Стальная улика

– Передо мной стоял выбор. Или полное чистосердечное признание, или попытка свалить вину на другого, что вызовет и недоверие, и непонимание членов трибунала. И новое следствие, новую возню, которая может ничего и не дать. Но я это только что вот осознал. Раньше как-то не задумывался. В итоге получилось, что я просто не подумал, что заложника могут держать в одной из комнат штаба. И именно в этой комнате его и застрелили… Так это в трибунал в виде протокола допроса и ушло. Дескать «с моих слов записано верно», и так далее… Хотя я сам протокол, честно говоря, и не читал. Только в трибунале и ознакомился.

– Зря ты так подставился. Протокол, как и любая фраза, имеет и начало, и конец. И многое зависит от того, как что читать. С какого конца. Я вот даже протоколы временных подчиненных читаю. Или их самих заставляю вслух перечитывать.

– Дело вкуса. Вот лично я вообще рукописный текст плохо разбираю. Да и следователь мне попался сочувствующий, понимающий… Не хотелось его против себя настраивать. А с «капризами» относительно протокола точно бы против себя настроил.

– Приговор не следователь выносит, а трибунал.

– Тем не менее приговор вынесли очень мягкий. Я думаю, это заслуга следователя.

– Или майора Одуванчикова, который на тебя такую характеристику накатал, что хоть завтра в маршалы тебя производи… Это он мне лично так сказал. А ведь он сам, насколько мне известно, на испытательном сроке находится. И не побоялся, рискнул…

– Я отдаю должное майору Одуванчикову. Его характеристику на заседании трибунала зачитывали. Я даже сам не знал, что я такой хороший. Еле сдержался, чтобы не усмехнуться.

* * *

А на следующий день после этого разговора Варфоломеев не вышел на службу. Сергеев ждал его, намереваясь представить своему бывшему отдельному взводу нового командира. Правда, от взвода осталось всего ничего, чуть больше половины прежнего обстрелянного состава – только контрактники, ибо солдаты-призывники уже должны дома быть и водочку за праздничным столом попивать. А на их место Сергеев уже успел набрать новый состав призывников и надеялся, что новый командир сумеет их обучить так, что с ними не страшно будет пойти в бой.

Сергей Николаевич пытался дозвониться Варфоломееву домой, но никто не отвечал ни по городскому телефону, ни по сотовому, который вообще оказался отключенным, о чем сообщал робот оператора сотовой связи. Офицеры роты говорили, что обычно Варфоломеев службу не прогуливал. Даже когда он внезапно заболел, то пришел на службу с температурой, и в медсанчасти батальона, куда он заглянул только за таблетками от головной боли, его отправили домой с требованием вызвать врача на дом. Однако в тот раз он чувствовал ответственность за роту.

Старший лейтенант Севастьянов дал Сергееву номер сотового телефона Ларисы Николаевны, жены Варфоломеева. Сергей Николаевич достал мобильник, чтобы позвонить ей, но в это время его телефон сам зазвонил. На дисплее высветился номер мобильника начальника штаба батальона майора Косолапова. Старший лейтенант ответил на вызов.

– Сергей Николаевич, ты на машине? – с ходу начал начальник штаба.

– Так точно, товарищ майор.

– Я к тому спрашиваю, что мог бы выделить тебе дежурную машину, если своей под рукой не окажется. Короче, тебя полковник Добровольский вызывает. Срочно. Он слово «срочно» два раза повторил. Поезжай, может, что в самом деле срочное. Не знаю уж, что там такое стряслось… Он вообще-то любит это слово «срочно» употреблять. Уважь уж старика… Это я про полковника, не про себя.

Себя майор Косолапов в свои сорок с небольшим лет тоже частенько называл и стариком и причислял к «старой гвардии» и «старой школе», но это, как понимал Сергеев, от желания выглядеть солиднее.

На этом майор отключился связь.

Пришлось звонок Ларисе Николаевне отложить и быстро ехать в штаб бригады. Благо быструю езду старший лейтенант любил и ездить быстро умел. По дороге он обгонял другие машины и даже без проблем обогнал «уазик» командира бригады, хорошо помня о том, что полковник Осипенко тоже любит быструю езду и даже держит у себя в качестве водителя бывшего таксиста из сибирского города Черемхово как раз за то, что тот любит и умеет быстро ездить. Но «Мицубиси Паджеро Спорт» намного превосходит по своим скоростным качествам «уазик». Так что Сергеев не слишком гордился тем, что обогнал машину командира бригады.

В штаб он не вошел, а буквально ворвался, на ходу сообщив дежурному по штабу, что командир бригады полковник Осипенко едет следом за ним. Дежурный капитан сидел за своим столом со множеством телефонных аппаратов, положив обе ноги на свободный стул перед собой, и спокойно дремал, но после сообщения Сергея Николаевича вскочил как ошпаренный, словно Осипенко шел следом за Сергеевым. Нрав комбрига, как и нрав начальника штаба, был известен всем офицерам штаба, и никто не желал нарываться на долгие нравоучения любого из полковников.

– Я к начальнику штаба, – сообщил Сергей Николаевич, уже подойдя к лестнице.

– Хрен редьки не слаще, – ответил дежурный негромко, но Сергеев услышал.

Уточнять, что эти слова значили, старший лейтенант не стал, хотя догадаться было нетрудно.

Он легко поднялся на третий этаж, в приемной застал адъютанта комбрига примерно в той же позе, что и дежурного по штабу. Повторил свое сообщение о скором прибытии полковника почти слово в слово, что и адъютанта тоже взволновало и заставило быстро повернуть офисное кресло к компьютеру и включить его.

Сергей Николаевич открыл первую дверь в кабинет Добровольского и постучал во вторую, после чего вошел.

– Эк тебя… – почти недовольно сказал полковник, – только недавно вроде бы вызвал, а ты уже здесь. Десяти минут еще не прошло.

– Современная мобильная связь, товарищ полковник, и современные средства передвижения сказываются…

– Да, – ворчливо произнес Добровольский. – Только мы, старики, никак к этому привыкнуть не можем. Все по-старинке живем… А давно пора бы уже привыкнуть. Как-никак, служим там, где жизнь сама к разным новинкам располагает. Как сейчас в Москве говорят, обязаны или адаптироваться, или на пенсию уходить. Я вот для себя последнее выбрал. Пора уже вам, молодым, дорогу уступать. Я вот что тебя вызвал, Сергей Николаевич…

С одной стороны, старшему лейтенанту было приятно, что начальник штаба бригады помнит его по имени-отчеству, но, с другой стороны, было в интонации Добровольского и что-то неприятное, слегка слащавое, подобно конфетке, размокшей в банке с солеными огурцами.

Начальник штаба взял со стола два листа бумаги. На верхнем старший лейтенант сумел, несмотря на расстояние, разобрать свой мелкий почерк и понял, что это его заявление на отпуск. На втором листе был, видимо, рапорт начальника штаба батальона майора Криволапова на ту же тему. А Добровольский продолжил, подтверждая наблюдательность Сергеева:

– У меня вот тут твое заявление на отпуск лежит и рапорт начальника штаба твоего батальона. Ты роту принял?

– Так точно, товарищ полковник. Принял.

– Так вот, в отпуск поедешь сразу после того, как поймаешь мне бывшего командира роты. Он теперь твой подчиненный, ты за него и отвечать должен. Опыт сотрудничества со следственными органами у тебя есть, судя по отзывами из Дагестана…

– Что значит «поймать бывшего командира роты»? Он, правда, сегодня на службу не вышел, но еще вчера он ни от кого не прятался.

– Так ты не в курсе дела, что ли?

– Никак нет, товарищ полковник. – Старший лейтенант вытянулся по стойке «смирно» в готовности выслушать пояснение начальника штаба. – А что случилось?

– Твой Варфоломеев человека убил, а потом сбежал из-под стражи. Разберись… Вот тебе телефон начальника следственного отделения в райотделе полиции. С ним свяжись, выясни все обстоятельства дела, потом мне доложи. Майор Инокентьев какой-то… – Полковник написал фамилию и номер телефона на чистом листе бумаги и отдал его старшему лейтенанту.

Глава вторая. Старший лейтенант варфоломеев. Человек-оружие во плоти

Все события последних дней в моей голове сместились и смешались в какой-то странный коктейль, от которого голова пошла кругом. Будто я выпил бутылку водки и не закусил. Однако что-то вело меня по предназначенному пути, и я не мог, попросту не имел сил от этого отказаться. Как тут не поверить в высшие силы, которые распоряжаются судьбой человека, которые куда-то ведут его, и в результате к чему-то приводят. Только хочется спросить: к чему они привели меня?

Сначала вроде бы все складывалось для меня не так уж и плохо. Главное Следственное управление при военной прокуратуре назначило по моему делу толкового, грамотного, а, главное, сочувствующего следователя. Именно мне сочувствующего. И, зная состав военного трибунала, состоящего из местных, дагестанских, кадров, думаю, именно он настоял на том, чтобы мой вопрос рассматривался не по месту происшествия, а по месту моей службы. Поговаривали, что сначала дело собирались вообще передать Москве, и это было бы для меня наихудшим вариантом, потому что Москва традиционно заигрывает с российскими республиками, особенно с кавказскими. И там мне могли бы дать даже реальный срок, хотя и небольшой, поскольку сам я в расстреле не участвовал. Но следователь снова настоял на своем, и дело рассматривал военный трибунал нашего округа. Кроме того, хотя я и постоянно находился под подпиской о невыезде, меня все же не взяли под стражу и не отправили в СИЗО на нары. Опять, видимо, сыграло роль то, что я сам лично в расстреле не участвовал. По крайней мере, так сказал мне следователь. А он, мне показалось, имел определенный авторитет в военном трибунале и мог оказывать на него влияние. В то же самое время тот же следователь обещал мне разжалование в рядовые и увольнение из армии как лучший для меня вариант исхода моего дела. Но трибунал посчитал, что такое наказание было бы слишком крутым, и лишил меня звездочки на каждом из погонов, оставив служить в армии. Честно говоря, я даже не представлял себе жизнь вне армии. И совершенно не знал, чем могу заняться, став гражданским лицом. Так я и сказал на заседании. Может быть, именно эти мои слова, может быть, характеристика, написанная на меня начальником штаба сводного отряда в регионе Северного Кавказа майором Одуванчиковым, согласно которой от приговора трибунала пострадаю не столько я, сколько армия, потерявшая такого командира роты, сыграли в моей судьбе положительную роль. Но факт остается фактом, меня только понизили в звании и должности, поскольку наказать кого-то все равно следовало, и на этом дело завершилось.

– Тебя осудили по нижнему пределу статьи уголовного кодекса, – сказал следователь, пожимая мне на прощание руку. Я впервые увидел его в мундире и с погонами полковника. До этого он всегда, на каждом допросе, был в гражданской одежде, и я даже не знал, что он носит воинское звание. А, судя по форме, звание у него было воинское, а не служебное, как, скажем, у ментов.

Домой я вернулся счастливый и радостный, чем удивил жену Ларису. Она, кстати говоря, собиралась присутствовать на заседании трибунала, но я настоял на том, чтобы супруга осталась дома. Лариса поддерживала меня, как могла, утешала. Хотя я в утешении и не особенно нуждался.

– Ничего… Мы как-нибудь протянем. Пойдешь куда-нибудь на завод работать. Главное, чтобы «срок» не дали. А то нам с Люсей тяжело придется…

К тому моменту Лариса уже знала, что реальный «срок» мне не грозит. А Люся – это наша худенькая двухлетняя дочь, которую только что перевели из яслей в садик. Люся еще ничего не понимала, но чувствовала, что у папы с мамой что-то случилось. Наверное, воспринимала наше беспокойство своим детским сердцем. Из-за нее и начались мои следующие неприятности.

Я пошел в детский сад, забирать дочь. Пошел не как обычно, под конец рабочего дня, как хожу всегда, а раньше, воспользовался тем, что после заседания трибунала оказался практически свободным. Детский сад располагался на первом этаже пятиэтажного жилого дома. Что-то заставило меня подойти к окну. И тут я увидел, что моя дочь сидит с раздутыми щеками на голом полу, не в состоянии проглотить то, чем кормят детишек в детском саду – она даже дома иногда не желала есть то, чем мы пытались ее накормить, и каждый раз кормление девочки означало для нас с Ларисой муку, а перед ней стоит воспитательница, размахивает руками и дико орет на ребенка. Так орет, что даже на улице сквозь двойное стекло слышно, хотя слов было не разобрать.

Недолго думая, я ворвался в детский сад, быстро, не говоря ни слова, одел плачущую Люсю, зверем посмотрел на притихшую воспитательницу и поспешил в кабинет заведующей.

– Все! – заявил я категорично. – Больше моя дочь к вам в садик ни ногой…

Заведующая детским садом была возрастная женщина, жена начальника штаба нашей бригады, такая же крутая, как и ее муж, и настолько же властная, если не более, потому что такого мужа еще следовало «в узде» удержать…

– Что произошло? – строго спросила заведующая и грустно улыбнулась. Улыбка, по-особенному грустная, очень шла к ее волевому и суровому лицу, и, честно скажу, располагала к доверию.

Я повернул дочь к ней лицом и показал. Рот Люси по-прежнему был набит, и слезы все так же текли из глаз. Пришлось рассказать, чему я стал свидетелем, хотя разобрать слова воспитательницы я сквозь стекло и не мог, я был уверен, что она ругалась на Люсю матом. По крайней мере, выражение лица и артикуляция воспитательницы в тот момент говорили именно об этом. Это я тоже не забыл сказать.

– Подождите минутку… – попросила заведующая и вышла.

Она быстро вернулась, а за ее спиной колокольней возвышалась крупная воспитательница группы. Она была на полголовы выше меня и шире в плечах. И было удивительно, что такая вот крупная женщина могла орать на такое маленькое и беззащитное существо, как Люся.