Оценить:
 Рейтинг: 3.5

Вся палитра нежности

Год написания книги
2008
1 2 3 4 5 6 >>
На страницу:
1 из 6
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Вся палитра нежности
Светлана Демидова

Когда она появлялась на улицах города – странная, ни на кого не похожая, – люди замедляли шаг и беззастенчиво на нее глазели. Но Галине Вербицкой не было дела ни до кого. Она – величественная и гордая – поступала только так, как хотела. В ее жизни больше не было места любви и страданиям, которые оказались неотделимы от этой любви. До тех пор, пока не настало время встречи с прошлым. Но сможет ли вновь полюбить окованное ледяной броней сердце? Найдется ли в нем место для нежности?

Ранее роман выходил под названием «Белая Дама треф»

Светлана Демидова

Вся палитра нежности

Часть 1

Галина Романовна Вербицкая была достопримечательностью заштатного городка под немудреным названием Григорьевск. Все свои шестьдесят с небольшим лет она прожила именно в этом городишке, но местные жители так и не привыкли к ее необыкновенной внешности. Более того, мало кто, не напрягаясь, мог вспомнить, какой она была в девчонках или молодухах. Казалось, что прямо такой она и появилась на свет: высокой, статной и величественной. Она не просто хаживала по улицам родного города. Она будто совершала державный променад, торжественно неся себя и никогда не склоняя головы. Правда, склонять голову ей было несколько неудобно. Ее, то есть голову, всегда венчала очень сложная прическа из крашенных в соломенный цвет круто начесанных волос. Они гладко стелились ото лба к затылку, где приподнимались огромным тугим шаром размером с голову Галины Романовны, а по торжественным дням он был еще крупнее. На уровне ушей к этому шару присоединялись два других, такого же размера, цвета и той же степени начесанности. Спереди причудливое сооружение утыкалось разноцветными заколочками: пластиковыми или матерчатыми розочками или бабочками, не столько по сезону, сколько по настроению и гармонии с не менее сложным, чем прическа, туалетом. Но переходить на туалет еще рано, потому что про прическу сказано далеко не все: на затылке – точнехонько между шарами – обычно помещалась либо огромная шелковая черная роза, которая единым махом скрывала арматуру, на которой все держалось, либо прихотливый веночек из белых и черных перьев. Иногда вместо розы или перьев затылок Галины Романовны украшала связка крутых белокурых локонов, которые сделали бы честь Ольге Лариной, по чьей вине, как вы знаете, погиб поэт Владимир Ленский.

Поскольку Галина Романовна, как уже отмечалось, была женщиной стройной и имела вполне лебединую шею, то издалека абрис ее головы живо напоминал карточную трефу. Сходство стало бы полным, если бы Вербицкая красила свои кудри в черный цвет. Но она, видимо, считала, что темные волосы старят, а потому предпочитала оставаться блондинкой. В общем, по Григорьевску ежедневно прогуливалась Белая Дама Треф, как ее, собственно, и величали втихаря местные жители.

Лицо Галины Романовны, безусловно, стоит рассмотреть повнимательней. Если вы подумаете, что она была какой-нибудь страшильдой, то сразу и ошибетесь. Вообще-то черты ее лица уже трудно было разобрать под толстым слоем грима. Каждый знает, что некрасивое лицо неумеренная косметика уродует еще больше. Лицо Вербицкой, которой шел седьмой десяток, было настолько хорошо, что каждый старался рассмотреть его, как бы вылущив из белил, пудры, румян, туши и помады. А вылущивать было что. У Дамы Треф были красивые голубые, совершенно не потускневшие от времени очи, тонкий аристократичный нос, правильной формы губы.

Но ничего правильного Галина Романовна на дух не переносила. У нее все должно быть особенным, таким, чтобы хорошо просматривалось издалека. Она часто красила веки ярко-синими тенями. В такие дни прическа соответственно утыкалась синими розочками. Если же душа Белой Дамы Треф требовала совершеннейшим образом вычернить веки, то яркие розочки сменялись многочисленными заколочками. Но… голубого цвета. Да! Цвет глаз ведь со счетов не сбросишь. Надо, чтобы что-нибудь было им в тон. Ресницы Галина Романовна красила очень обильно, а стрелки в уголках глаз сделали бы честь уже не столько провинциальной барышне Ольге Лариной, сколько самой царице Нефертити.

Губы Вербицкая чаще всего покрывала очень яркой морковной помадой благородного матового тона. Никакого блеска! Она очень любила увеличивать размер верхней губы миллиметра на два, так тщательно прокрашивая эти лишние миллиметры, что с ходу было и не разобрать: где, собственно, еще продолжалась губа, а где уже кончалась. Выемка от носогубной впадины Галине Романовне, видимо, совершенно не нравилась, а потому она делала ее еле заметной тоненькой щелочкой. С одной стороны, она как бы есть, на всякий случай, а с другой – будто бы и нет вообще. Ну а нижняя губа на то и была нижней, что ей хватало и одного дополнительного миллиметра. Чего зря помаду переводить?

Лицо Белая Дама Треф очень обильно смазывала сначала жирным кремом, потом тональным – благородного персикового цвета, а на скулы добавляла еще и румян – всегда тон в тон морковной помаде. Благодаря обилию скользких притираний морщинки на лице Галины Романовны казались отлакированными и будто бы специально наведенными для красоты, под стать острым стрелкам на веках.

Самыми любимыми цветами, которые Вербицкая использовала в своих туалетах, были белый, черный, красный, розовый и всегда золото или серебро – на отделку. Ярко-голубой, как уже говорилось, использовался в качестве легких вкраплений в прическе и в виде массивных многоярусных бирюзовых бус. Их у Дамы Треф имелось две связки. Одна состояла из двух нитей и была покороче. Вербицкая надевала ее на шею, всегда открытую почти в любую погоду, и завязывала узлом, который устраивался во впадинке между ключицами. Вторую, более длинную и крупную трехрядную связку, Галина Романовна тоже завязывала мощным узлом и укладывала в ложбинку аккуратного бюста.

Нынешним осенним, но еще довольно теплым днем бюст Вербицкой был упакован в белый кружевной бюстгальтер, который каждый желающий мог беспрепятственно обозреть под узкой блузочкой из черной жатой синтетики, которая, натягиваясь на теле Галины Романовны, делалась дымчато-прозрачной. Сверху блузочки Дама Треф надела небрежно расстегнутый короткий парчовый пиджачок, затканный золотистой нитью. А для особой изысканности накинула на плечи прозрачный ярко-розовый платок, края которого были прихотливо изрезаны и напоминали языки пламени. Чтобы платок не съезжал при ходьбе и резких движениях, Вербицкая заколола его на плече той самой черной розой. Для прически роза сегодня была не нужна, поскольку хватило перьев.

Так как ни один предмет туалета Белой Дамы Треф не существовал сам по себе, а был деталью тщательно продуманной композиции, то и юбка на ней не могла быть абы какой. Она была длинной, по щиколотку, ярко-розовой, как платок на плечах, легкой и жатой, как блузочка под пиджачком, и многоярусной, как бусы.

Крупная сумка, которую Галина Романовна носила, перекинув через плечо, была еще более розовой, чем платок и юбка, и отделана широким золотым кантом. На боках сумки, к сожалению, кое-где проглядывали аляповатые зеленые цветочки. Сначала Дама Треф их немножко стеснялась: все-таки цвет не ее, а потом как-то свыклась и даже полюбила за то, что они вносили некоторую чертовщинку в ее строго выверенное одеяние.

Рядом с Галиной Романовной никто никогда не видел мужчины, даже самого завалящего. Понятно, что завалящего она и сама ни за что не потерпела бы подле себя. Аккуратно поддерживать Белую Даму Треф под локоток мог бы только такой же высокий и статный, как она сама, седовласый джентльмен в усах, во фрачной паре, цилиндре и уж обязательно в лайковых перчатках. Левая должна была быть непременно розовой, другая – ярко-голубой, а тулью цилиндра опоясывала бы золотая лента, пронзенная птичьим пером.

Но в Григорьевске не было джентльменов ни во фраках, ни в перчатках…

Галочку Харину в школе звали Харей, что, разумеется, нравиться ей не могло. В ее представлении, харя непременно круглая, красная, мясистая и страшно гадкая. Личико Галочки было худеньким, бледненьким, немножко вытянутым и вовсе не противным. И вся она, Галочка, была легонькой, тоненькой и длинненькой.

Сначала, конечно, Галочку звали просто Галей, Галькой и иногда Галындрой, на что она принципиально не откликалась. Когда они всем своим дружным коллективом перешли в пятый класс, выяснилось, что Галя Харина переросла на целую голову не только девочек, но и абсолютно всех мальчишек. Из-за чрезмерно высокого роста девочки физрук Иван Степанович вынужден был перестраивать шеренгу 5-го «Б» класса. Обычно шеренги начинали мальчики, а потом, в хвосте, к ним пристраивались девочки. Шеренга 5-го «Б» в привычном варианте выглядела неприлично, потому что где-то в середине над довольно ровным строем темных и рыжеватеньких детских головок бледной недозрелой дынькой торчала голова Хариной Галины. Иван Степанович, оглядев этот непорядок, недовольно прикрякнул и поменял местами девочек с мальчиками. И с тех пор на всех школьных мероприятиях Галочка возглавляла строй 5-го «Б». Это очень не понравилось Кольке Якушеву, который был выше всех мальчишек, а также первым абсолютно во всем. И тут вдруг какая-то недо-зрелая дыня Харина… Впрочем, нет… Образ недозрелой дыньки в мальчишеском мозгу, в отличие от мозга Ивана Степановича, не сформировался. Колька просто взял да и переименовал Гальку Галындру в Харю. Всем понравилось. Вылитая Харя во главе 5-го «Б», бледная, длинная и нескладная.

Дальше – больше. Девочки Галочкиного класса в рост тянуться особенно не собирались. Подрастали, конечно, потихоньку, но не обгоняли при этом даже самого мелкорослого Левочку Прудникова. Они больше как-то полнели и соблазнительно круглились в разных местах. Галя по прозвищу Харя оставалась тощей, длинной и угловатой, будто деревянный мальчик Буратино.

Когда первая красавица 9-го «Б» класса Люся Скобцева пришла однажды в капроновых чулках со швом, на ее полные и довольно коротенькие ножки с восхищением глазела вся школа. Да, в те времена в моде были плотные, низенькие девушки с хорошо развитой грудью и бедрами. Особым шиком при этом считалась тонкая, осиная талия. Галочка Харина совершенно не тянула на модный силуэт – «песочные часы». Талии у нее не было. Вернее, была, но терялась на фоне маленькой груди и по-мальчишески узких бедер.

Чтобы не отставать от первой красавицы хотя бы в туалетах, Галочка принялась клянчить у матери чулки со швом. Та поднапряглась и где-то достала для любимой дочери черную капроновую пару с иссиня-черной пяткой и черным же выразительным швом. Это был писк! Самый-самый! Черных чулок не было даже у самой Скобцевой.

Когда же Галочка надела вожделенные чулки на свои долгие ножки, то разрыдалась с горя. Черный капрон делал ее ноги еще более тонкими и ужасными. Модный жирный шов делил пополам не полненькие ножки-рюмочки, как у Скобцевой, а две тонкие чурочки, делая Галочку еще смешнее и уродливее. В общем, от модных чулок она вынуждена была отказаться. А вот от облегающих трикотажных футболок отказаться не имела права. На уроках физкультуры требовалась обязательная форма. Одноклассницы, пробегая стометровку, гордо выставляли навстречу ветру и восторженным мальчишечьим взглядам тугие мячики, а Галочка вынуждена была в усиленном режиме махать перед собой руками, чтобы отсутствие мячиков под ее футболкой не слишком бросалось в глаза. Но оно все равно бросалось. Нет! Не так! Неправильно! Галочка Харя вообще никому не бросалась в глаза. При росте метр семьдесят пять ее вроде как и не было в классе вовсе. Ее постоянно забывали пригласить на вечеринки и дни рождения, которые класс часто отмечал в полном составе. Ее никто не приглашал танцевать, когда после комсомольских собраний в актовом зале школы начинались танцы под радиолу. Для этих целей военрук Никодим Петрович приносил это чудо техники из кабинета директора в своих могучих руках полковника в отставке.

Галочка мучилась и плакала в подушку. Колька Якушев, изобретатель клички для Хариной, уже давно забыл об этом. Ему казалось, что Гальку зовут Харей с самого детского сада, куда они когда-то ходили с ней вместе. Галочка тоже забыла, кому была обязана ужасной кличкой, потому что из Якушева к одиннадцатому классу образовался такой интересный молодой человек, что в него была повально влюблена вся женская половина их школы, включая, разумеется, и саму Галочку.

В те времена девчонки обожали из толстых тетрадей в жестких коленкоровых переплетах делать некое подобие альбомов уездных барышень XIX века. Они записывали в них стихи Пушкина и Лермонтова, а также сомнительные стишата неизвестных авторов, типа:

Любовь – это главное слово,
Любовью – умей дорожить.
Люби одного, но такого,
Чтоб дня без него не прожить!

Стишата заключались в веночки из цветов, старательно раскрашенных прослюнявленными цветными карандашами, или в виньетки, тщательно перерисованные из «Евгения Онегина». Поскольку сии «альбомы» не являлись дневниками как таковыми, то не содержали ничего интимного, что мешало бы показать товарищу по классу. Наоборот, эти тетрадки ходили из рук в руки, и каждый желающий оставлял там запись, сообразуясь со своими наклонностями, темпераментом, интеллектом и общей эрудицией. Девушки рисовали преимущественно зверюшек, волооких красавиц и пышные букеты цветов. Парни не гнушались изображать танки «Т-34», автоматы Калашникова в сборе, а самые талантливые – могли за пару минут набросать на тетрадном листке карикатуру на кого-нибудь из школьных учителей. Страницы альбомов заполнялись песнями, цитатами из «Войны и мира» и «Как закалялась сталь», афоризмами и высказываниями великих людей по любому поводу.

Галочка тоже завела такой «альбомчик». Выбрала в магазине самую красивую тетрадку с коричневой обложкой, тисненной маленькими аккуратненькими клеточками. На первой странице она хотела, как и полагалось, указать фамилию владелицы, то есть свою, то есть – Харина. Потом, по размышлении здравом, делать этого не стала. Еще не хватало, чтобы какой-нибудь шутник из тех, кому попадет в руки ее тетрадка, подписал бы к фамилии через тире еще и гнусное прозвище. Нет уж! Конечно, можно как-нибудь покрасивее вывести собственное имя – Галина, но Галин в их классе целых четыре… Подумав еще немного, Галя Харина решила оставить свою тетрадку анонимной. В конце концов, если вдруг что – всегда можно по почерку догадаться, чей это «альбомчик».

На первой странице, для почина, Галочка переписала стихотворение Пушкина «Пророк». Ей очень хотелось написать в заветной тетрадке что-нибудь о любви, но тогда получится, что комсомолка Харина только о ней и думает, что как-то не на злобу дня. Пусть лучше одноклассники увидят, что она, как пушкинский Пророк, томится духовной жаждою. Это хорошо, это по-комсомольски.

Перевернув страничку с «Пророком», Галочка нарисовала тощий и одинокий, как она сама, василек, а под ним вдруг быстро, будто кто ее толкнул под руку, торопливо вывела: «Умри, но не давай поцелуя без любви». Н. К. Kрупская», захлопнула тетрадку, засунула ее в портфель и застыла за письменным столом каменным изваянием. Она думала о том, что с полным правом могла бы «дать» Кольке Якушеву поцелуй, потому что влюблена в него самым страшным образом. А сама Крупская утверждает, что с любовью – можно. Кто посмеет оспорить ее авторитет?

Ночью Галочка долго ворочалась в постели и никак не могла заснуть. Оно и понятно: разве заснешь, если без перерыва и в разных вариациях представляется, как она «дает» Якушеву этот самый поцелуй. Сначала Галочка подумала, что «дать» – это означает самой поцеловать Кольку в щеку. Но, во-первых, где это можно сделать так, чтобы никто, кроме самого Кольки, при этом не присутствовал? А во-вторых, что с ней, с Галочкой, сделает Якушев после того, как она его поцелует? Опять обзовет Харей и пойдет рассказывать всему классу, до чего эта самая Харя докатилась? Галочка представила, как мерзко ржет Сашка Вербицкий, страшный насмешник, циник и язва, и подушка под ее головой взмокла. Девушка перевернула ее на другую, сухую и прохладную сторону и принялась мечтать дальше. А что, если «дать» – это значит позволить Кольке поцеловать ее, Галочку? При таких мыслях она даже привстала с постели, потому что все тело ее охватила такая страшная и одновременно сладкая дрожь, что лежать, эдак дрожа, было немыслимо. Галочка нахохлила плечи, обхватила руками колени, обтянутые тонкой тканью ночной рубашки, и облизнула горячие губы, которые непонятным образом вдруг так припухли, будто Якушев поцеловал их уже раз десять.

Прометавшись в постели часов до пяти утра, свернув при этом простыню в безобразный клубок, Галочка с трудом оторвала голову от подушки, когда прозвенел будильник. В результате головной боли, которая сразу и безжалостно сдавила ей виски ввиду первого в жизни серьезного недосыпа, вместо общей тетради, в которой она решала задачи к предстоящему экзамену по физике, Галочка сунула в портфель свой «альбом» с «Пророком» и цитатой из Крупской. Очень уж у этих тетрадей были похожие обложки. Писчебумажная промышленность в те годы не утруждала себя разнообразием.

Не успела заспанная девушка вытащить из портфеля тетрадь, якобы по физике, как ее выхватил местный хулиган и насмешник Вербицкий.

– Я только задачу спишу, – миролюбиво провозгласил он, плюхнулся на сиденье парты рядом с Галочкой и открыл тетрадь. Увидев красиво переписанного «Пророка», Сашка в удивлении пожал плечами и всего лишь машинально перевернул страницу с бессмертными строками Александра Сергеевича. Понятно, что там он напал на не менее бессмертную фразу о поцелуе без любви. Вербицкий хмыкнул уже более громко, потом препротивно хихикнул, а затем вдруг обратился к классу.

– Тут вот наша Харя утверждает… – начал он. Галочка вскочила с места и попыталась отнять свою тетрадь, но не тут-то было. Сашка ловко вывернулся из ее слабых рук, единым духом перемахнул средний ряд парт, вскочил с ногами на собственную, отвел руку с тетрадью в сторону, другую – картинно и эдак кругло выбросил вбок и продолжил: – Так вот: наша Харюша считает, что лучше умереть, чем поцеловаться! А? Каково? Что вы думаете на этот счет, девчонки?

Девчонки прежде всего захихикали, кто как умел: кто тоненько и услужливо (Сашка был ничего себе парнем, симпатичным и высоким), кто громко и зло, а первая красавица Люся Скобцева, смерив Галочку презрительным взглядом, без всякой улыбки, что было особенно убийственно, сказала:

– Конечно, ей лучше умереть, потому что кто ж станет с Харей целоваться!

Последние слова Скобцевой потонули во всеобщем хохоте. Побледневшая Галочка хотела было отказаться от этой тетрадки: пусть кто-нибудь попробует доказать, что это она писала! У самой злыдни Люськи почти такой же аккуратный и круглый почерк. Русачка Анна Матвеевна всегда путается в их работах… Да, Галочка хотела отказаться, но не стала. Сашка ведь вытащил тетрадь прямо из ее рук.

– Не, а если серьезно, – не удовлетворился заявлением Люськи Вербицкий. – Девки, неужели и впрямь лучше умрете, чем… Давай-ка мы с тобой… – и он повернулся к Скобцевой, – поцелуемся, а, Люськ! Любви промеж нас нет, значит, вполне можем проверить теорию нашей Хари.

Галочке хотелось выкрикнуть, что выкладка вовсе не ее и что она вообще написала это так просто… для юмора… а вовсе не для поцелуев, но ничего такого сделать не успела. Скобцева вдруг как-то странно улыбнулась, бросила быстрый взгляд на Якушева, в некоторых отношениях с которым уже давно подозревалась коллективом, неожиданно и очень ловко вскочила на парту к Сашке, обняла его за шею и прижалась губами к его губам. Похоже, что бравый насмешник Вербицкий растерялся: выронил Галочкину тетрадь и даже не обнял Скобцеву для приличия хотя бы за талию. Люська оторвалась от губ Сашки, с независимым видом спрыгнула с парты на пол, одернула задравшийся черный передник школьной формы и как ни в чем не бывало уселась на свое место на первом ряду у окна. Затихший класс одномоментно перевел глаза на Кольку Якушева. Его лицо сделалось багровым. Он зачем-то подергал себя за породистый прямой нос, забросил уже выложенные на парту тетради и учебники в старенький порыжелый портфель и с прямой независимой спиной вышел из класса.

– Пдмш… – бросила ему вслед нечто, состоящее из одних согласных, Люся Скобцева, но все перевели правильно – «Подумаешь!».

Сашка Вербицкий так и стоял на парте, а Галочка Харина возле него в тот момент, когда в класс вошел физик Иван Клементьевич.

– Эт-т-т-та-а-а еще штт-т-та-а-а такойя-а-а-а-а?! – прогудел шаляпинским басом физик, наткнувшись взглядом на Сашку, который до того очумел, что никак не мог догадаться спрыгнуть на пол.

– Это на него столбняк напал, Иван Клементьевич, – пропела Скобцева и оборотилась к Вербицкому с совершенно непонятным выражением круглого розового лица.

– Это я… – неожиданно вдруг ожила Галочка.

– Что «ты»?! – удивился физик.

– Я это… мы… в общем… шутили… понимаете… тетрадку мою на шкаф забросили… – Галя показала зажатый в руках «альбом». – А Вербицкий… он… в общем, достал… Спасибо, Саша, – выжала из себя Галочка и пошла к своей парте.

1 2 3 4 5 6 >>
На страницу:
1 из 6