Пленник реторты

Хруст. Вскрик.

Выбитый мощным ударом сверху вниз, под самый эфес, клинок Дипольда летит на каменные плиты. Сам пфальцграф хватается за кисть правой руки. Нет, не перелом, не вывих, не разрыв хрящей и связок. Но боль жуткая. И рука – пуста!

Глухое ругательство, выцеженное сквозь зубы…

А Фридрих уже поднимает с пола меч пфальцграфа.

И возвращать оружие хозяину явно не собирается.

– Извините, ваша све…

Извинения, звучавшие вполне искренне, без тени насмешки, вдруг были прерваны на полуслове шумным хлопаньем больших черных крыльев в полутьме пустой галереи. В соседнем пролете. Буквально в нескольких шагах.

Опять ворон? Как тогда? Как в приемной зале отца?

Дипольд и рассмотреть-то толком птицу не смог. Фридрих же…

Фридрих повел себя странно. Более чем странно.

– На пол!

Бесцеремонный удар под правое колено и толчок в плечо повалили пфальцграфа под бойницу – в каменную нишу для стрел. Убежище, бесспорно, надежное, но вот столь непозволительное обращение…

– Да какого?! – взревел Дипольд, обозленный подобным рукоприкладством больше, чем поражением в бою на мечах. – Это всего лишь ворон!

Гвардеец не ответил. Позабыв о только что закончившемся поединке, с двумя мечами – своим и клинком Дипольда – наголо телохранитель и страж (но телохранитель, все же, в первую очередь!) пфальцграфа уже бежал по галерее. Туда – к мечущейся в полумраке птице.

Фридрих, конечно, не успел. Темный комок перьев вывалился из угловой бойницы. Выпорхнул из донжона.

Дипольд вскочил с пола, подбежал к гвардейцу. Потребовал объяснений:

– В чем дело, Фридрих?!

Отцовский трабант был хмурым, сосредоточенным, собранным. И, явно, не расположенным к долгим беседам. Но и Дипольд отступать не собирался.

– В чем дело, я тебя спрашиваю!

– Пока не знаю, ваша светлость. Ворон по доброй воле не залетит в человеческое жилье.

– Если почует труп – залетит, – Дипольд покосился на мечи в руках телохранителя. Оба клинка были заметно иззубрены.

Фридрих пропустил злую остроту мимо ушей. Добавил озабоченно:

– К тому же с этим вороном что-то не так.

– Что?

Этот вопрос Дипольда тоже проигнорировали.

– Я должен идти, – задумчиво пробормотал гвардеец. – Нужно расставить арбалетчиков у бойниц …

– Будешь охотиться на воронье? – фыркнул пфальцграф.

– …А вам, я полагаю, лучше пока не выходить из своих покоев без крайней нужды.

– Да мне плевать, что ты полагаешь! – Дипольд заводился по новой. Вслед за отцом и этот ландскнехтский выскочка обращался с ним как с ребенком. Хуже чем с ребенком!

– Ваша светлость, я получил приказ оберегать вас от любых неприятностей. И приказ этот я выполню, даже если мне придется применять по отношению к вам силу, – сказано это было как бы между прочим. Как само собой разумеющееся. Думал же сейчас Фридрих о чем-то ином. Не о Дипольде – это точно.

Не выпуская мечей, гвардеец выглянул из бойницы. Посмотрел вверх, выискивая встревожившую его птицу. Затем – вниз, где на внешних стенах лениво прохаживались стрелки дневной стражи. Только кликнуть стрелков он так и не успел.

Да, в первую очередь Фридрих был телохранителем. Хорошим телохранителем. Очень хорошим. Слишком хорошим. На свою беду. Озаботившись неведомой опасностью, он невольно подставил спину тому, кого обязан был защищать и оберегать.

Меча у пфальцграфа не было – об этом Фридрих, конечно же, знал, поскольку сам держал меч Дипольда в левой руке. Но гвардеец не подозревал о ноже, спрятанном в правом сапоге пфальцграфа. А если и подозревал – то в эту минуту напрочь забыл о своих подозрениях.

Пока Фридрих обозревал небеса, Дипольд извлек оружие из-за голенища. Когда гвардеец перевел взгляд на стены замка, Дипольд уже стоял над трабантом с занесенным засапожником. И ни опыт, ни чутье, ни воинское искусство не могли уже спасти Фридриха.

Небольшое изогнутое лезвие пропороло шею, словно специально подставленную под нож. Бритвенно-острая сталь вошла в щель между чешуйчатым воротом панциря и назатыльником шлема. Удар был сильным и точным, безжалостным и умелым. И удар достиг цели. Рассечены мышцы и артерии. Перебита кость в основании черепа. И – предсмертный хрип вместо крика. И – агония. И – все. И – одним верным гвардейцем у Карла Осторожного меньше.

Дипольд рывком втянул обмякшее тело обратно в бойницу – еще до того, как кровь хлынула вниз. Глубоко вдохнул. Выдохнул… Да, совсем не по-рыцарски получилось. Да, нечестная ему в этот раз досталась победа. Но ведь и Фридрих – не представитель древнего благородного рода, а всего лишь презренный ландскнехт, поднятый из грязи прихотью отца. И тут не ристалище. И никто не видит. И никто не узнает. И конечная цель слишком важна, чтобы привередливо перебирать самые доступные и простые средства. И потом, по-рыцарски все равно бы у него уже не вышло. Его рыцарский меч находился у Фридриха…

Дипольд вытер нож об одежду убитого, сунул обратно за голенище. Решительно тряхнул головой. Конечно, резать своих, остландских воинов, лучших, надо признать, воинов, которых разумнее было бы использовать иначе – препаскуднейшее дело. Но если не резать нельзя? Если только через труп Фридриха можно обрести свободу действий. И приступить, наконец, к тому, с чем медлит отец. И с чем медлить никак нельзя. Ему, Дипольду Славному – нельзя. А все остальное пусть горит огнем.

И снова откуда-то изнутри поднималось знакомое и успокаивающее ощущение правильности происходящего.

Правильно! Все было правильно! Все он сделал пра-виль-но!

Дипольд Гейнский вновь верил в себя и в свою правоту. И в душе не оставалось места для сомнений и угрызений совести. Тело полнилось силой и бодростью, сердце – непоколебимым спокойствием, в голове царила кристальная ясность мыслей.

Дипольд улыбался. Чрезмерно любопытный и невесть откуда взявшийся ворон оказал ему неоценимую услугу. Ну, а Фридрих… Что Фридрих? Отцовского трабанта найдут не сразу. Заходить в галереи, примыкающие к покоям пфальцграфа, запрещено и благородным обитателям замка, и челяди. Фридрихом же и запрещено. Но кто знает о том, что крепость нельзя покидать Дипольду? Только отец и Фридрих.

Отца сейчас в Вассершлосе нет. Фридрих – мертв. Значит, самое время уехать с опостылевшего острова.

Улыбка пфальцграфа становилась все шире. Нет, его ждут не постыдное бездействие и прозябание в четырех стенах с арбалетчиками у бойниц. Дипольда Славного ожидают более славные дела…

К удивлению привратной стражи, гейнский пфальцграф неожиданно пожелал выехать на прогулку в гордом одиночестве. Бывший пленник Альфреда Оберландского не взял с собой даже приставленного к нему отцовского гвардейца. Каким-то образом смог не взять.

Подкованные копыта лучшего жеребца, выбранного Дипольдом в замковых конюшнях, глухо простучали по деревянному настилу моста. На берегу конь беззвучно ступил в мягкую мшистую землю. А уже несколько секунд спустя деревья скрыли от замковой стражи фигуру одинокого всадника. Дипольд прицокнул, вонзил шпоры в упругие лошадиные бока. Жеребец легким галопом понесся по протоптанной лесной тропе.

Стражники неодобрительно качали головами, вполголоса предрекая Фридриху, столь неосмотрительно отпустившему курфюрстова сына без охраны, большие неприятности. Но ни замковая стража, ни пфальцграф не обратили внимания на черную точку в небе. Ворон, следовавший за Дипольдом Славным, летел высоко и молча.

Глава 7

На стрельбище, обустроенном в небольшом распадке между каменистых горных склонов, выстраивалась очередная шеренга из десяти человек. Альфред Оберландский, в сопровождении нескольких слуг и оруженосцев, неторопливо прохаживался за спинами застрельщиков. Поигрывая магиерской оптической трубкой, маркграф осматривал непривычное снаряжение и придирчиво наблюдал за выучкой солдат.

Да, тут было на что посмотреть. В руках у каждого стрелка были новый длинноствольный хандканнон, изготовленный в мастератории Лебиуса, и сошка-подставка для ведения огня с упора. На правом плече – подушка, смягчавшая немалую отдачу при выстреле. На боку – сумка с боеприпасами. На груди – широкая перевязь с кармашками для готовых зарядов. На поясе – узкий граненый клинок, короче эстока-штехера и кончара, однако длиннее мизерекордии и панцербрехера. Еще не меч, но уже не кинжал, а по сути своей ни то и ни другое.

В рукопашном бою такой штырь-жало с рукоятью винтообразной формы можно использовать как обычное клинковое колющее оружие, а можно вкрутить в специальную резьбу на конце ствола и намертво соединить с хандканноном, обратив его тем самым в тяжеловесное, но все же довольно эффективное подобие копья, а стрелка – в пикинера. Еще одно хитроумное и весьма полезное изобретение, вполне в духе прагсбургского колдуна. «Штих»[8 - Stich – укол, колющий удар (нем.) Отсюда – и название штыка. Кстати, первые штыки-байонеты не крепились к стволу снаружи, а именно вставлялись в него.] – так именовал это меч-копье сам Лебиус.