Другие. Боевые сталкеры

– Это фронтовик наш, Трошка… Все считали, что у него после контузии мозг сломался, – объяснил проводник. – Вот, значит, как жизнь кончил.

Так выглядит, наверное, чемодан с вещами, выброшенный с балкона женой неверного сердцееда: клочья ваты, обрывки брюк, лоскуты от рубашки… Разница заключалась лишь в том, что ревнивая жена в аффекте не станет рвать вещи суженого в клочья и пачкать их кетчупом. А сам неверный… Ему сейчас, наверное, можно было простить все. И бегство с войны, и симуляцию, и недобрые мысли, и что к Ждану в услужение подался. Он оказался прощеным в тот момент, когда почувствовал первую боль от вошедших в него клыков чудовищ.

– Я… если вдруг… – сказал Баскаков, как с перепоя с третьего раза попадая сигаретой в рот, – умирать когда буду… Я вспоминать не счастливые моменты начну, а эти минуты. До сих пор не верю, что стою здесь, меж двумя деревнями, в «натовских» ботинках, в пятьдесят девятом году, рядом с недоеденным человеком.

– Половина одиннадцатого. – Циферблат часов майора сверкнул перед глазами присутствующих и утонул в рукаве. – До наступления сумерек, то есть до того момента, когда увидеть что-то и принять за искомый предмет будет невозможно, около часа. Не будем терять времени.

Безмолвие длилось около десяти минут. Столько группа прошагала по начинающему темнеть лесу.

И вдруг…

Этот смех Стольникову показался сначала победным, и сердце его возликовало.

Когда смех повторился, он поймал в нем какие-то нотки, близкие к отчаянию. И тогда он, подняв взгляд на разведчиков, почувствовал тревогу.

Его тревога усилилась, когда он услышал смех в третий раз. Но было уже очевидно, что он не мог исходить ни от одного из тех, кто двигался рядом с ним по лесу. Они не только не смеялись, они не слышали ничего, кроме шороха и треска под своими ногами.

Озираясь как вор, он бросил взгляд на пару серых волков, застывших на пригорке. Уж не они ли хохочут над его глупостью? Сейчас один из них, чувствуя приятную металлическую тяжесть в желудке, ухмыляется и ждет, когда обескураженный следователь уберется прочь и можно будет спокойно доесть свой обед.

Что, послышалось?

Выпрямившись и выслушав благодарность от беззвучно застонавших ног, Стольников провел ладонью по лбу, наклонился и напился из ручья. Присели рядом и бойцы.

И когда он, уже стирая с лица влагу, собирался идти дальше, услышал смех снова. Но теперь, готовый к нему и ожидавший его, майор среагировал уверенно и решительно.

Падая на спину, он выхватил из кармана пистолет и, когда спина его еще не успела коснуться наста, выбросил руки над собой, снимая оружие с предохранителя.

– Ломом… Ломом подметает!.. – заметив реакцию на свой смех, человек указывал на Ермолаича, ходящего по кругу и водящего по траве палкой. – Он ломом подметает!

Вся группа смотрела наверх. На то, что являлось целью командира. Прямо над Стольниковым они увидели нечто, что заставило их вскинуть винтовки и прицелиться.

– Черт меня подери… – смог только вымолвить Жулин.

– Руки, руки мне покажи! – кричал Айдаров. – Руки, сволочь!..

В кроне осины над районом вынужденного привала сидел человек. Поджав под себя полы черной телогрейки, он трясся от смеха, показывал пальцем на Ермолаича, и веселью его, казалось, не будет предела.

За годы службы Стольников научился отличать сумасшествие мнимое от истинного без участия специалистов по психиатрии. Понаблюдав за поведением человека всего с минуту, он мог с уверенностью сказать, имеет он дело с помешанным или тем, кто старательно стремится быть похожим на него. И сейчас Саша с решительной уверенностью мог заявить, что живое существо, взобравшееся на дерево, – сошедший с ума человек.

Он оказался среднего роста, лет около сорока на вид, с короткой прической с явными нитями седины. Эти щетинки белесого цвета, редкие, как штучные волоски на старой норке, виднелись по всему массиву довольно густой прически. Безумный взгляд и слюна в уголках губ свидетельствовали, что этот человек либо родился невменяемым, либо пережил недавно нечто, что заставило его отказаться от удовольствия воспринимать действительность здравым рассудком.

«ТТ» без единого патрона в магазине и с затвором, откинутым назад, нашли неподалеку. Отстреливался верхолаз до последнего патрона, а когда пришлось выбирать между своей жизнью и спасением товарища, выбрал первое. Но, избежав смерти, он не смог избежать ее видения, и Стольников был уверен, что мужчина двинулся рассудком не от боли за друга, а от навязчивой мысли о событиях, которые могли наступить, окажись он менее проворным.

– Кажется, спрашивать тебя о Ждане бессмысленно, верно? – с ожесточением в голосе бросил мимоходом майор. – И что нам теперь делать? – Это было обращено уже к разведчикам. – Полковник может находиться в ста метрах от нас, а мог уйти на километр. Что прикажете делать, я вас спрашиваю?

Никто не хотел отвечать. Вопрос носил риторический характер. Было ясно одно: следует продолжать поиск.

Ситуация стала походить на безвыходную.

Небо начинало хмуриться, как ребенок перед сном. До полной темноты оставалось около получаса. И вдруг случилось то, что избавило майора от необходимости возвращаться в деревню с беспомощным сумасшедшим. Когда раздался крик, он поначалу даже не понял, что происходит, хотя сидел лицом к спасенному. И лишь когда его окатило холодом от страха за Мамаева, Саша вскочил и рванул из кобуры пистолет.

Вернувшийся с фронта с поврежденным рассудком и взятый Жданом в провожатые парень вскочил и, ухватив рукоять ножа Мамаева, рванул на себя. И тут же, перехватив лезвием к себе для удара, коршуном бросился на разведчика…

Майор опоздал с выстрелом на какие-то сотые доли секунды. Выхватив свою «Гюрзу», Жулин повалил сумасшедшего на землю. Смерть застала сельчанина в фазе полета.

Ермолаич молча подошел к сосне, заляпанной мозгами земляка, и перекрестился.

– Эта смерть все менее страшная, чем от волков, – сказал и направился в лес.

Стольников не возражал. Нужно было выходить из этой чащи. Впервые, находясь в лесу, он испытывал чувство необъяснимого волнения. Немного подумав, он понял, что это волнение называется страхом.

– Ермолаич, – кривясь от усталости, Ключников раздвигал ветви руками и шел рядом с проводником, – а Ермолаич?

– Ну чего тебе, суета?

– Расскажи мне, как мужики в этот лес на машинах и конях за дровами ездят. Я так и не понял.

– На машинах, милый, сюда не ездят. Ездят на тракторах, которым по хрену, где разворачиваться, и на подводах, – чересчур разговорчивый сельчанин всю вторую часть дороги прошагал молча и даже отказал себе в удовольствии материться, что было обычным явлением в его повседневной жизни. После встречи с волками он напоминал молчаливого философа.

– А коням тоже по хрену, где разворачиваться? Что-то я не заметил там круговых следов от повозок.

– Сани, товарищ, разворачиваются руками. А конь без саней – ему по барабану: поставишь к лесу задом, он задом станет. Передом – он тоже возмущаться не будет. Как ты с такой головой в КГБ служишь?

– Где?! – удивился Ключ.

– Да ладно, не ломай комедь. Старшой все рассказал.

Ключников сбавил ход и оттянулся влево, где шел, переступая через поваленный сухостой, майор.

– Командир, мы уже в КГБ работаем?

– А ты хотел, чтобы я ему сказал, что туристы?

Ночь окончательно завладела Чечней…

– Ну, вот и конец нашего странствия, – объявил, опираясь на палку, Ермолаич. От души прокашлявшись, он вынул из кармана папиросы.

– Уж не знаю, как тебя благодарить, человечище, – признался Стольников.

– Ты меня уже отблагодарил. Коровой и быком. А вот на память оставишь чего – сам тебе спасибо скажу.

– Да что же тебе оставить? – растерялся Саша.

– Что-нибудь оттуда.

– Оттуда?

Разведчики приблизились.