу насторожился.

Причина на то у него была веская. Видеосет заиграл мелодию, отведенную владельцем для звонков от одного конкретного человека. Того самого, который в данный момент покоился под гранитной плитой и курганом из цветов на кладбище Монт Оливец…

Томазо покосился на напрягшегося товарища, но промолчал. А Доминик извлек из кармана видеосет и, протянув его водителю, продемонстрировал высветившуюся на дисплее заставку. И если пиликающая из аппарата музыка ни о чем Мухобойке не говорила, то изображенный на экране зодиакальный символ Весы оказался для Гольджи знакомым. Именно этим зашифрованным символом отображались на видеосетах каждого члена семьи Сальвини послания ее главы.

(К слову сказать, в Южном Трезубце все поголовно общались по единой видеосвязи так, словно до сих пор жили на заре двадцать первого века и пользовались не высокотехнологичными видеосетами, а старинными мобильными телефонами. Но каким бы глупым ни выглядел этот анахронизм, он помогал картелю хранить множество своих тайн в современном «открытом» мире, где с недавних пор в целях борьбы с преступностью даже в общественных туалетах начали устанавливать видеокамеры.)

– Синьора Сальвини? – предположил Томазо, указав на дисплей с конспиративной заставкой.

– Маловероятно, – отверг Тремито догадку приятеля. – Кроме покойного Дарио, мой номер был известен только тебе, Чико Ностромо, Косматому Джулиано и, вполне вероятно, Марко Бискотти… Говоришь, он сейчас на вилле утрясает дела с вдовой? Значит, теоретически Приторный может связаться со мной по видеосету дона Сальвини. Только почему Марко не сделал это со своего аппарата?

– Наверное, тебе лучше ответить, – посоветовал Гольджи замешкавшемуся товарищу.

– А вдруг нас пытаются запеленговать федералы? Вдруг они сумели заполучить видеосет Дарио, разблокировали адресный справочник и теперь названивают по всем номерам из списка?

– Ну… не знаю, – засомневался Мухобойка, инстинктивно обернувшись при упоминании Домиником ФБР. – Сам решай, как быть.