Закат блистательного Петербурга. Быт и нравы Северной столицы Серебряного века

Петербургские ревнители старины весьма серьезно отнеслись к реальной возможности потерять еще один башенный мост через Фонтанку. Несмотря на это, в итоге долгих архитектурно-инженерных споров Чернышев мост спроектировали в новом виде – без башен. Как только это стало известно, Городскую управу «атаковали» сразу с трех сторон.

Академия художеств заявляла, что не допускает и мысли об изменении исторического облика моста. Техническо-строительный комитет МВД обратился к городским властям: «Крайне нежелательно, чтобы столица империи вновь обезличилась уничтожением одного из характернейших памятников XVIII столетия. В уничтожении башен и изменении вида моста нет никакой надобности».

Вмешалась также Императорская археологическая комиссия, заявившая следующее: «Переустройство Чернышева моста, как художественного памятника старины, согласно действующим законам, не может быть допущено без разрешения комиссии, которой и должен быть представлен на утверждение проект предполагаемых работ».

Чернышев мост через Фонтанку. Фото начала ХХ в.

Тройная художественно-техническо-археологическая «опека» привела в такое раздражение «обер-мостака» Городской управы инженера Кривошеина, что он не без сарказма заметил: «Означенные три учреждения наиболее заинтересованы в сохранении Чернышева моста как памятника, а не как моста. Городское же присутствие заинтересовано в стремлении создать жителям удобное сообщение, чему существующий мост даже после реставрации удовлетворять не может. Не поставить же Чернышев мост с башнями под стеклянный колпак как археологическую редкость с предупреждением: „Ходьба на цыпочках“?»

Пока шла долгая и упорная «башенная война», Чернышев мост все больше ветшал. Многие горожане боялись, как бы его не постигла судьба другого старинного моста через Фонтанку – Египетского. Этот цепной висячий мост, построенный еще в 1826 году, как известно, рухнул в январе 1905 года, когда по нему проходил эскадрон конногвардейского полка.

«Чернышев мост, дожив до ХХ века, трещит по всем швам и, вероятно, не без трепета вспоминает о судьбе своего почтенного собрата – престарелого Египетского моста, бросившегося в один прекрасный день по старости лет в Фонтанку, – с иронией писал в октябре 1910 года обозреватель „Петербургской газеты“. – Если проекты переустройства Чернышева моста будут и дальше путешествовать по опекунским инстанциям, то археологическая редкость XVIII века рискует с отчаяния покончить самоубийством, оставив на берегу записку: „Да здравствует археология и художественная красота!“».

В конце октября 1910 года столичная пресса с радостью сообщала, что предложение разрушить старый Чернышев мост и взамен него построить новый окончательно отвергнуто городскими властями. Большая заслуга в этом принадлежала лично гласному Городской думы Тарасову, который предостерегал Думу от «акта вандализма».

В 1911 году был решен вопрос с сохранностью моста: разводная деревянная средняя часть уступила место прочному перекрытию из металлических балок. Правда, как оказалось, на этом вопрос с перестройкой моста не закрыли. В январе 1913 года в печать просочилась информация, что реконструкция Чернышева моста по проекту инженера Пшеницкого должна начаться в «самое непродолжительное время». Согласно нему, мост предполагалось расширить, а старинные башни – опять-таки разобрать. К счастью, проект этот не осуществили…

«Бородавка» на Загородном и другие «уродства»

Новое строительство в центре Петербурга стало характерным явлением нашего времени. История повторяется: век назад Петербург также переживал строительный бум. Как и сегодня, многие домовладельцы в погоне за доходностью своих домов шли на любые ухищрения. А по причине дороговизны земли дома неукротимо росли вверх.

«Петербургские домовладельцы переживают странную эпидемию: огромное число их предпочитает вместо того, чтобы строить новые дома, надстраивать старые, – констатировал репортер «Петербургской газеты». – Это явление приняло эпидемический характер. Двух- и трехэтажные здания превращаются в пяти- и шестиэтажные громады. Прочность и красота зданий через это, конечно, мало выигрывает».

Но когда роста дома в высоту домовладельцам казалось мало, они нередко решались на самозахват городской земли. В особо вопиющих случаях это вызывало бурю общественного гнева, но, как ни странно, достаточно редко наказывалось городскими властями. Характерный пример – громадный дом на Загородном проспекте, который современники ехидно обозвали «бородавкой». Он выступал на полтора десятка метров за линию фасадов и заметно сузил проспект. «Шестиэтажная громада среди улицы! – возмущался обозреватель. – Как это могло случиться? Чьей прихотливой фантазии город обязан таким украшением?!»

Против этого дома резко выступила созданная осенью 1910 года комиссия по охране исторических памятников Петербурга. Председатель комиссии Дурново во всеуслышание назвал дом на Загородном «уродливой бородавкой» и потребовал немедленной «операции».

«Вся наша комиссия глубоко возмущена этим делом, – заявил член «комиссии о красоте города», гласный Городской думы Раевский. – К сожалению, оно дошло до нас уже тогда, когда постройка шестиэтажного дома, с выступом на восемь саженей за линию фасадов, была разрешена Управой. Красоте и стройности проспекта, не говоря уже о движении, наносится существенный удар».

Дурново в резких выражениях осудил Городскую управу за ее поспешность в разрешении этой постройки. Управа, в свою очередь, ссылалась на то, что она, опасаясь исков, не могла воспрепятствовать строительству, раз документы на землю имелись. Однако, как выяснилось, при отводе земли не все было гладко. Местный участковый городской землемер, отводивший участок, подал несколько рапортов о незаконности постройки, захватывающей часть улицы. Но Управа сознательно не противилась строительству дома: рапорты землемера клались «под сукно», а вместо них фигурировали «правильные» отзывы старшего землемера.

«Комиссия о красоте города» обратилась в Городскую думу, которая согласилась, что «бородавка» на Загородном – это безобразие. Думцы постановили устранить «бородавку» путем ходатайства о новом урегулировании злополучного участка на Загородном. Однако, пока шли разговоры, постройка дома уже подошла к концу.

«Три месяца назад эта постройка могла еще назваться „бородавкой“, – возмущался в начале августа 1911 года журналист «Петербургской газеты». – Но теперь это уже злокачественная опухоль, отвратительный нарост». Конечно, сносить уже выстроенное здание никто не стал.

Другой вопиющий случай произошел на Петербургской стороне, где домовладелец Чесноков своим новым шестиэтажным громадным домом буквально загородил Малую Пушкарскую улицу. Она и так была довольно узкой, но два извозчика могли на ней свободно разъехаться. «Теперь же вместо улицы получился узенький проход, в котором с трудом разойдутся два пешехода, – сетовал очевидец. – И что здесь делал технический надзор, разрешая эту явно незаконную постройку?»

Современники возмущались безнаказанностью домовладельцев, которые и не пытались скрывать, что занимаются самозахватом городской земли. Все об этом знали и говорили, а некоторые даже нахваливали «находчивость» и «хозяйственность» домовладельцев. «Случаи захвата принадлежащей городу земли – явление слишком обычное для обывательского глаза, – писала одна из газет. – Редкий домовладелец не воспользуется возможностью хоть на аршин да выдвинуть постройку за пределы своего участка».

Впрочем, если Чесноков только сузил улицу, то домовладельцы Головины так расширили свой участок, что перегородили забором Съезжинский переулок. В своем доме на углу переулка и Малого проспекта они открыли чайную, а загороженный участок переулка превратили в двор для извозчиков.

После того как прошло некоторое время и ни с чьей стороны не поступило никаких протестов, Головины расширили свои владения, переставив забор и захватив еще часть переулка. И опять – полная безнаказанность. «Почему-то молчит городской участковый архитектор, члены управы и другие лица, которые должны блюсти городское хозяйство!» – возмущался обозреватель «Петербургской газеты». Однако возникало впечатление, что на эти протесты никто не обращал внимания…

Пассаж над Фонтанкой

Проблема отсутствия свободной земли в центре Петербурга, с которой сталкиваются нынешние инвесторы, как в капле воды отражает ситуацию, в которой Петербург оказался век назад. Тогда предприимчивые коммерсанты, желая разместить свои торговые заведения в самых фешенебельных местах столицы, пытались проявить просто чудеса изворотливости. Иногда это им удавалось, но чаще всего они получали отпор от защитников «старого Петербурга». Ведь именно тогда, в начале ХХ века, Петербург переживал первую серьезную битву за сохранение своего исторического облика. Ту битву, которая с переменным успехом продолжается больше века, а сегодня, как никогда, разгорелась с новой силой.

Нам уже приходилось рассказывать, как в 1913 году некий коммерсант выступил с ходатайством перед Городской управой о разрешении соорудить «надводные магазины» по обеим сторонам Аничкова моста. Возможно, деньги коммерсанта смогли бы уладить этот вопрос, но на защиту жемчужины Невского проспекта грудью встал архитектор Александр Павлович Максимов. Будучи старшим архитектором Городской управы, он выступил против чужеродного вторжения в исторический ансамбль Невского проспекта. И сумел отстоять свою точку зрения.

Впрочем, как оказывается, этот эпизод не был единственным в «битве» за Аничков мост. Еще в 1907 году в городскую печать просочилась информация о планах устройства грандиозного «надводного пассажа». Его хотели возвести над Фонтанкой, перекрыв реку неким мостом-платформой на протяжении от Аничкова моста до Итальянской улицы. Эта надстройка над рекой не должна была мешать оживленному движению «речных трамваев» и барок с дровами, углем и строительным материалом. Предполагалось, что весь речной транспорт будет свободно и беспрепятственно проходить под торговым комплексом.

На образовавшейся «надводной» территории предполагалось соорудить двухэтажное стеклянное здание с железным каркасом – «самой изысканной архитектуры». Нижний этаж отводился под торговые ряды (пассаж), а верхний – для постоянного торгово-промышленного выставочного зала. При этом здание предполагалось строить не вплотную к Аничкову мосту, а на расстоянии нескольких саженей от него. Промежуточную территорию рассчитывали использовать для цветников и фонтанов.

Автор замысла нового пассажа П.Л. Шикульский заявлял, что этот проект в случае осуществления сыграет важную роль в промышленной жизни столицы. Да и городские власти высказывали заинтересованность, ведь по истечении определенного количества лет здание пассажа над Фонтанкой должно было перейти в собственность города. Одним словом, желающие стать «инвесторами» в строительстве «надводного пассажа» сразу же появились. По имевшимся у «Петербургского листка» сведениям, проектом заинтересовались многие столичные финансисты, выражавшие согласие вложить в него свои средства. «Так что с этой стороны препятствия, вероятно, не встретятся, – отмечал обозреватель „Петербургского листка“. – Иное дело – чисто техническая сторона предприятия».

Однако факт остается фактом: в итоге Аничков мост не оказался обезображенным ни пассажем над Фонтанкой, ни галереями с «надводными магазинами». Что ж, остается лишь благодарить наших предшественников, сумевших предпочесть сохранение исторического облика Петербурга коммерческой выгоде. Интересно, а как потомки, спустя хотя бы полвека, оценят нас, взирая на те, порой весьма монстрообразные торговые комплексы, что выросли в самом сердце исторического Петербурга?..

Кому помешала часовня у ковша?

Принято считать, что осквернение церковных святынь – атрибут исключительно советского периода петроградско-ленинградской истории Северной столицы. Но тем не менее подобные случаи происходили и ранее, только, конечно, они не носили характера государственной политики. Речь, скорее, шла об элементарной бесхозяйственности при попустительстве духовенства и «отцов города». Ярким примером стала история с часовней у ковша.

Ковшом в XIX веке именовалось место, которое ныне носит название Водопроводного переулка, идущего от Шпалерной улицы напротив Таврического дворца к набережной Робеспьера. Когда-то давно к дворцу от Невы вел «гаванец», или ковш, служивший для захода малых судов прямо к парадному въезду во дворец. Даже когда в середине XIX века «гаванец» засыпали, и на его территории Петербургское общество водопроводов соорудило первую в Петербурге водонапорную башню, местность продолжала по традиции именоваться «ковшом».

Берег Невы у ковша считался сенной биржей Петербурга. Здесь каждый день до конца навигации стояло до сотни барок, груженных сеном и соломой. Место было очень оживленным: с утра до вечера тут стоял шум от говора сотен людей и грохота телег.

В середине XIX века на сенной бирже у ковша случился сильный пожар, уничтоживший почти все стоявшие у берега барки с соломой и сеном. Пожар удалось потушить 26 июля, в день Тихвинской иконы Божьей Матери. Местное купечество увидело в этом знак свыше и решило ознаменовать памятный день избавления от огня сооружением часовни. Вскоре на собранные деньги у самого берега ковша, представлявшего тогда еще обширную выемку у Водопроводного переулка, построили небольшую деревянную часовню, куда и поставили икону Тихвинской Божьей Матери.

С тех пор эта часовня долгие годы служила святыней для купцов-«сенников». В дни начала работы и закрытия сенной биржи купцы приходили в часовню, истово молились на икону и опускали в ящик для пожертвований монету «от избытка своего». Каждый год в день Тихвинской иконы Божьей Матери, в память избавления от пожара, у часовни совершалось благодарственное молебствие, заканчивавшееся крестным ходом вокруг площади и окроплением барок святой водой. Так продолжалось около полувека.

В конце первого десятилетия ХХ века, в связи с охватывавшими Петербург почти каждый год эпидемиями холеры, сенную биржу на берегу Невы закрыли. Жизнь у ковша замерла и заглохла, а часовня осиротела. Навес с весами для грузов снесли, а жившие здесь на случай пожарной опасности огнеборцы Литейной части перебазировались в казармы. На ковше остались только яличники да старый седой сторож Дворцового управления, охранявший расположенные рядом склады Красного Креста. Именно эти «ветераны» ковша заботились о сохранении часовни…

В один из весенних дней 1910 года на площадку ковша пришли плотники. Застучали топоры, завизжали пилы, в шагах в семи-восьми от часовни, перед которой полвека совершались молебствия и крестные ходы, выросло уродливое деревянное строение с надписью «Общий ватерклозет». Старожилы ковша были поражены подобной дерзостью и посчитали такое соседство возмутительным оскорблением и осквернением православной святыни.

Вполне вероятно, что об этом факте знали бы только «ветераны» ковша да окрестные обыватели, если бы не вездесущие журналисты. Прознав про осквернение часовни, они сразу же сделали это событие достоянием печати, не упустив возможности в очередной раз сделать дерзкий выпад по адресу «отцов города», равнодушно взиравших на хиреющую часовню. Власти попытались замять ситуацию, но довольно неуклюже. Приехал председатель городской больничной комиссии генерал Нидермиллер, собственноручно забрал из часовни чтимую икону и увез ее в неизвестном направлении.

Спустя некоторое время, в августе 1910 года, кто-то сломал крест на крыше часовни, после чего она стала представлять собой просто пустой деревянной ящик. «Но так как деревянный сруб все-таки был освящен, то его решили на днях сжечь, – отмечал репортер одной из газет. – Такой конец постиг заброшенную и забытую часовню»…

Развитие города – не самоцель, а средство

В начале прошлого века, как и сегодня, наш город испытывал настоящий транспортный коллапс. В начале мая 1913 года «комиссия о пользах и нуждах города» признала необходимым для решения этой острой проблемы расширить некоторые существующие улицы и пробить новые магистрали.

Претендентом на расширение стала Гороховая улица. Ее предложили расширить между Фонтанкой и Малой Морской улицей за счет сноса лицевых фасадов домом по нечетной стороне. Новой магистралью должен был стать дублер Невского проспекта. Для этого предлагалось соединить улицу Жуковского с Итальянской улицей и вывести ее к Певческому мосту.

Кроме того, были планы прокладки дублера Каменноостровского проспекта, а также продолжения Большого проспекта через Аптекарский остров. Любопытно, что из всех предложенных проектов только один осуществился, но только гораздо позднее: продолжением Большого проспекта стал нынешний проспект Медиков.

Большинство озвученных проектов предполагало серьезное вмешательство в сложившуюся городскую среду, и Петербург лишился бы многих красивых уголков, радующих нас сегодня. Правда, тогда, век назад, главной причиной отказа от проектов стала экономическая: для сноса зданий и отчуждения частных владений пришлось бы потратить очень много денег.