Кодекс разведчика

– Это звонили по работе… Это звонил, если тебе так интересно, преступник, убийца, который сбежал сегодня, едва покинув мой кабинет в сопровождении конвойных… Конвойных уложил и сбежал…

– И кого же этот преступник убил?

– Свою жену… Взорвал ее в автомобиле…

– А ты меня мечтаешь так же взорвать… – у нее собственная непоколебимая логика.

Я миролюбиво улыбался, натягивая брюки.

– Это его бывшая жена. Ты же у меня настоящая и самая лучшая… Успокойся. Они с женой делили наследство в шестнадцать миллионов долларов. Нам такое наследство не грозит, и мы убивать друг друга не будем…

Люся вдруг заплакала.

– Я эту твою шлюху убью… Твой пистолет украду и убью ее… И пусть тебя потом посадят… По крайней мере вы не будете с ней вместе надо мной смеяться…

Я ахнул, вспомнив, что брюки, когда я вытаскивал из чехла трубку мобильника, уже были подозрительно легкими. Но ведь на том же ремне, что чехол мобильника, с другой стороны, подвешена кобура с пистолетом… А когда я надел их, пояс ничто не оттягивало… Я бросился к креслу… Пистолет просто вывалился из кобуры. Клапан слабый – расстегнулся…

Я уже готов был за дверь выйти, когда мобильник опять голос подал. Я посмотрел на определитель, подумал пару секунд и убрал трубку в чехол. Капитан ФСБ Поваляев опять желает дать мне инструктаж… Не хочу слушать…

Но жена смотрела подозрительно.

– Она? – спросила.

– Не она…

– Как выйдешь, звонить начнешь…

– Я же сказал, это не она…

А трубка в чехле опять голос подала. Поваляев успокоиться никак не хотел. А я не отвечу…

ГЛАВА 2

ОЛЬГА РУСИНОВА,

дочь подполковника в отставке

Когда маму, закрытую той грязной простыней полностью, вместе с лицом, загрузили в машину «Скорой помощи» и увезли, я пошевелиться не могла… Я вообще не помню, как тогда ноги переставляла, и вообще все происходящее в тумане было. И до сих пор туман из головы не выходит, клубится, какие-то эпизоды сдвигает во времени, одни приближает, другие удаляет, и все переплетает, путает…

Но что-то помню же, помню самое страшное… Тогда позвонили в дверь, потом громко застучали кулаком – соседи… Я в ванной была, подкрашивалась – перед папой хотела хорошо выглядеть, как Аркадий Ильич просил… Да и без него, сама хотела…

Стучали… Аркадий Ильич открывать пошел. У нас есть соседка такая, напьются с мужем вместе, потом она ко всем другим соседям ломится, спасения от его кулаков ищет… Я думала, опять она…

Это и в самом деле она оказалась. Я узнала визгливый треснувший голос:

– Людмилу Анатольевну взорвали… В машине…

Вода шумела, расслышать и понять мешала, но слова дошли, а смысл – нет… И я из ванной вышла, чтобы смысл стука в дверь и слов совместить и понять. Наверное, для меня повторили или мне это просто показалось, потому что фраза уже в воздухе висела и осязаемой стала, но я сразу поняла, потому что побежала, как была, в тапочках, которые сразу же и потеряла, по лестнице. Босиком дальше бежала… Но я этого не помню… Это потом уже Аркадий Ильич сам мне тапочки на ноги нацепил… После… А я не знаю даже, не помню, откуда там милиция взялась, откуда «Скорая помощь» появилась… Я и сирен ихних не слышала… Я дверцу в машине распахнула, в маму вцепилась, трясла ее, трясла и кричала… Когда-то давно фильм какой-то по телевизору смотрела, документальный. Про северных шаманов… Там шаман тряс умершего, кричал над ним, и умерший возвращался… Я так же хотела. Откуда-то в памяти кадры выплыли, и я повторять стала… Возвращала… И мама глаза открыла – вернулась ко мне…

– Не умирай, мама, не умирай… – просила я, сама чувствуя, что умираю… Что почти, как она, умираю… Нет, не так, конечно, как она, но тоже… По-своему умирала я… Но ее просила не умирать… Просила так, как никогда и ни о чем в жизни еще не просила. – У меня же никого, слышишь, кроме тебя, никого нет, мама… Не умирай… Не бросай меня одну…

Она глаза открыла и тихо сказала, почти прошептала:

– У тебя еще папа есть…

Аркадий Ильич за спиной стоял, на машину рукой над моей головой опершись. Как-то услышал это, хотя мама только шептала. Почти на ухо мне, близкой…

– Это он взорвал… – сказал злобно. – Он, некому больше…

И я испуганно на него обернулась. Наверное, что-то во взгляде моем он прочитал и замолчал… Как-то неестественно замолчал, словно словами поперхнулся, и дыхание у него остановилось…

– Это не он… – сказала мама. – Я знаю, он бы так не сделал…

Тут милиция подъехала, стали людей от машины отталкивать, два каких-то типа стали меня от мамы отрывать, а я не хотела. Я не отдавала ее им… Я ее вообще никому не хотела отдавать… Не могла отдать…

– Уйдите… Уйдите… – кричала и не отдавала…

– Да что ж вы ей руки выворачиваете! – возмутился за спиной Аркадий Ильич. – Дикари!.. Отстаньте от нее!..

Они отстали. Я так и не выпустила маму…

Потом, почти сразу, «Скорая помощь» приехала. Врач мне руку на плечо положил:

– Мы должны ей помочь, не мешайте, пожалуйста… – тихо так сказал, но твердо. Слова, будто камни мне на голову клал, увесистые… – Ей сейчас медицинская помощь нужна, а не ваша истерика…

Я поняла, что он не хочет отнимать у меня маму, что он, наоборот, вернуть ее хочет, и руки разжала. Но врач уже через минуту обернулся.

– Все, извините, поздно уже… – И провел ладонью по маминому лицу, глаза ей закрывая.

И я догадалась, что уже все кончено… Не из слов поняла, а сама догадалась… Увидела, как это кончается…

И впервые в жизни поняла, что существует страшное и убийственное понятие – никогда… Никогда уже не будет у меня матери… Никогда… Никогда уже не будет она обнимать меня… Никогда… Никогда уже она не будет меня угнетать своей такой надоевшей суетливой заботой… Никогда… Никогда уже я не буду ругаться на нее, кричать, что она мне надоела, что я взрослая и сама знаю, как мне жить…

Никогда-никогда-никогда…

От понимания всей ужасности этой пропасти под названием никогда, пропасти, в которую я сорвалась так нечаянно и так стремительно, у меня словно оборвалось все внутри. До смерти оборвалось. Сама я будто бы умерла в тот момент… Холод лютый в груди встал, и слезы замерзли, перестали из глаз катиться. И даже ноги онемели так, что я их не чувствовала.

Я, похоже, видела все происходящее вокруг и понимала. Говорят, во время клинической смерти душа от тела отделяется, видит все происходящее и понимает… И я так же… Я в клинической смерти была… И пошевелиться не могла. Кто-то тапочки мои из подъезда принес – я видела и слышала. Аркадий Ильич сунул мои ноги в тапочки, чтобы на холодном асфальте босиком не стояла – на дворе все-таки осень поздняя. Все я видела… Машина «Скорой помощи» тронулась, а я даже взглядом ее не проводила. Просто перед собой смотрела, и все, но все вокруг видела, будто бы сверху… Душа… Клиническая смерть…

Менты в маминой машине копались, осматривали. Аркадий Ильич стал ругаться с ними, он хотел мамину сумочку забрать, а они не отдавали.

– Там все ее документы, там ключи от дома, там семейные деньги… Вы не имеете права это забирать…

Он говорил трезво и уверенно. Так трезво и уверенно, что даже я понимала суть разговора. Сверху все слышала… Душой… Из клинической смерти…

– Возьмите, только, пожалуйста, ничего оттуда не трогайте… Мы потом при вас осмотрим содержимое… – сказал человек в штатском, который ментами командовал. И, дурак, подмигнул мне. Если бы я не была в клинической смерти, я бы ногтями в него, как кошка, за это вцепилась… А так не могла… Пошевелиться не могла…

Потом другой приехал, в синем прокурорском мундире. Кажется, важный, хотя и худой… Он стал командовать. К нам подошел. Соболезнования выразил. Я видела и слышала…