Солнце в ежевичнике

Джордж гордился собой и своими друзьями, и домашние неурядицы утратили для него былую остроту. Слово «мама» теперь застревало у него в глотке, а опять переходить на «миссис Гилмор» было неудобно, и Джордж старался по возможности реже обращаться к ней напрямую. Это было нетрудно, поскольку они проводили вместе не более десяти минут в день. Джордж отказывался ужинать дома, говорил, что ему вполне хватает школьных обедов. Завтракали они вдвоём с отцом, и миссис Гилмор не вставала более, чтобы их проводить.

О чипсах и сэндвичах, покупаемых на шальные деньги, Джордж не распространялся, а на вопрос, где он пропадает всеми вечерами, отвечал, что в подростковом клубе, и Гилморы, как дураки, верили. Учёбу он совсем забросил, повадился сбегать с уроков и безобразничать на переменах, а домашние задания перестал даже записывать. Правда, когда учительница сообщила о его художествах родителям, он по старой памяти струхнул, но, как выяснилось, совершенно напрасно. Чтобы позлить жену, мистер Гилмор безоговорочно принял его сторону, а миссис Гилмор было бы ещё противней, если бы Джорджа продолжали хвалить, и круг замкнулся. Отец тоже возвращался домой поздно – совещания на фирме стали непомерно затягиваться, потому что «босс совсем озверел», а ещё его выбрали в совет Ассоциации рыболовов-любителей, а это обязывает являться на все заседания, которые последнее время заметно участились.

Как-то раз Джордж шёл с друзьями по Нортроп-стрит. Ребята передавали из рук в руки бутылку виски, добытую Ржавым в родительском баре. Джордж как раз приложился к ней и заорал на всю округу слова, о существовании которых узнал совсем недавно, и тут из ресторанчика вышли двое: мужчина средних лет и расфуфыренная девица. Её ноги, обутые в красные полусапожки на высоченном каблуке, уже почти кончились, а юбка ещё не началась, и сквозь чёрный ажур чулок вызывающе светилась матово-белая кожа.

– Ну и кукла, обалдеть, – разинул рот Паяльник.

– Да, какую мужик рыбку поймал… – усмехнулся Жёлудь. – Сразу видно, раскошелился.

Ребята загоготали, и Джордж – громче всех. Ржавый пригляделся и встревоженно толкнул его в бок:

– Кто это с ней? Не твой ли отец, часом?

Он отобрал у Джорджа бутылку, спрятал её за спину и натянул ему на самые брови капюшон болоньевой куртки.

– Бежим! – сказал Паяльник, но было поздно: они уже увидели друг друга и остановились как вкопанные.

– Ну, котик, ты чего тормозишь? – недовольно произнесла девица и увлекла мужчину за собой, подальше от подростковой шайки.

Джордж потрясённо смотрел им вслед. Когда они скрылись за поворотом, он облизнул пересохшие губы и пробормотал:

– Как же так?

Ржавый положил ему руку на плечо и сказал:

– Ночевать сегодня пойдёшь ко мне, я со своими договорюсь, а твои к утру остынут.

– Не надо, – вмешался Паяльник, – хуже будет. Может, он тебя не узнал или подумал, что обознался. Мало ли мальчишек похожих?

– А может, это и не он был, – оптимистично предположил Жёлудь. – Главное, сам не колись, отпирайся, говори: «Нет и всё», и он подумает, что обознался.

– Да не дёргайтесь вы, придурки, – снисходительно улыбнулся Циркач, – ничего ему не будет. Джордж же отца с бабой запалил. Он ему слова не скажет, да ещё заискивать начнёт, купит что-нибудь, на что раньше вечно денег не было.

– Точно, – обрадовался Ржавый, – как мы сразу не догадались? Во тупые.

Джордж был слишком удручён, чтобы беспокоиться за себя. Он тщетно пытался связать в одно целое Ассоциацию рыболовов-любителей, совещания на фирме, девицу в красных полусапожках и миссис Гилмор. Как осмыслить увиденное и примириться с ним? Он не понимал, что происходит, и ему казалось, что от этого непонимания его мозги лопнут или того хуже – взорвутся.

Конечно, Джордж уже не был прежним наивным простачком. Он знал: тайком от детей взрослые вытворяют такое – представить совестно. В конце концов, это их дело. Но сегодня утром отец сказал миссис Гилмор, что после работы поедет в Ассоциацию. Как можно так нагло врать? А с другой стороны, он тоже сказал, что пойдёт в подростковый клуб…

На следующий день за завтраком Джордж отрешённо смотрел в скатерть, а когда всё же поднимал глаза, в них пульсировала мольба: «Скажи, что это был не ты», – на что отцовский взгляд бодренько отвечал: «Не бойся, я тебя не выдам». Он пришёл домой сразу после школы, а следом приехал мистер Гилмор, который тоже изъявил желание провести вечер в кругу семьи. Значит, это всё-таки был он.

Они сделались примерными и домашними, словно оба клуба закрылись на ремонт, и так продолжалось две недели, а потом всё вернулось на круги своя. Точнее, на круги своя ничего не вернулось. Прежний уклад им был уже не по вкусу, их ждали приключения и компания, куда более интересная, нежели общество миссис Гилмор. Они замерзали, и неоновые огни лондонской рекламы призваны были их согреть.

О Лондон, его мосты и подземные переходы, проспекты и подворотни, толчея в метро, его ресторанчики и пиццерии, набережная Виктории с толкущимися на ней бродягами. Лондон всегда готов принять в свои объятия страждущих, кому некуда больше бежать…

Раньше Джордж знал, что, обманывая родителей, поступает дурно. Он мучился совестью и боялся разоблачения. Теперь отец стал его сообщником, и, хотя они не обмолвились ни словом о той случайной встрече, было очевидно, что у них есть тайна. Их объединяет ложь. Эти принципиально новые отношения со взрослым человеком тешили самолюбие Джорджа и заражали его душу злобным лукавством. Уважение, которое он испытывал к миссис Гилмор, улетучилось, как эфир, и, подражая друзьям, он тоже теперь называл её «старушкой» и позволял себе жесты, нелестно характеризующие её интеллект.

Настоящее семьи Гилмор было похоже на рукотворный, недавно вырытый пруд. Пока мистер Гилмор и Джордж барахтались в нём, пытаясь удержаться на плаву, миссис Гилмор погружалась в прошлое, ограниченное комнатой, где на тумбочке стоял портрет Тео, а рядом – статуэтки и игрушки и несколько его любимых вещей. Постепенно прошлое становилось для миссис Гилмор куда более реальным, нежели сегодняшний день, до отказа наполненный стремительно отдаляющимся от неё супругом и обузой в виде чужого, навязавшегося на её шею мальчишки. И она как-то вдруг поняла, что будущее, в котором Джордж окончит школу, поступит в колледж, превратится во взрослого юношу, ей не интересно и не нужно. И она почувствовала острую обиду на мужа за то, что он дорогому ей прошлому предпочитает это ненастоящее настоящее с ненастоящим сыном в навеки обездоленной семье.

* * *

Они гуляли по городу, взявшись за руки, и говорили обо всём на свете. Они были, как Джордж и Эд, и всё повторялось сначала. А вокруг – те же улицы, те и не те одновременно. Не было слышно воя сирен, празднично сияли витрины, а из баров и кафе лилась танцевальная музыка. Они бродили по переулкам и кварталам, отстроенным уже после войны на месте разрушенных зданий. Эти дома выросли с новым поколением и ради него – ради новых надежд и свершений. Но что-то всё же осталось незыблемым, как Вселенная, например, Вестминстерское аббатство. Может, это и к лучшему, что он не попал сюда в свой первый лондонский уик-энд? Ему столько нужно было сказать тому неизвестному парню, спящему под чёрной мраморной плитой в западной части нефа, а Гилморы всё равно ничего не поняли бы и приняли бы его беззвучный разговор за очередную приютскую странность. А Джон понимал всё, и они с Джорджем поклялись здесь в вечной дружбе.

Заканчивался февраль, и в воздухе уже витал едва уловимый аромат весны. Они шли по набережной Темзы, дурачились и шумели. Джон, выбежав вперёд, весело размахивал вязаной шапкой, и свежий влажный ветер задорно ершил его рыжие волосы. Лишь одно тяготило Джорджа. Между друзьями не должно быть лжи и недомолвок, и он, преодолев себя, произнёс с тяжёлым вздохом:

– Джон, мне нужно тебе что-то сказать.

Джон остановился и внимательно посмотрел на него, и под лучистым взглядом его зелёных глаз последние сомнения Джорджа растаяли, как весенний снег.

– Знаешь, я тебя тогда обманул. Помнишь, в подростковом клубе, когда мы познакомились, я соврал, что попал в приют после того, как мои родители умерли. На самом деле я подкидыш. Да, они меня бросили. Бросили, как ненужную вещь.

– Ну и дураки, – сказал Джон. Сказал так, что у Джорджа к горлу подступил комок и навернулись непрошеные слёзы.

Они проговорили допоздна. Джордж как будто всё это помнил: чёрное, усыпанное алмазами небо, проглядывающее сквозь ежевичные кусты, стремительно удаляющийся треск мотоцикла, перекличку мальчишеских голосов и ослепительно яркий свет, внезапно ударивший в лицо. Джордж рассказывал о жизни в Блэкберри-хаусе, о чердаке, где сушился ежевичный лист, о своей так и не завершённой книге, об альбоме с марками, о бомбардировщиках, рокочущих над Лондоном, об ожесточённом грохоте пушек ПВО, о домах, раскалывающихся на части, об аэростатах, подобных гигантским рыбинам, и о друзьях, навеки разлучённых войной, одного из которых звали Джордж.

– Вот в честь кого мистер Уильямс дал мне это имя.

– Мистер Уильямс говорил, что Джордж обещал вернуться в Блэкберри-хаус? Вполне возможно, он сдержал слово.

– Едва ли, – смутился Джордж, – он был настоящим героем.

Джон пристально посмотрел ему в глаза, и Джорджу показалось, что его друг видит нечто сокровенное, доступное ему одному. После короткого молчания Джон сказал задумчиво:

– Никто из нас не знает, кто он на самом деле. Те ребята тоже не знали…

* * *

Джордж был всецело поглощён своей жизнью, в то время как дома у него что-то разрушалось, но он уже привык к этому и научился не обращать внимания. Сначала родители выясняли отношения вполголоса и при закрытых дверях, и лишь по их удручённым лицам Джордж догадывался, что у них не всё ладно. Однако каждодневное напряжение от присутствия в семье постороннего человека быстро истощило их нервы. Сами попробуйте и узнаете, каково скандалить шёпотом. Они поняли, что легче мысленно перевести Джорджа в категорию мебели, чем бороться с собой, скрывая взаимную неприязнь.

Началась весна, и из-под снега вытаяла правда. То, что зимой было завуалировано и законспирировано, вырвалось наружу, подобно фонтану серной кислоты.

Как-то раз Джон спросил у него, как дела дома.

– А, – махнул рукой Джордж, – ничего хорошего. Вчера миссис Гилмор опять плакала, тарелки била.

– Что ж, этого и следовало ожидать. Когда у нас предпоследний отчим загулял, моя старуха не то что тарелки, сама чуть с балкона не выпрыгнула. А вообще она так и говорила: «Миссис Гилмор должна взять себя в руки, иначе она лишится мужа». Только знаешь что, если они и вправду вздумают разводиться… – начал было Джон, но осёкся.

– Что тогда?

Но он спрятал тревогу под личиной холодного фатализма:

– Значит, судьба их такова, а тебя это волновать не должно. Пускай сами в своих делах разбираются. Может быть, у них ещё всё образуется.

Но ничего не образовалось. Раньше Джордж не представлял взрослых даже просто ссорящимися, теперь представил всякими. При внешней беспомощности миссис Гилмор умела быть ядовитой и жестокой. Джордж уже проверил это на себе и не торопился осуждать отца, когда тот отвечал ей соответствующим образом, но однажды семейная ссора разыгралась по новому сценарию: мистер Гилмор перешёл от защиты к нападению.

– А почему ты всё время меня обвиняешь? – Он сам себе гладил рубашку и припарил воротник так, что запахло палёным. – Да если бы не ты, Тео был бы сейчас с нами! Я так не хотел покупать ему этот проклятый велосипед. Я не понимал, где тут кататься. Мы живём не в пригороде, не в сельской местности, и рядом опасная перегруженная трасса.

– Ну, он же говорил, что будет ездить тихо и только вокруг школы.