Счастье Кандида

Раз и два, и три-четыре.
Сосчитаем дыры в сыре.
Если в сыре много дыр,
Значит, вкусным будет сыр.
Если в нем одна дыра,
Значит, вкусным был вчера[1 - В. Левин «Мышкина считалка».].

Так-так. Вроде прошло достаточно времени. Лепешки почти рассосались, на стенах остались только пятна крахмальной белесой пыли. Значит, замазка пропитала стены. Кент взял черенок лопаты и торцом надавил на то место, где только что была лепешка. Черенок вошел в стену, напоминающую теперь скорее пластилин, чем бетон или кирпич, и легко прошел ее насквозь. Образовалось отверстие для вентиляции. Одно, второе. Несколько отверстий. То, что надо. И тепло, и проветривается понемногу.

Как тут у нас с насекомыми? Вроде, прусаков пока не видно. Магазин наверху ни в коей мере не продуктовый. Вот и не видно тараканов. До помойки далеко. Так что у крыс здесь тоже вряд ли есть повод для легального проживания. Но мухи успели заскочить, пока он занимался дверью. И мошкара какая-то. С этими он, пожалуй, легко разберется.

Кент достал из-за пазухи коробочку. Осторожно открыл ее. Зеленая ящерка испытующе посмотрела на него.

– Ну, что, девочка, как тебе здесь? Не нравится? В лесу было лучше? Вот-вот холода да морозы, а здесь тепло, как видишь. Останешься со мной, Люси?? Глянь, подготовил тебе червячков. Я знаю, ты кузнечиков любишь. Куплю в зоомагазине, обещаю. Со мной не пропадешь. А когда буду уходить по делам, займешься этой мошкарой. Иди, погуляй на новом месте, у меня теперь много дел по хозяйству. Я вновь домовладелец.

* * *

Первое утро после заселения. Не дом, конечно, просто жилплощадь – причем не самого высокого пошиба. Все равно, жилье, и жить здесь удобней, чем в палатке. В результате получилось даже лучше, чем Кент ожидал. Вчера вечером он нашел осколок зеркала, прилепил пластилином к стене. Поставил еще одно «бра» над зеркалом. Тоже самовключаемое. Нашел пару хромированных гвоздей, вбил в стену, положил на них кусок стекла, граненый стакан; капельницей с плавиковой кислотой срезал донышко с разбитого уличного светильника в форме шара – получились туалетная полка перед зеркалом, стакан для зубной щетки и стеклянная мыльница. Не подумайте чего: хоть он и бомж, у него и щетка зубная, и паста, и мыло, и полотенце – все это у него имеется. И старенькая электробритва, и расческа алюминиевая, и ножнички для ногтей тоже.

Да, вот что важно. Вчера подружился с дворником, дядей Даней. Дядя Даня – добродушный с виду, пухлый, надутый, лоснящийся, в пенсне, косит под интеллигента. Закинул Кенту для пущей важности, что работал в тылу врага разведчиком в финскую войну, потому и руки переломаны. Про разведчика врет: когда эта финская была, Кент считать не умеет, что ли? А то, что стучит до сих пор, очень похоже на то. С ним надо бы ухо востро держать. Но дядя Даня не знает, что Кент – бывший капиталист и за ним менты с бандитами гоняются. Пусть себе и не знает. Но дружить с дворником необходимо. Можно, конечно, было бы прятаться; все равно тот со временем узнал бы, что Кент подвальчик «прихватизировал», узнал бы и выгнал, в конце концов. Лучше с самого начала наладить отношения.

С чего правильней начать? У Кента был выбор. Шародей подарил ему две «Путинки». Обе ненастоящие. Одну отпечатал на трехмерном принтере – в точности, как натуральная: и бутылка, и пробка, и наклейки, и содержимое максимально приближено к оригиналу. Вторая – виртуальная копия с имитацией всех тактильных и вкусовых ощущений бутылки и ее содержимого. Вопрос только вот в чем: правильное ощущение виртуальной жидкости есть, а будет ли эффект опьянения? Виртуальную не жалко. Таких копий можно залить в телефон сколько угодно. Но конечный эффект Шародей не гарантировал. Для начала знакомства Кент решил преподнести дяде Дане «Путинку», более похожую на настоящую, пусть радуется старичок. В общем, поладили. Открыли бутылочку, Кент даже выпил для проформы полрюмки – вообще-то он не охотник до горячительных. Поговорили, дядя Даня вроде дал добро на проживание. Передал даже ключ от замка и показал, где проходят водопровод и канализация. Когда благодушный с виду дворник ушел, Кент врезался в трубопроводы, краник у него был приготовлен, а раковину он заранее подыскал – пусть со сколами и помятая, для начала подойдет. В общем, вчера он и легализировался частично, и обзавелся штатным водоснабжением вкупе с водотведением.

Кент умылся, вставил лезвие в старенький станок для бритья, побрился и внимательно осмотрел свое лицо. Даже идеально выбритый выглядел он неважно. К прежним барышням нельзя являться в этом новом образе – не поймут. А с другой-то стороны, они, пожалуй, и не нужны теперь. Ладно, а что если встретится симпатичная девушка? Почему нет? Да она даже не посмотрит в его сторону. В таком виде никто не примет его всерьез. Пора, пора порядок наводить. Надо бы и одеждой заняться, но это потом. Лицо – зеркало души. Как сказал Феликс Максимович: «В человеке все должно быть прекрасно – и лицо, и все части тела и, что немаловажно, – некоторые особенные его части». Да, Феликс Максимович был настоящим мыслителем. Не то что какой-нибудь Плезневич. Хотя Румб, например, вряд ли с этим согласился бы.

Взял валявшуюся в углу арматурную сетку для бетона, обернул ею голову и ножницами срезал вылезающие через сетку волосы. Причесался на косой пробор. Пробор вел себя довольно строптиво – извивался, скрипел, пару раз укусил алюминиевую расческу и норовил соскочить с головы. Кент заправил машинным маслом специально приготовленную для такого случая масленку и смазал пробор. Это почему-то успокоило строптивца, он улегся между двумя волнами каштановых волос, однако довольно криво. Пока пусть так, в следующий раз придется сходить к парикмахеру. Но для начала и это неплохо.

Ну что же, теперь глаза. Съехали к переносице и стали совсем маленькими. Зацепил мизинцами уголки, растянул их подальше друг от друга. Глаза заняли правильное положение, и веки раскрылись. За этим, вроде, следить нетрудно.

Кожа тоже не в порядке. Из двух фурункулов на шее выглядывали живущие там довольно несимпатичные гельминты, которым тоже захотелось посмотреться в зеркало. Увидев, что их заметили, они смутились, покраснели и спрятались.

– Нет, так дело не пойдет. Люси?, где ты? Что ты бегаешь за мухами? От их крыльев здесь теперь форменный сквозняк, видишь, как волосы подстрижены теперь неровно? Все потому что их ветром носило. Займись лучше делом. Посмотрите, люди добрые, на эту провинциальную ящерицу: она теперь устроилась в стакане для зубной щетки, нашла место, где поспать. Вылезай, давай-ка, на плечо ко мне. Что ты смотришь на меня так подозрительно, откуда в тебе, обычной лесной ящерке, столько недеревенского скепсиса? Вот, так-то лучше. Готова?

Кент опять поднес лицо к зеркалу, гельминты не удержались и выглянули. Двумя неуловимыми движениями Люси? схватила гельминтов, выдернула их из гнезд и проглотила.

– Фу, какая гадость! Люси??, выплюнь щас же.

Ящерица проигнорировала эти в общем-то законные требования, облизнулась, с достоинством соскочила с плеча Кента, возвратилась в стаканчик и свернулась там калачиком. Края двух ранок сошлись и наглухо захлопнулись, будто никаких фурункулов не было и в помине.

Нет, Кент вполне еще может быть симпатичным. Смелый взгляд, стройная фигура, веселый нрав – все при нем пока. С мужчинами приветлив, с девушками неизменно ласков. Надо бы хороший клубный пиджак, траузера и шузы – такая ерунда, в общем-то; все это дело наживное. Вот только прежней уверенности в себе нет уже и в помине – спасибо ментам-благодетелям… Придется начинать новую жизнь, придется всему заново учиться.

Любитель «Пустоты»

Румб вернулся с работы в свою однушку на Ветеранов.

Лины нет – ушла, наверное, по делам. Румб вспомнил, как они познакомились.

Началось все с того, что он решил пойти в ТЮЗК, Театр Юного Зэка на Мешковой, там должны были открывать конверт с победителем Большого Дуркера. В шорт-листе был Плезневич. Румб знал, что тот лично придет – на случай, если вдруг окажется победителем, – но спрячется так, чтобы его никто не увидел. Где лучше прятаться, если вокруг много людей? Под трибунами амфитеатра, в самой низкой части подтрибунного пространства. Румб протиснулся туда и лежал, надеясь дождаться и встретиться, наконец, со своим кумиром очно. В кромешной темноте подтрибунья рядом кто-то уже был. Румб неуверенно ощупал – ясно, что не Плезневич. Тот по идее должен быть совсем-совсем холодным, как идеальный посланец и пророк Пустоты.

Здесь, наоборот, было нечто довольно теплое… Девушка! Выяснилось, что она тоже собиралась взаимно ощупаться, но не с ним, а с Плезневичем. Правда, Румбу она об этом не сообщила – просто ничего не сказала, ровно ничего, – но он все-таки догадался. Вот так собственно они и познакомились.

Кстати, сам-то Плезневич в тот вечер не посетил ни лаза подтрибунного помещения, ни ТЮЗКа вообще. Когда Румб с соседкой выползли на свет божий, выяснилось, что девушка весьма недурна собой. В общем, нельзя сказать, что изначальная затея Румба потерпела полное фиаско. Никто не знает, где найдешь, где потеряешь.

Спросил ее: «Вы, я думаю, без ума от Плезневича?». Молчит. Молчание – знак согласия. Еще вопрос: «Вы, наверное, хотели здесь, под скамейками, познакомиться со знаменитым писателем?». Опять молчит. О чем ни спросит, со всем соглашается. Неужели именно такова ее метафизическая составляющая? Это следовало без промедления проверить. Вот он и предложил ей, довольно-таки креативненько: «Простите, милая девушка, как вы отнесетесь к моей совсем безобидной просьбе – переспать со мной? Не подумайте чего плохого – просто, чтобы вместе попытаться ощутить бездонную глубину экзистенциальной пустоты?» От удивления она вскрикнула: «Вау!» и пошла себе. А он за ней и опять-таки поинтересовался – только для поддержания разговора: «Вы не находите странным, что мне тоже совершенно случайно надо идти именно в эту сторону?». Она молча развернулась и довольно независимо двинулась в противоположном направлении. Он, естественно, – опять вслед за ней и говорит: «Мы с вами одновременно вспомнили, что надо все-таки идти в другую сторону. Согласитесь, это абсолютно удивительное совпадение». И опять она промолчала. Такой у них необычный «разговор» получился. Гуляли весь вечер, «проболтали» до темноты, коснулись разных тем, и, какие бы вопросы он ни задавал, она во всем с ним соглашалась. Потрясающее единство интересов! Это неудивительно – она ведь тоже фанат Плезневича.

Наум Плезневич. Для Румба это больше чем увлечение. Все, что зарабатывал, он тратил на статьи и книги любимого писателя. И не только деньги, но и время – мотался по букинистам, по аукционам. «Лучше бы на девушек тратил», – говорили ему друзья, но отказаться от книг Наума Ивановича было выше его сил. Гуглил их на английском, на французском, на суахили… Зачем ему всякое такое? Разве Румб знает все эти языки? А ведь его возлюбленный Плезневич не только много пишет, но и постоянно переиздается в различных издательствах, журналах и сборниках. И почему-то все в самых дорогих подарочных изданиях. В кожаных переплетах, с медными застежками, с золочением. Шародей сказал, что видел в продаже десятитомник Истории Пустоты государства Российского. Каждый том два килограмма весом, а цена вообще неподъемная. Друзья часто задавали Румбу один и тот же вопрос: разве обязательно все это иметь? У Плезневича ведь всегда одна и та же тема: Пустота.

Пустота – великая субстанция и фантастически глубокая идея. Эта субстанция охватывает половину мира, а идея Пустоты управляет помыслами половины человечества.

Наш мир наполнен, в любой точке пространства что-то есть, что-то постоянно присутствует и в духовном пространстве. Не только присутствует, но и наполняет его. Но как мы узнаем об этом?

Ничего-то мы не узнали бы, если б не было противоположного состояния материи и духа. Без тьмы мы не знали бы, что такое свет, без ненависти – что такое любовь, ты меня понимаешь? – объяснял он невидимому оппоненту, а может, и самому себе.

Плезневич – великий мыслитель, он открыл нам полмира, о котором мы ничего, ровно ничего не знали до его появления в литературе, – пространство Пустоты. Постигнув это новое измерение пространства, мы заново откроем для себя наполненность нашего мира.

Ну, хорошо, – отвечал ему неизвестный оппонент. – Пустота – это пустота. Что там можно изучать? Пустота всегда одинакова, в ней ничего нет.

«Как же ты ошибаешься, мой друг. Пустота столь же разнообразна, как весь наш явленный, проявивший себя мир. Это и есть смысл дуализма. Пустота может быть материальная и духовная, пустота может чисто российской, а может быть малайской, японской. Есть пустота глаз и пустота мыслей, пустота мечтаний и пустота помыслов».

Ну и что же такого особенного пишет о Пустоте твой Плезневич? – не унимался внутренний голос.

«Он не пишет. Он беседует с читателем. И мы вместе с ним медленно, шаг за шагом, приближаемся к пониманию великих истин».

Румб купил одну из его лучших книг, это было как раз тогда, когда он работал еще в аппарате фирмы Раздевалов Ltd. На обложке – Наум Плезневич. А ниже – название: ПУСТОТА. Очень красивая обложка. Жаль, что на обороте написано издательство, год, город, всякие циферки. Очень это портило впечатление от книги, мешало сосредоточиться.

Что там внутри?

О, там очень здорово. Первые тридцать страниц – буква «П». Вначале – большая, на всю страницу, потом – меньше, меньше, совсем крошечная, а на 29-й и 30-й – практически уже невозможно разглядеть. Конечно, следовало внимательно отнестись ко всем без исключения страницам. Каждая говорит о своем, наводит на особенные мысли. И если читатель, не торопясь, пройдет весь путь, то на 29-й и особенно на 30-й странице для него откроются новые горизонты. Но рассмотреть букву «П» на этих страницах можно только с помощью лупы. Профаны и невежды даже представить себе не могут, насколько это интересно. Вторые 30 страниц – это буква «У». И так далее… Он-то понимает всякое такое. Каждое издание Пустоты несет новый заряд энергии и информации. Каждая книга – еще один шаг к раскрепощению и свободе.

Румбу хотелось купить последнее издание Плезневича, за этим он и навестил Шародея. Приходил с челобитной.

После вручения Науму Ивановичу премии Большой Дуркер его книги разлетались как горячие пирожки. А тут еще экранизировали этот потрясающий Черновик Пустоты. Вот Румб и боялся, что ему не достанется. Книга – здорово дорогущая, на льняной бумаге, с латунными уголками и золотым тиснением. Обложка из шкуры горской поганки. А он изрядно поиздержался – летал на Book Friar во Франкфырк-на-Майдане. Не надо путать с Киием-на-Майдане. Там Плезневич выступал, это был единственный шанс его послушать. Наум Иванович давно в России не выступает, даже на вручение наград не приходит. Сидит где-нибудь в уголочке – чтобы он всех видел, а его – чтобы никто, сидит и тихо посмеивается. А там, во Франкфырке, все получилось: он выступал, а Румб присутствовал при сем и даже записал на диктофон все, что там происходило.

Это была фантастика. На столе выложили сто пятьдесят различных книг и изданий Пустоты. Читатели и репортеры неистовствовали – все задавали вопросы, тянули микрофоны, толпились у сцены с камерами. Кричали: «Я из Ле-Монитёр», «Я из Раша-Олвыз». Модератор молча показывал, кому настала очередь задавать вопросы. Он дал возможность высказаться или задать вопрос всем присутствующим. А Плезневич перед каждым ответом проверял микрофон, постукивал по нему, покашливал, ждал, пока в зале наступит полная тишина, а потом молчал. Но как молчал! Это надо было видеть – скромно и величественно. Румб будет помнить об этом всю жизнь. Он передал модератору записку с вопросом. Наум Иванович развернул ее. Там, естественно, ничего не было написано. Плезневич разыскал глазами автора записки и тоже ничего не ответил. Но Румб понял, что любимый писатель оценил глубину его вопроса и увидел в нем родственную душу. Никогда в жизни он не был так счастлив. Вернувшись домой и встретившись с Линой, Румб ничего не рассказывал. Но ему показалось, она многое почувствовала и осознала из того, о чем раньше не имела ни малейшего представления. У них общие интересы, она тоже глубоко увлечена творчеством Плезневича. И у них была потрясающая ночь любви. Ни с одной женщиной ему не было так хорошо, как в тот раз с Линой. Ему казалось, что Лина тоже была счастлива. Потому что они оба избавились от суетности мира, отсекли прошлое, отбросили весь личный опыт побед и неудач, и в их сердцах и мыслях в тот момент торжествовала ничем не омраченная, чистая и прозрачная Пустота.

Новую книгу, кстати, он тоже купил.

И деньги достал, и приобрести успел все-таки. В последнее время ему дядя помогал. Дядя в Москве возглавляет АКК, АнтиКоррупционный Комитет. Правда, именно в тот раз он отказал. Дела в комитете совсем остановились. Коррупцию извели, деньги ему теперь никто не носит. Но Шародей всегда входил в положение Румба. Раньше Юра Раздевалов помогал, теперь Шародей помог. В общем, он успел. Эти книги остались только в Лавке писателей, купил чуть ли не последний экземпляр. Надо бы с Кентом обсудить. Он даже не представляет, что это за книга. Ее главы, кстати, были публикованы в трех выпусках Краснознаменной звезды. У Румба есть эти журналы. Но читать книгу – это совсем другое дело. Вот она, кстати. Посмотришь на томик – обложка, вроде, обычная. Наум Плезневич. Черновик Пустоты. И ничего больше. Сдержанно и благородно. А дальше – держись за стул, Румб. На всех страницах – ничего. Пустота. Он читал в первый раз и сам себе не верил. Неужели это он сидит сейчас в своей скромной однушке дома типа «корабль» и читает великую книгу?

Если бы его, Румба, спросили: чем вторая страница этой книги отличается от первой, а третья от второй? Он сообщил бы, что прямо ответить на подобный вопрос никак не получится, что в книге есть какая-то магия. Каждая страница словно вливает в Румба новый заряд энергии, хочется читать ее все быстрее и быстрее. Но он точно знает, что это было бы неправильно и опрометчиво. Необходимо вникнуть и с удовольствием разобрать в деталях каждую страницу. Румб еще не одолел всю книгу целиком. Читал до половины ночи и дошел только до сто двадцать восьмой страницы. И вот при чтении именно этой страницы у него внутри словно что-то щелкнуло. Вначале щелкнуло, а потом открылось. Он увидел одновременно весь мир и понял, что наш бескрайний и бесконечный мир – это одна лишь ПУСТОТА. И в этом мире нет ничего, кроме торжествующей и бесконечно прозрачной ПУСТОТЫ. Он не смог продолжить чтение, потому что был переполнен ПУСТОТОЙ.

* * *

Да, Юра Раздевалов всегда входил в его положение. Единственный, кроме Лины, кто понимал и принимал его увлечение. Надо бы ему позвонить.

– Привет, Кентухи, куда запропастился? Ты в порядке?

– Кто это, Румб, что ли? – ответил Кент. – Вообще-то именно я должен спросить: почему ты не звонишь? Когда Кент был еще Юрием Пантелеймоновичем, известным предпринимателем Раздеваловым – сейчас в это трудно поверить, – часу не проходило, чтобы ты не звонил.