Запасной инстинкт

Если быть до конца откровенным, то Никитин не ставил ни на одного из них как на лиц, могущих определить ключевое направление расследования. Настолько нелепой была связь между ними и убийствами.

Одно было ясно наверняка. Едва Черников посетил Муромова, как над жизнью старика нависла смертельная опасность. Восемьдесят лет он не думал о том, что помрет, будучи задавленным собственной подушкой. Всего лишь одно появление старшего оперуполномоченного Черникова, продолжавшееся полчаса, едва не поставило крест на его мемуарах.

Если только за Сергеем не следили, что, впрочем, маловероятно, то организатором покушения на Муромова вполне можно было считать самого старика. Только его связь с кем-то после отъезда Черникова могла подтолкнуть неизвестного злодея к решительным действиям.

– Кому же я звонил? – Старик напрягал память, тужась, как в уборной. – Нет, ребята. Разрази меня гром, если вру, но я не звонил никому. После отъезда Сереги я соснул с полчасика и сел за мемуары. За пятую главу. Она называется «Выжить, чтобы жить». В ней будет описана моя трагическая судьба во времена чистки. Понимаете, в конце тридцать шестого года…

– Я прочту, – пообещал Никитин и потер пальцами лоб. – Значит, вы не звонили?

– Слово доктора наук.

– Верю, – неуверенно заключил Никитин, глядя, как сей доктор наук заливает в рот, как в воронку, треть стакана сорокадвухградусного «Дербента». – Ну, а вам-то звонили?

Муромов крякнул как подстреленный чирок, поставил стакан на прикроватную тумбочку, с разочарованием уставился на Александра и заявил:

– Обижаешь. Мне звонят каждый день! Товарищи по партии, те, кого еще сохранила жизнь, консультанты по написанию мемуаров, ну и просто знакомые.

Никитин с Черниковым переглянулись.

– Хорошо. Тогда давайте вспомним, кто вам звонил вчера. Начнем с того, кто был первым после отъезда Сергея.

– Пожалуйста. Где-то в пять вечера звонила медсестра. Она живет неподалеку. Старая знакомая моей покойной супруги, поэтому ежедневно справляется о моем самочувствии.

– Дальше, – поощрил его Черников.

– Около семи позвонил Сташевич.

– Кто есть Сташевич? – по-военному поинтересовался Никитин.

– Выпускник Оксфордского университета, поляк по национальности, мой хороший знакомый. Помогает в написании истории возникновения огнестрельного оружия.

– Принято, – согласился Сергей. – Вспоминаем дальше.

Старик наморщил лоб, и без того перепаханный долгими годами, и Никитину подумалось, что если дед не может вспомнить, с кем он вчера разговаривал по телефону, то как он может писать в своих мемуарах про дела минувшие, которые начались чертову уйму лет назад? Судя по трудам Волкогонова и академика Поляка, разложенным по письменному столу, старик Муромов вспоминал не совсем своими мозгами. Мемуаристы – сложный народ. Они как в той песне: «Все, что было не со мной, помню». Брежнев писал, что спас солдата во время шторма. Оказалось, что это солдат его спас. И так далее. А вот принимали ли вчера но-шпу – не помнят. Бывает. Но про такое вспоминать не стоит, это – не героическое прошлое, а карма.

– Дед! – Черникову надоело смотреть на кошмарную маску напряжения, застывшую на лице Муромова. Что ты сидишь, как Кутузов в Филях? Пробки вышибло, что ли? Кто тебе после оксфордского поляка звонил?

Пенсионер хлопнул себя по лбу.

– Ну, конечно! Вспомнил! Витольд Шостак!

– Кто такой Витольд Шостак? – стоически продолжал допрос Никитин.

– Ученик мой. Я тогда в медицинском институте историю на кафедре преподавал, а он был моим лучшим студентом! И как я мог забыть?..

Вертикальные морщины воспоминаний сменились горизонтальными, признаком досады.

– Где работает Шостак?

Старик открыл было рот, но вдруг в комнате раздалась оглушительная трель телефонного звонка. От неожиданности Черников вздрогнул, взглянул на Никитина, пробормотал что-то невнятное и полез в карман за сигаретами.

– Да! – заорал в трубку Муромов. – Здравствуй-здравствуй! Слушай, у меня такая неприятность сегодня вышла! Кто-то меня задушить хотел, а потом этот человек упал вниз, когда полиция приехала!

Все это старик успел произнести на одном дыхании, так что времени у Никитина было ровно столько, чтобы рывком дотянуться до телефона и обрушить на рычаги свою ладонь.

– Кто звонит?! – рявкнул Черников, роняя сигарету изо рта.

– Да Витольд и звонил! – заверещал пенсионер. – Я как раз вам трубку хотел отдать!

– Кто такой этот Шостак, черт меня подери?!

– Главврач ЦПЛ! Центральной психиатрической лечебницы! Самый способный и старательный мой ученик!

Никитин побелел.

– Сергей, срочно вниз. Пусть труп этого помощника везут не в морг, а в реанимационную палату первой попавшейся поликлиники! У входа поставить опера в гражданке, пусть отслеживает все контакты. Врачам настрого запретить передачу какой-либо информации. Бегом!

Не успела за Черниковым захлопнуться входная дверь, Никитин присел около кровати Муромова, отодвинул в сторону бутылку коньяка и проговорил:

– Я хочу знать все про камни вашего деда. Скажите, кому вы могли о них рассказывать совсем недавно? Я имею в виду ничтожный период в истории, которую вы изучаете, – около года или двух лет назад. Не забывайте, что вы мой должник.

Глава 8

Некоторое время в квартире Муромова царила гробовая тишина, прерываемая лишь звяканьем горлышка бутылки о край рюмки. Доктор наук, растроганный собственными воспоминаниями, подливал себе коньяка.

– Это все? – прервал молчание Никитин, услышал утвердительный ответ, повернулся к Сергею и приказал: – Квартиру под контроль. Пусть в ней постоянно находятся и меняют один другого Игорь и Михаил. Или нет… Поставьте сюда до вечера участкового.

Черников посмотрел на бутылку, содержимое которой стремительно уменьшалось, поднял глаза на Муромова, встал, подошел к окну и спросил:

– Что такое метагексоэпам?

– Что такое метагексоэпам?

Старик искренне изумился.

– Понятия не имею. Насколько хватает моего образования, это набор несовместимых друг с другом названий.

Стукнули двери. Это оперативники доставили на этаж одного из участковых, закончившего опрашивать граждан по факту падения неустановленного мужчины. Пора было возвращаться в отдел и забыть про доктора наук Муромова. Если этот свидетель и понадобится, то не скоро и не по существенному вопросу. Во всяком случае, интереса для сотрудников отдела по раскрытию убийств он больше не представлял.

В управлении их ждало сразу два сюрприза.

Мишка выяснил, что Степной – кличка вора в законе Степенко Ивана Максимовича. Ему шестьдесят восемь лет. Но самым ценным в информации, полученной Саморуковым, оказался вот какой факт. В 1978 году Степной был отслежен и задержан харьковскими инспекторами уголовного розыска по подозрению в краже личного имущества из квартиры местного ювелира. В списке похищенного числились какие-то шубы, дубленки и две тысячи наличными.

Естественно, что в заявлении ни слова не говорилось о каких-то бриллиантах. Но это не главное. Важен уже тот факт, что кража в Харькове – не вымысел. А что касается заявления… По тем временам ювелир, написавший его, мог запросто подвести себя под вышку.

Но у сыщиков была своя информация. Они «грузили» потерпевшего именно на алмазы. Очевидно, инспектора перестарались с этим, потому что ювелир через пять дней забрал заявление.

Он заявил: