Любовь к роковым мужчинам

Тамара Ковалева, по мужу – Заботина, ненавидела своего брата Лодика. На самом деле его звали Володей, Владимиром, но детское прозвище Лодик почему-то прилепилось к нему намертво. Вообще-то правильней было бы называть его Лодищем из-за достаточно высокого роста и необъятной толщины. Именно по причине своей необъятности он уже давно не выходил не только за пределы квартиры, но даже и собственной комнаты. Профессия экономиста позволяла ему работать дома, общаясь с работодателем с помощью электронной почты.

Толстым Лодик был всегда. Домашние очень охотно объясняли всем желающим, что у него нарушен обмен веществ. Сам Лодик тоже в этом не сомневался. Тамара же была уверена, что обмен веществ нарушился бы у любого, кто точно так же, как брат, ел бы в три горла. Уже с детсадовского возраста мать наливала сыну супу по самый золотистый ободок в такую же глубокую тарелку, как отцу. Пока Тома с трудом одолевала одну котлету или сосиску, ее младший брат Лодик за это же самое время успевал съесть три. В детстве он постоянно что-то жевал: то горбушку хлеба, то кусок колбасы, то яйцо, сваренное вкрутую, то, прямо из своей объемистой горсти, присланные из деревни сушеные яблоки. В школе на переменах, когда одноклассники под бдительным надзором строгих советских учителей изыскивали любую возможность побегать по коридорам, Лодик сосредоточенно наворачивал принесенные из дома бутерброды. Чтобы никто не просил откусить или, что еще хуже, не отнял, Лодик прятался в разных потаенных местах школы, пока не нашел абсолютно надежное убежище. В углу рекреации второго этажа школы бюст Владимира Ильича Ленина покоился на поставленном на попа прямоугольном фанерном ящике, красиво задрапированном куском красной ткани. Однажды, пытаясь скрыться от первого хулигана их школы, восьмиклассника Вована Сидорчука, Лодик пробрался в угол за Лениным и был счастлив обнаружить, что постамент Владимира Ильича полый. Мальчик отсидел внутри задрапированного ящика всю перемену, и никто его не нашел. Даже хулиган не мог ожидать от маменькиного сынка и почти отличника Лодика Ковалева подобного кощунства. Лодик же не видел в своих действиях никакого святотатства. Дедушка Ленин, судя по тому, что написано в детских книжках, был добрым, а потому охотно позволил бы прятаться в недрах собственного пьедестала, особенно от таких мальчиков, как Вован, которые плохо учатся, совершенно не занимаются общественной работой и даже не собирают металлолом и макулатуру. Но время шло, Лодик рос и толстел, а фанерный ящик, одетый в яркий кумач, оставался строго неизменных размеров. И однажды случилось то, что должно было случиться. На одной из школьных перемен Лодик забрался в ленинский ящик для поедания очередного сытного бутерброда с докторской колбасой, где и провел время с большой для себя пользой. Вылезти же обратно изрядно растолстевший мальчик не смог. Пыхтя и сопя, он ворочался в своем убежище, раскачивая его до тех пор, пока гипсовый бюст дедушки Ленина не рухнул на пол, разбившись на крупные омерзительные осколки. Тамара потом с ужасом вспоминала, как уборщица тетя Зина складывала в свое ведро отдельно взятые гипсовые глаза, нос с верхней губой, нижнюю губу с острой бородкой под нею и особенно страшный по причине малой поврежденности круглый ленинский затылок.

Застрявшего в ящике Лодика собственноручно совместными усилиями вытаскивали завуч школы Генриетта Аркадьевна и директор Иван Степанович, кабинеты которых находились как раз напротив бюста вождя пролетариата, а потому они первыми выскочили на шум. Тамара слышала, как вечером того же дня родители разговаривали о том, что с Лодиком надо что-то делать. Она, правда, считала, что брата следует просто посадить на голодный паек, и все образуется, но мама почему-то убеждала отца, что сына стоит перевести в другую школу. В конце концов Лодик был действительно переведен в школу в соседнем районе, куда ему приходилось топать своими толстыми ногами лишних два квартала. А ходил он все хуже и хуже. На ногах, которые неимоверно терлись друг о друга своими жировыми отложениями, возникали плохо заживающие раны. Ожирение, в котором уже никто не сомневался, хотя продолжали стыдливо называть нарушением обмена веществ, в советские времена практически не лечили, прописывая всем одно и то же: строгую низкокалорийную диету. Это назначение было для Лодика страшней самой болезненной медицинской процедуры. Он не мог есть мало. Есть он хотел всегда и продолжал есть, несмотря на то что объем талии уже превосходил пределы разумного. К незамысловатым прозвищам типа Жиртрест и Мясокомбинат он привык до такой степени, что они его давно не обижали. Зовут же одного из одноклассников Жабой, а он ничего, живет себе и в ус не дует.

Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы у разжиревшего до бегемотоподобного состояния молодого человека возникла какая-нибудь романтическая привязанность. Впрочем, у него она, конечно, возникнуть могла, только ни одна из девушек никогда не стала бы записывать в герои своего романа Владимира Ковалева, на которого неприятно смотреть. Дружеских привязанностей у Лодика тоже не было. Он все время бывал один. Сам по себе. Со своими вечными бутербродами.

То, что Лодик выглядит не лучшим образом, нравиться Тамаре, разумеется, не могло. Утешало то, что он младше ее на пять лет, а потому отсутствие у него друзей ее не волновало. Вот если бы брат был на пять лет старше, тогда это могло бы принести некоторые огорчения. Кто-нибудь из друзей старшего брата вполне мог бы стать предметом обожания Тамары, но товарищи младшего не интересовали в принципе.

Пока родители были живы, Тамаре по разным причинам не удалось устроить свою личную жизнь. Когда ей исполнилось двадцать шесть, неожиданно от сердечного приступа умер отец, который до этого вообще никогда ничем не болел и ни на что не жаловался. Очень скоро вслед за ним ушла и мама. Поговаривали, что она умерла от тоски по мужу, которого очень любила. Тамара находила это справедливым. Немного оправившись от похорон и переживаний, она вдруг осознала, что, по сути дела, является уже самой настоящей старой девой, не имеющей никаких привязанностей и отягощенной заботой о младшем брате, висящем на ней во всех смыслах тяжкой многопудовой гирей. Лодик, в уме которому никто не отказывал, умудрился заочно окончить финансово-экономический институт, но на службу устроиться не мог, поскольку в перестроечные времена работу на дому было практически не найти, да он особенно и не старался. Ему казалось вполне комфортно проводить целые дни у телевизора или за книгами, благо родители оставили детям в наследство очень хорошую библиотеку. Тамара выбивалась из сил, чтобы прокормить себя и невероятно прожорливого брата, но Лодика это нисколько не тревожило. Он настолько привык, что о нем постоянно кто-то заботится, что усилий Тамары не замечал, принимая их как должное. Поскольку родители приказали долго жить, старшая сестра, с его точки зрения, просто обязана была перенять у них эстафету заботы и продолжать обеспечивать брату приличное существование.

Но очень скоро, будто в награду за пережитое, Тамаре встретился человек, которого она полюбила со всем пылом истосковавшейся по романтическим чувствам души. Николай Заботин был телефонным мастером, которого однажды вызвали для устранения неисправности в аппарате. После того как Николай сделал для их телефона все, что мог, Тамара предложила ему выпить чаю с блинчиками. Она напекла их для Лодика, который изводил ее просьбами о них целую неделю. Тамара пыталась убедить брата, что мучное ему особенно вредно, но потом поняла, что лучше накормить его блинами, нежели слушать каждый день, как Лодик ноет и канючит, будто неразумное дитя. Николай за разговором, который в нужное русло умело направляла Тамара, съел почти все блинчики, а когда понял, сколько умял, рассмеялся и заявил, что теперь является Тамариным должником, а потому в удобный для нее день приглашает в кафе «Ласточка», где всегда есть неплохой выбор пирожных.

Так и завязалось знакомство, которое очень быстро перешло в ту стадию, когда двум влюбленным необходима крыша над головой. Николай сразу дал понять Тамаре, что намерения у него самые серьезные, но загвоздка в том, что плохо с жилплощадью, поскольку он живет вместе с родителями и семьей брата в малогабаритной «двушке». Тамару это его заявление нисколько не смутило, так как она хоть и жила тоже в двухкомнатной квартире, но с большими светлыми помещениями и только вдвоем с братом. Одна комната в двадцать три метра с лоджией была полностью в ее владении. К тому времени Николай так еще и не познакомился с Тамариным братом, поскольку тот во время его приходов к невесте никогда не выходил. Новоиспеченный жених видел в этом самое благородное проявление особо деликатной натуры Владимира и был уверен, что без труда поладит с ним. Чтобы два нормальных мужика да не договорились между собой – такого и быть не может!

Тамара и Николай решили не устраивать пышную свадьбу. Расписались в районном ЗАГСе и скромно отметили бракосочетание все в том же кафе «Ласточка» с самыми близкими людьми. Лодик на свадьбе не был. Тамара объяснила это немногочисленным гостям его крайним нездоровьем. Учитывая, что здоровым болезненного ожиревшего брата назвать нельзя, выходило, что она почти не покривила душой.

Когда молодые, отгуляв в кафе, явились в квартиру Тамары для законного совместного проживания, «больной» Лодик вывалил свое дико тучное тело в коридор, чтобы встретить новобрачных. Мало сказать, что явлением брата жены Николай был потрясен. Он совершенно растерялся, поскольку никогда в жизни не видел такого толстого человека, разве что на картинках в журналах. Он тут же уверил себя, что не в толщине дело, что ее, эту самую толщину, можно и простить человеку за хороший покладистый характер, самые лучшие черты которого Владимир проявлял, пока он, Николай, ходил в женихах. Но тот, кого муж сестры уже готов был полюбить от всего сердца, вдруг высоким бабьим голосом заявил, что требует, чтобы всякие мужья не вздумали считать себя хозяевами в квартире его родителей. Сразу после этого он спиной не без труда пропихнулся обратно в свою комнату, демонстративно хлопнув дверью.

Тамара тут же махнула вслед ему рукой, сказав Николаю: «Не обращай внимания», и потянула молодого мужа в свою комнату, пребывание в которой сулило ему столько приятного, что он тут же забыл про явление недовольного толстяка.

Каково же было удивление Николая, когда в самый интимный момент дверь в комнату открылась, послышался щелчок выключателя, и помещение озарила люстра аж в пять рожков. Не сообразив даже как-то прикрыться, Николай оторвался от жены и уставился на дверь, весь проем которой заполнила человеческая туша. Туша, имевшая наверху два небольших, но зорких глаза, внимательно осмотрела открывшийся вид, никак не выразила своего удовольствия или, напротив, неприязни от увиденного, открыла рот и произнесла, с точки зрения Николая, праздновавшего первую брачную ночь, совершеннейшую чушь:

– Томка! Я есть хочу!

Тамара, кое-как прикрыв самое сокровенное хвостом одеяла, крикнула:

– Совсем с ума сошел, Лодик! Немедленно выйди вон!

– И не подумаю, – спокойно проговорил тот, которого, к удивлению Николая, странно назвали Лодиком, протиснулся в дверь и уселся на стул прямо напротив молодоженов. Стул по-стариковски крякнул, но все же выдержал непомерную тяжесть тела, которое подошедшим тестом сползало с его сиденья. – Вы, Томка, натрескались на своей свадьбе, а мне ты оставила только несколько сосисок и макароны. Я их съел давно.

– Так поди и сделай себе... ну я не знаю... яичницу, что ли... – раздраженно ответила ему Тамара.

– Яичницы мало! Я уже часа три как голодный!

– Ну и что!

– А ничего! Ты должна обо мне позаботиться! Я тебе не чужой!

– Послушай, братец... – Николай решил назвать этого Лодика нейтрально – братец, не в том смысле, что он Тамарин брат, а просто употребив это слово всего лишь как довольно распространенное обращение к молодому человеку мужского пола.

– Я вам не братец! – визгливо выкрикнул Лодик и опять как ни в чем не бывало обратился к Тамаре: – Давай, Томка, по-быстрому, а то уже совсем сил нет терпеть.

– Пошел во-о-он! – не менее визгливо отозвалась Тамара.

Николай с неудовольствием отметил, как похоже интонировали брат и сестра, потом спустил ноги с дивана, натянул брюки от свадебного костюма прямо на голое тело, встал перед Лодиком во весь свой немаленький рост и, стараясь не выходить из себя, сказал, особенно выделив голосом все то же слово «братец»:

– Тебе, братец, лучше уйти отсюда. Здесь, понимаешь ли, обосновалась семья, ячейка... так сказать... общества... и ты не имеешь никакого права нарушать неприкосновенность нашей частной жизни...

Лодик посмотрел на Николая взглядом олигофрена, каковым вовсе не являлся, и опять обратился к сестре:

– Ну, Томка, сколько можно тебя просить!

Тамара некрасиво взвыла, а Николай подскочил к ее брату и попытался взять его, что называется, за грудки, чтобы вышвырнуть из комнаты, но потерпел полное фиаско. «Грудки€», конечно, нашлись, взяться было за что, но оторвать тушу Лодика от стула оказалось невозможным. Сам Лодик во время позорных потуг муженька сестрицы даже не удостоил его взглядом. Уже совершенно разъяренный Николай, размахнувшись, с большим наслаждением стукнул кулаком по этим самым «грудкам», но тоже, похоже, без всякого успеха. Кулак глухо ткнулся в нечто неприятно-мучнистой консистенции, живо напомнившее Заботину муляжи, на которых в армии они отрабатывали надевание противогазов на головы гражданскому населению, пострадавшему от воздействия отравляющих веществ. Как на бесчувственные муляжи никакие ОВ не могли подействовать, так и на Лодика воздействие почти железного кулака Николая не произвело особого впечатления: жировые отложения легко нейтрализовали удар.

– Не связывайся с ним, Коля, – сказала подошедшая к ним Тамара, уже одетая в халат. – Лучше я сделаю ему поесть, чтобы отстал.

Конечно, на следующий же день Заботин врезал в дверь Тамариной комнаты французский замок. Открыть его Лодик не мог, но по-прежнему позволял себе ломиться к молодоженам с требованием еды в любое время дня и ночи. Он стучал в дверь то кулаками, то ногами и самым противным голосом требовал поесть, сколько бы еды сестра ни оставляла ему как раз на такие случаи. Тамара пыталась проводить с ним воспитательные беседы, но каждый раз при упоминании Николая и законного брака с ним лицо Лодика принимало то самое олигофреническое выражение, которое в первый день знакомства с братом жены так поразило Заботина.

– Если он не полный придурок, каким прикидывается, – сказал однажды жене Николай, – это означает, что он просто хочет выкурить меня отсюда, как зловредную осу!

– Ну потерпи, Коля, – взмолилась Тамара, – он привыкнет к тебе, вот увидишь!

– Этот? – Николай с самым саркастическим выражением лица указал на стену, за которой находилась комната Лодика. – Этот трутень вовсе не собирается ко мне привыкать! Он привык, чтобы ты на него работала, как батрачка-поденщица, и уступать тебя мне не собирается ни за какие коврижки!

– Но что же делать-то? Не могу же я его выставить из квартиры! Он здесь прописан в конце концов!

– Откуда я знаю, что делать! Но ты дождешься, что я его как-нибудь прирежу... Хотя... черт его знает, может, он бессмертен!

– Ну что ты такое говоришь, Коля... – почти прорыдала Тамара.

Николай походил по комнате, то сжимая, то разжимая кулаки, которые никак не могли ему пригодиться в борьбе с братом жены, а потом подсел к Тамаре на диван и предложил:

– Слушай, Томусик! А давай разменяем квартиру на две комнаты в разных районах, и пусть твой братец поживет-ка один!

– Коля! – Тамара даже перестала всхлипывать. – Во-первых, Лодик один не выживет! Он совершенно не знает жизни! Он несколько лет не выходил из квартиры даже на лестницу! Он даже не знает, где купить хлеба и сколько он сейчас стоит! И потом, отдельная квартира – это все же квартира... Ты представь, как жить в коммуналке, когда у нас с тобой появятся дети... Стирка пеленок... купание... И все это в местах общего пользования, где полная антисанитария, да?

– Почему обязательно антисанитария?! Между прочим, наши родители много лет прожили в коммуналках, и ничего... как-то нас вырастили и на антисанитарию не жаловались! А твоему Лодику... полезно наконец узнать, где хлеб продается и сколько стоит! – Николай хотел к своей речи присовокупить какое-нибудь крепкое словцо, но вдруг понял, что чуть не пропустил нечто интересное. Он обнял жену, прижал к себе и, интимно дыша ей в ухо, спросил: – А что, Томусь, ты уже... того... да?

Тамара вскинула на мужа непонимающие глаза, но тут же сообразила, что он имеет в виду.

– Нет... еще нет... – смущенно ответила она. – Но это же когда-нибудь случится... ты же понимаешь...

– Эх, жаль, что еще не-е-ет, – протянул Николай и добавил: – Но... с другой стороны... можно еще поработать над этим вопросом, а? Как ты считаешь? Можно прямо сейчас...

И они поработали... И даже Лодик в тот момент к ним не ломился, но работа супружеской пары успехом в тот день не увенчалась. Собственно говоря, успехом она так и не увенчалась вообще. За полугодие совместно прожитой с Заботиным жизни Тамара почему-то не смогла забеременеть, хотя врачи убеждали, что все у них с мужем нормально. Говорили, что такое бывает: нет-нет детей, а потом вдруг – раз – получите, распишитесь, а потому не стоит гнать лошадей, надо просто еще подождать.

Заботин ребенка не дождался. Его отношения с Лодиком накалились до такой степени, что он стал плохо спать и выглядел, будто тяжелобольной. Лодик же, наоборот, чувствовал себя очень неплохо, его мучнистое желтоватое лицо даже слегка порозовело, чего ранее никогда не наблюдалось.

– Этот гад высасывает из меня жизнь, – жаловался жене Николай. – Ты только посмотри, на кого я стал похож... – Он показывал Тамаре, как болтаются на нем брюки. – А он только пухнет, как на дрожжах! Скоро в двери пролезать не будет, и тебе придется не только еду ему в комнату подавать, но и сортир прямо там устраивать!

Ничего, кроме «Ну что ты такое говоришь, Коля!», Тамара сказать мужу не могла. Она и сама уже с трудом держалась молодцом в том аду, который ей с мужем устроил братец, но не видела выхода из создавшегося положения. Лодик уже и в ней вызывал раздражение самого серьезно свойства, но она чувствовала за него ответственность перед ушедшими из жизни родителями. Бросить его она не могла, перестать за ним ухаживать – тоже. Она металась между мужем и братом, пытаясь сгладить конфликт, который на самом деле никакому сглаживанию уже не подлежал. И однажды, вернувшись с работы несколько позже обыкновенного, вместо любимого мужа обнаружила на столе в комнате записку: «Я ненавижу твоего брата! Боюсь, что подсыплю ему в жратву крысиного яду. А еще боюсь, что возненавижу тебя вместе с ним. Лучше нам пожить пока раздельно».

Первым делом Тамара бросилась звонить друзьям в надежде на то, что Заботина удастся у кого-нибудь обнаружить, как-нибудь переориентировать и вернуть домой. Она была даже согласна забрать мужа в состоянии самого отвратительного алкогольного опьянения. Не удалось. Ни один приятель не знал, где находится Николай. Позже выяснилось, что он уволился и из мастерской по ремонту телефонов и вообще уехал в другой город.

Тамара много плакала, пеняла брату и даже не кормила его из принципа почти два дня. Обнаружив, что он грызет сухие макароны, сжалилась и сварила ему то, что осталось от початой пачки. От Николая она больше не получила ни одной весточки. Он исчез из ее жизни навсегда.

Лодик, утратив предмет для приложения изощренных издевательств в лице Николая Заботина, тоже как-то сдал, скуксился, если можно применить такое выражение для огромной туши, и перестал розоветь лицом. Двадцатишестилетний молодой человек неожиданно принялся стареть: резко поседел, на крутом толстом лбу появились глубокие, лоснящиеся морщины и залысины, уходившие длинными мысами прямо к жирному многоярусному затылку. Тамара, грешным делом, даже подумывала, не идет ли дело к концу, надеясь, что организм Лодика больше не в состоянии выдерживать нагрузку в виде собственного веса. Но брат вскорости оправился, замер в определенной степени поседения и сморщивания и продолжал требовать себе еды и зрелищ, а именно – кассет для видеомагнитофона, который успел купить для семьи Николай.