Сказания о Христе

Сейчас же за воротами начиналось широкое поле, все поросшее белыми лилиями. Римский воин каждый день стоял на страже у этих ворот, каждый день взор его был устремлен на это поле, но ему и в голову не приходило полюбоваться на удивительную красоту и пышность белоснежных цветов, он даже не замечал их. Иногда видел он, как прохожие с восхищением останавливались и наклонялись к цветам; это вызывало в римлянине только досаду.

«Глупые люди! – думал он. – Они отвлекаются от своего дела, задерживаются на пути, чтобы полюбоваться такими пустяками. Они не понимают, в чем истинная красота!»

Мало-помалу часовой переносился мыслями в другие страны; он уже не видел ни поля, ни холмов, покрытых зелеными оливковыми деревьями, пред мысленным взором его проплывали другие картины. По знойной, раскаленной пустыне Ливии длинной прямой линией двигались по желтому песку легионы войск. Нигде нельзя укрыться от палящих лучей солнца, нет границ песчаной пустыне, нигде не видно источника, нет конца томительному пути. Воины изнемогают от голода и жажды, колеблющимися усталыми шагами едва двигаются они вперед. Один за другим, обессиленные, опускаются в изнеможении на песок, сраженные немилосердным солнечным зноем. Но, несмотря на все страдания, все муки, воины идут все вперед и вперед, не допуская и мысли о том, чтобы малодушно отстать от своих вождей.

«Это действительно прекрасно! – думает воин, отрываясь от своих сладких мечтаний. – Вот какие картины должны веселить взор храброго человека!»

Во время своих ежедневных дежурств у городских ворот воин мог бы любоваться прелестными детьми, которые приходили играть на лугу. Но к детям воин относился как к цветам и с возмущением удивлялся, если проходившие мимо люди с улыбкой останавливались, чтобы посмотреть на детские игры.

«Удивительно, как некоторые умеют из ничего сделать себе удовольствие, – думал, глядя на них, воин. – Что тут интересного и заслуживающего внимания?»

Однажды, когда воин стоял, как всегда, на своем посту за городскими воротами, он увидел маленького мальчика, лет трех, который пришел поиграть на лугу. Это был бедный мальчик, несомненно сын небогатых родителей, потому что одет он был в овечью шкурку и играл совсем один. Воин, сам того не замечая, внимательно смотрел на мальчугана. Ему бросилось в глаза, какой легкой поступью ребенок бегал по траве; он совсем не мял ее, точно паря над нею, не касаясь ее. Когда ребенок начал играть, он возбудил еще большее удивление воина.

«Клянусь мечом, – подумал тот, – этот мальчик играет совсем не так, как другие дети. Чем это он там забавляется?»

Ребенок был всего в нескольких шагах от воина, и тот мог свободно его наблюдать. Он увидел, как мальчик протянул руку, чтобы поймать пчелу, которая сидела на краю цветочного лепестка и была так отягчена цветочной пылью, что не могла расправить крылышки, чтобы лететь. С изумлением воин увидел, как пчела, нисколько не стараясь ускользнуть от руки ребенка и не думая его ужалить, спокойно дала себя поймать, и мальчик, крепко зажав пчелку в кулачке, побежал с ней к трещине в городской стене, где жил пчелиный рой, и там посадил пленницу на край улья. Потом мальчик снова побежал к цветам, и так целый день носил усталых пчелок в их жилище.

«Какой неразумный ребенок! – думал воин. – Я, право, еще не встречал такого. Ему доставляет удовольствие помогать пчелам, которые могут отлично обойтись без его помощи, да еще того и гляди ужалят его. Что за человек выйдет из этого мальчугана, когда он вырастет?»

Ребенок каждый день приходил на луг, и воин не мог удержаться, чтобы не наблюдать за ним и его затеями.

«Как удивительно, что за все три года, что я стою здесь на страже, – думал воин, – ничто так не привлекало моего внимания, как этот ребенок».

Но не радостные мысли возникали в голове у стражника, когда он смотрел на ребенка. Невольно вспоминалось ему предсказание одного иудейского пророка, что наступит время, когда мир и тишина будут царить на земле, утихнут войны и люди будут любить друг друга как братья. Эти мысли были тягостны и ненавистны для воинственного римлянина, он боялся, что такое время может действительно наступить на земле, судорога пробегала по его телу, и он крепче сжимал копье, как будто готовился броситься на врагов.

И чем больше наблюдал этот римлянин за играми удивительного ребенка, тем чаще приходило ему в голову, что время братской любви и мира может скоро настать на земле. Он был далек от мысли, что заветы братской любви уже принесены на землю, но даже мысль о возможности такого печального, с его точки зрения, времени приводила его в уныние и возбуждала негодование.

Однажды, когда мальчик, по обыкновению, играл на поле, покрытом лилиями, вдруг налетела страшная туча и разразился сильнейший ливень. Когда мальчик увидел, как крупные дождевые капли били и мяли прекрасные цветы, он на минуту задумался, как помочь своим любимцам, а потом стал подбегать к самым высоким стеблям, на которых было больше цветов, и наклонял их до земли так, что дождевые капли, ударяясь о нижнюю часть чашечек цветков, не могли вредить им. Мальчик спешил от одного цветка к другому, и скоро все стебли, как скошенная трава, лежали один возле другого, покорно подчиняясь воле ребенка.

Страж ворот с усмешкой следил за мальчиком.

«Боюсь, что лилии не слишком будут благодарны этому наивному мальчугану, – подумал он. – Он, очевидно, не знает, что растения с такими крепкими стеблями, как лилии, нельзя перегибать. Они все, конечно, теперь сломаны на перегибах».

Однако, как только дождь утих и солнце снова выглянуло из-за туч, мальчик побежал к лилиям и стал их выпрямлять. И неописуемо удивленный воин увидел, как ребенок без малейшего усилия и труда поднимает стебель за стеблем, и оказалось, что ни один из них не только не был сломан, но даже самую малость не поврежден. Так переходил мальчик от цветка к цветку, и вскоре все поле по-прежнему сияло ослепительными белыми цветами.

Когда римлянин вник в происходящее перед его глазами, душой его овладел сильный гнев.

«Что это за ребенок? – с озлоблением думал он. – Как могло прийти ему в голову спасать никому не нужные цветы? Какой из него может выйти воин, если в нем сейчас так сильная жалость, что он не может видеть даже гибель цветка? Что же с ним будет на войне? Что он будет делать, если ему велят поджечь дом, в котором скрылись женщины и дети, или потопить корабль, вышедший в море с отрядом воинов?»

Снова пришло ему на память древнее пророчество иудейского мудреца о царстве мира и любви на земле, и у воина явилась мысль, что, действительно, это время может скоро наступить, раз могло появиться на свет такое удивительное дитя, с такой нежной и чувствительной душой. Может быть, уже настает это время и навсегда умолкнут звуки орудий, никогда больше не будет доблестных кровопролитный войн. Люди будут такими, как этот ребенок; они станут опасаться повредить один другому, будут помогать друг другу и даже более того – не только человек человеку, но будут оказывать помощь даже животным и растениям, как этот мальчик заботится о пчелах и лилиях. Не будет больше славных подвигов на земле, не будет великих побед и победителей-героев. Храброму воину негде будет показать свою доблесть, не к чему применить силу, не придется ему больше упиться опасным кровавым боем.

Эти мысли были так тягостны для римлянина, который только и мечтал о войне и геройских подвигах, что бессильный гнев против кроткого ребенка поднимался в нем и душил его. Когда мальчик пробегал мимо него, он даже погрозил ему вслед своим острым копьем.

Через несколько дней, придя на луг, мальчик еще более удивил воина.

Был необычайно жаркий день, и солнечные лучи так раскалили шлем и латы стража ворот, что ему казалось, будто на нем были доспехи из пламени. Проходящим мимо думалось, что воин должен невыносимо страдать от такого палящего зноя. Глаза его налились кровью и готовы были выскочить из орбит, губы пересохли; но он был закален в знойных африканских пустынях, и после их палящего жара этот день не казался ему невыносимо знойным; кроме того, ему и в голову не пришло отойти со своего поста хотя бы несколько шагов в сторону, чтобы укрыться в тени. Наоборот, ему было приятно сознавать, что прохожие удивляются его выносливости, видят его доблесть.

В то время как воин стоял под палящими лучами на своем посту, точно готовый заживо испечься, мальчик пришел на луг и вдруг, оставив игру, близко подбежал к нему. Он понимал, что стражник недружелюбно относится к нему, и обычно играл где-нибудь на некотором расстоянии от его поста, но тут ребенок подошел к воину совсем близко, пристально и внимательно посмотрел ему в глаза и во всю мочь пустился бежать через дорогу. Спустя несколько мгновений он опять показался на дороге, но шел медленно и осторожно, ручки его были сложены, как чашечка: он нес в горсточке несколько капель воды.

«Только этого еще недоставало! – проворчал римлянин. – Неужели ему пришла мысль принести мне воды? У него, по-видимому, нет ни малейшего разума. Как мог он подумать, что римский легионер может принять его помощь? Какое может он находить для себя удовольствие бегать за водой для тех, кто совершенно не нуждается в этом; милосердие его здесь неуместно и никому не нужно. Что касается меня, то я не только не испытываю благодарности к нему за желание помочь мне, но, наоборот, ненавижу его и всеми силами души желаю, чтобы он и подобные ему исчезли навсегда с лица земли».

Мальчик озабоченно подходил. Он крепко сжимал руки, чтобы ни одна капля не пролилась между пальцами. Глаза его были опущены, он пристально смотрел на свою воду, точно нес что-то чрезвычайно драгоценное, и не видел, что воин следит за ним суровым, жестоким взглядом, что брови его сдвинуты от сильного гнева и недовольства.

Наконец мальчик подошел к римлянину вплотную и протянул ему воду.

Во время ходьбы тяжелые светлые локоны ребенка сбились и закрыли собою лоб и глаза, и мальчик несколько раз встряхнул головой, чтобы откинуть их назад. Наконец волосы перестали мешать ему и он взглянул на воина. Ясный приветливый взгляд ребенка встретился с жестоким и злым взглядом римлянина, но мальчик не испугался, не убежал, а продолжал спокойно стоять перед стражем ворот с протянутыми руками, и лучезарная улыбка не сходила с его лица.

Но воин упорно не хотел принимать помощи от мальчика, которого в эту минуту искренне ненавидел и считал своим врагом. Он вообще старался не видеть мальчика, не замечать принесенной им воды и стоять прямо и твердо, как будто вовсе не понимая, чего тот хочет.

Но мальчик, казалось, не желал видеть очевидного – что воин отвергает его помощь. Он по-прежнему улыбался ясно и приветливо, поднялся на цыпочки и протянул руки как только мог высоко, чтобы рослому воину было легче достать до воды.

Легионеру была невыносима мысль, что ребенок хочет оказать ему помощь, ярость стала овладевать им, он готов был схватиться за копье, чтобы прогнать мальчика.

Но как раз в это время лучи солнца начали с особым ожесточением палить голову стража ворот, а воздух так раскалился, что красные круги замелькали перед его глазами, дыхание сжалось и ему показалось, что в голове расплавляется мозг. Он испугался, что солнечный удар убьет его на месте.

В ужасе от мыслей о смерти воин, не помня себя, бросил оземь копье, схватил обеими руками ребенка, приподнял и глотнул из его рук, как из чашечки, воды, которую мальчик принес ему.

Лишь несколько капель досталось римлянину, но больше и не требовалось. Язык и губы освежились, живительная влага разлилась по телу, утишая палящий жар и возвращая силы. Даже шлем и латы точно сразу перестали быть раскаленными, солнце стало более милосердным и отклонило свои лучи от воина. Пересохшие губы снова были мягкими и влажными, и красные круги перестали плясать перед глазами.

Прежде чем воин все это заметил, он уже поставил ребенка на землю, и тот убежал на луг, где снова стал играть.

С удивлением римлянин начал приходить в себя и вспоминать, что с ним случилось.

«Что это за удивительную воду принес мне мальчишка? – рассуждал он. – Это был какой-то чудесный напиток. Я в самом деле должен быть ему благодарен».

Но он так не любил своего спасителя, что тотчас же отбросил эти мысли.

«Этот ребенок совершенно такой же, как и другие дети, – успокаивал стражник сам себя. – Он делает все, что придет ему в голову, не отдавая себе отчета в том, почему он поступает так, а не иначе. Он во всем видит лишь игру и забаву. Разве лилии и пчелы чувствуют к нему благодарность? Он забавляется с ними так же, как сегодня ему пришла охота сбегать за водой для меня. Он и не предполагал, какую оказал мне услугу».

И вновь с еще большим гневом взглянул он на мальчика, который спокойно играл невдалеке.

В это время из ворот вышел начальник римских легионеров, которые были в Вифлееме, и направился к воину.

«Подумать только, какой страшной опасности я подвергался из-за глупого мальчишки! – с ожесточением подумал воин. – Если бы Вольтигий проходил здесь чуть раньше, он увидел бы меня с ребенком на руках!»

Начальник легионеров подошел к воину и спросил его, могут ли они здесь побеседовать так, чтобы никто их не услышал, потому что Вольтигий должен открыть ему важную тайну.

– Нам стоит отойти лишь шагов десять от ворот, чтобы не слышали прохожие, тогда ты сможешь говорить совершенно спокойно, никто нас не услышит, – ответил воин.

– Ты знаешь, – начал Вольтигий, – что царь Ирод уже не раз старался захватить одного Младенца, который живет тут, в Вифлееме. Мудрецы и пророки предсказали, что этот Ребенок овладеет царством Ирода и положит на земле начало царству мира и любви. Ты понимаешь, что Ирод хочет помешать этому?

– Конечно, и я от всей души сочувствую ему, – ответил воин. – Но ничего не может быть легче схватить его!

– Все было бы чрезвычайно просто и легко, если бы Ирод знал, который именно из вифлеемских младенцев тот, о котором делались пророчества.

– Жаль, что мудрецы не могут дать Ироду на этот счет точных указаний, – с досадой сказал легионер, напрягая мысли, чтобы придумать, как тут быть.

– Ирод сам придумал хитрость, – снова заговорил Вольтигий, – с помощью которой погубит будущего Царя мира и любви. Он обещает хорошую награду каждому, кто поможет ему осуществить этот замысел.