На краю света

Я присмотрелся.

Вдоль всех четырех стен сарая на коротких цепочках было привязано штук сто собак.

Здесь были и косматые рослые псы, и маленькие щупленькие собачки с лисьими мордочками, и дворняги, и овчарки, и лайки, и не поймешь что. Черные, пегие, дымчатые, рыжие, пятнистые, белые, шоколадные, седые, лопоухие, кривоногие, поджарые, мордастые! Собаки гремели эмалированными мисками, скребли земляной пол, становились на дыбы, натягивали цепочки.

У самого края сидел рослый черный пес с белой грудью. Острые уши его торчали, точно черные крылья бабочки. Он поворачивал сухую, волчью морду, изредка отрывисто лаял, показывая страшные желтоватые клычищи.

Я узнал его сразу. Это был наш старый знакомый, наш старый друг Байкал. Он ехал с нами два дня из Ленинграда, пугая всех пассажиров и вагонных проводников.

– Байкал!

Он рванулся на цепочке, припал к полу, дал дыбы, завыл, тряся головой и подпрыгивая на месте.

– Байкал, Букаш, хорошая собака! Ну здравствуй, здравствуй. Будет тебе, будет, успокойся.

Крепким широким лбом Байкал уперся в мое колено, как баран. Пушистый, загнутый кренделем хвост его вздрагивал и метался из стороны в сторону.

От ревности, от злости, что я приласкал Байкала, все собаки в сарае еще сильнее завыли, заголосили, забеспокоились.

Они так яростно прыгали и скакали, что казалось, цепочки и веревки, на которых они сидят, сейчас лопнут и вся эта орава сорвется, бросится на нас и разорвет в клочки.

А Боря Линев спокойно, как ни в чем не бывало, ходил по сараю, громко кричал на собак, иногда присаживался на корточки, бесстрашно хватал собаку за морду, раскрывал ей пасть, заглядывал в глаза, щупал ноги и холку.

Боря был недоволен.

– Чистого глаза ни у одной нет! – прокричал он, заглушая собачий лай. – Разве это глаз? – Он схватил за холку горластого пегого пса. – Разве это глаз, скажи на милость? Глаз должен быть ясный, а это что? Лимондраже!

Этих собак собирали со всего Архангельска. Специально нанятый человек ездил за ними в окрестные поселения и становища промышленников. Собак собирали для нас, зимовщиков.

——

Мы, девятнадцать зимовщиков, съехались в Архангельск с разных концов Союза. Один приехал из Сибири, другой – из Таганрога, третий – из Харькова, четвертый – из Ростова, пятый – из Смоленска, шестой – из Макеевки.

Я и Боря Линев приехали из Ленинграда.

И у всех у нас был теперь один маршрут – Земля Франца-Иосифа.

Через несколько дней мы должны погрузиться на ледокольный пароход «Таймыр» и поплыть далеко на север. Там, за двумя морями – Белым морем и морем Баренца, – лежат девяносто семь ледяных островов. Это и есть Земля Франца-Иосифа.

На одном из островов, на острове Гукера, приютилось самое северное в мире человеческое поселение – советская полярная обсерватория.

Будто в шутку назвали этот полярный архипелаг Землей Франца-Иосифа. Здесь и земли-то почти нет. Это Земля без земли. Никогда не тающий лед, вековые ледники, целые горы зеленого льда покрывают все девяносто семь островов архипелага. Только кое-где, на мысах и отмелях островов, из-подо льда выходят узкие гряды черного дикого базальта.

Девять с лишним месяцев там зима – морозы, бураны, вьюги, а остальные два месяца – и весна, и лето, и осень – все вместе. Треть года там ночь – не восходит солнце. Там дуют ветры ураганной силы и стеной несут колючий сухой снег, засыпают, заваливают одинокие клочки черной земли.

Ни лошади, ни волы, ни верблюды, ни даже северные олени не выживают в этой стране. Выживают там только собаки, да и то не всякие, а особые породы северных собак.

Это – выносливые полярные псы с густым подшерстком, с крепкими ногами, с железными челюстями, умные, смелые, неприхотливые в корме.

Сотни и тысячи километров пробегают эти ездовые собаки по крепкому снегу, по голому льду, переваливают через ледники, перебираются через торосы и ропаки[3 - Торос – нагромождение обломков льда на воде. Ропак – льдина, стоящая ребром на ледяной поверхности.], тащат за собою санки-нарты с людьми и кладью.

Полярные собаки спят прямо на снегу, едят мороженое мясо моржей, медведей, тюленей. А если нет ни моржей, ни медведей, ни тюленей, тогда собаки – сами себе корм: путник убивает одну из них, разрубает на куски и бросает упряжке: жрите.

А бывали и такие случаи, когда люди, чтобы не умереть с голода, по одной убивали своих собак и сами питались их мясом.

В дневнике полярного путешественника, капитана Каньи, есть такая запись:

«16 июня. Жертвой нашей пал сегодня мой личный друг Грассо; он дал нам много хорошего мяса. Собаку эту подарил мне Нансен».

Каньи и его спутники питались собачиной целых пятнадцать суток, и только это спасло их от смерти.

Немало охотников, путешественников, ученых погибло в Арктике и Антарктике из-за того, что у них не было вовсе собак или собаки были плохие.

У южного полюса погибли, возвращаясь пешком к своей базе, англичане капитан Роберт Скотт и его спутники. Всего только в двадцати километрах от них была и пища, и одежда, и топливо, а они умерли с голода и холода, потому что у них не было ездовых собак.

Датчане Мюлиус Эриксен и два его товарища не могли без собак вырваться из ледников Гренландии. Без собак погибли девять спутников русского штурмана Альбанова. Умерли, не добравшись до жилья, норвежцы Кнудсен и Тессем.

Теперь без полярных собак не обходится ни одна экспедиция, ни одна зимовка.

И наравне с людским снаряжением, с продовольствием, медикаментами и одеждой каждая зимовка и экспедиция берет с собой снаряжение, лекарства и корм для собак. Берет легкие охотничьи и тяжелые, крепкие походные нарты, сбрую, ремни и цепочки, суконные собачьи башмаки, шерстяные вязаные набрюшники, мясо или пеммикан[4 - Пеммикан – мясной пищевой концентрат.] – собачью еду.

Чтобы кормить собак, лечить их, чинить собачью сбрую и нарты, дрессировать и приучать к работе щенят, запрягать и вести в походе упряжку, чтобы заведовать всем этим большим собачьим хозяйством, в каждой полярной экспедиции есть специальные люди – каюры, собачьи кучера.

С нами на Землю Франца-Иосифа ехали зимовать два каюра: мой товарищ комсомолец Боря Линев и Степан Стремоухов. Стремоухов ехал помощником Бори, хотя и был старше его на добрых пятнадцать лет.

И вот теперь Боря ходил по сараю, сосредоточенно оглядывал, ощупывал, сравнивал собак, тискал их, дул им в шерсть, хватал за лапы и загривки.

– Чего тут выбирать? – кричал Боря, стараясь перекричать собак. – Чего тут можно набрать из этого барахла? Разве это собаки? Это одно рыдание, а не собаки…

Боря Линев вез с собой на зимовку трех собственных псов: черного сильного, большого Байкала и двух маленьких, вертких промысловых лаек: – Жукэ и Серого.

Жукэ был серого цвета, а Серый – рыжего.

Погрузка

В ожидании «Таймыра» мы, зимовщики, жили в Архангельске в большой новой гостинице на улице Павлина Виноградова. Это единственная в городе улица, по которой ходит трамвай. Улица вся разворочена, на мостовой валяются куски трамвайных рельсов, шпалы и крестовины.

Раннее утро. Еще солнышко не поднялось над крышами, и на булыжники мостовой ложатся длинные тени домов, еще сверкают и горят, отражая невидимое солнце, окна верхнего этажа нашей гостиницы, а мы уже стоим среди улицы, ждем трамвая.

По утрам холодновато. Мы ежимся и топчемся на остановке, поглядывая на занавешенные окна домов – там люди спят, им некуда торопиться.

Трамвай подходит полупустой. Вагончики маленькие, чистенькие и пахнут свежей краской.

На новых, блестящих скамейках сидят угрюмые поморы, бородатые норвежцы. Скуластые ненцы и вогулы держат билеты в зубах.

Трамвай везет нас через весь город. Иногда вагон ни с того ни с сего останавливается. Вожатый звонками и криками сгоняет с трамвайных рельсов тощую козу или длинномордую свинью.

В вагоне многие из нас досыпают прерванный ранней побудкой сон. Ехать нам далеко, до самого конца трамвайного маршрута.