Примкнуть штыки!

– Да это ты не про тётку ли свою рассказываешь, Ванюх? А, парень?

– Про какую ещё тётку! Говорю вам, невеста была. Таня. Теперь за другого замуж пойдёт. – Курсант вздохнул, но большой печали в его вздохе не было. – А до войны Таня была моя…

– В каком смысле? Невеста, что ль?

– Ну да, вроде как она самая. Невеста.

– Так зачем же ты всем про свою невесту рассказываешь, трепло!

– А, теперь всё едино. Теперь мне её не жалко. Уже месяц писем не пишет. Брат сообщил, что к Тане моей гармонист, Сёмка, мелодию подобрал. А если так, то… Все ребята наши на фронт ушли, а Сёмка – белобилетник. У них в роду никто в армии не служил. Ему сейчас там лафа. Один на всю деревню. Таню выбрал.

– Гад он, твой гармонист, – сказал Алёхин.

Денисенко тоже встрепенулся:

– Как же это так, Ванюх? Война же идёт! Какая может быть гармонь? Что у вас за деревня такая? Несознательная какая-то.

– Деревня хорошая. Весёлая, – мечтательно продолжал Ванюха. – Журавлихой называется. Шестьдесят семь дворов. Девки, главное дело, все гладкие, справные. Яблоками пахнут.

– Какими ещё яблоками? Девка она и есть девка. Девкой и пахнет.

– Нет, – спокойно и уверенно возразил курсант, – наши, журавлихинские, яблоком пахнут. Точно говорю вам. Ребя, а что, живы будем, айда ко мне в Журавлиху! От Подольска недалеко. На поезде меньше суток.

– Девок твоих нюхать? Или гармонисту морду бить?

– Да ну его. В Журавлихе и без Таньки девок много. Невест себе выберете любых. Точно говорю вам.

– Девки, братцы, везде хорошие. Только теперь не про нас они…

А сержант Смирнов вдруг пропел фальшивым голосом:

Гармонист, гармонист,
Положи меня под низ.
А я встану погляжу,
Хорошо ли я лежу.

– Пошёл ты к чёрту, сержант, со своим похабством!

Некоторое время ехали молча. Слушали, как гудит мотор и гремят внизу колёса. Иногда грузовик притормаживал, что-то объезжал.

– Что там такое?

– Воронки. Вон, посмотрите, свеженькие.

– Обстрел? Или бомбёжка?

– Какая разница.

– Большая. Если обстрел, то, значит, германы рядом.

– Может, и рядом. Скоро узнаем.

– Да, ребя, хорошо было до войны…

И Воронцова кольнуло это «до войны», произнесённое уже не раз за последние дни. Видать, прав был, дед Евсей: германца скоро не одолеть. Вон он как прёт. Фронт прорвал на всю глубину. Сколько ж у него танков и самолётов, если наши, такой силой, не смогли остановить его? Если на Десне его не удержали, то что против него мы? На какой-то речке, которую не только танки, но, может, и куры вброд переходят, как говорит дед Евсей, гузку не замочив. Правда, об этих предположениях лучше помалкивать. Командованию видней.

Курсанты уже и не пытались дремать. Постукивали подошвами сапог и прикладами новеньких СВТ по деревянному настилу кузова, ощупывали подсумки и штык-ножи в металлических ножнах на ремнях, поглаживали вещмешки, в которых лежало кое-какое личное имущество: смена тёплого белья, комплект запасных портянок, вафельное полотенце – всё новенькое, выданное старшиною прямо со склада. Там же, на самом дне, лежали пакеты с сухим пайком. Так – продукты внизу – приказал уложить ранцы помкомвзвода Гаврилов. Теперь они поняли, почему.

Полевой кухни у Шестой роты не было. Обещали прислать следом. Будет ли она, кухня? Будет ли горячая каша и кипяток для чая? А сухпай – вот он, в ранце, пощупать можно, погладить, понюхать.

Самозарядные винтовки им выдали совсем недавно. Привыкнуть к ним как следует ещё не успели. А штык-нож – просто шик. Им можно было резать, при необходимости даже колоть, но, главное, удобно вспарывать консервные банки сухпая. Новые винтовки требовали более аккуратного обращения. Когда в затворный механизм попадала земля, самозарядки частенько заклинивало. Так что обращения они требовали более нежного, чем старушки с четырёхгранными штыками. Но из новеньких самозарядок взвод палил всё же гуще, веселее, и пули скорее сметали мишени.

Неожиданно грузовик замедлил движение, водитель переключился на пониженную, а вскоре и вовсе притормозил и свернул на обочину. Машину встряхнуло раз-другой, похоже, на выбитых булыжниках, и она остановилась. Мотор заглох. Фары погасли. Мимо в кромешной тьме пробежал вестовой.

– Выходи строиться! – выкрикивал он, стуча по бортам черенком малой сапёрной лопаты.

– Ну, вот и прибыли на войну.

– Наконец-то.

– А где война-то?

– А ну, давай, засранцы, пошустрей! Ничего не забывать!

Стали торопливо выпрыгивать наружу. Загремели сапогами по булыжной дороге. Кто-то неосторожно уронил винтовку.

– Оружие беречь! Разоспались, сучата!

– Ничего не видать.

– Это ж что, братцы, и есть передовая? А где германы? Разбежались, что ли?

– Передовая, а не стреляют. Почему не стреляют?

– Погоди. Не стреляют… Настреляешься.

– Это так. Не спеши, коза, на клык, все волки твои будут.

– А говорят, немец ночью не воюет? Так ли, товарищ старший сержант?

– Прекратить разговоры!

Воронцов спрыгнул на дорогу, придержал на весу винтовку и подсумки с патронами. Ноги затекли и закоченели. Многим хотелось сразу же справить маленькую нужду. Но кустов нигде поблизости не наблюдалось. Да и команды на то не было. Значит, сразу куда-то погонят.

– Становись!

– Первый взвод!..

– Второй взвод!..