Уйти красиво и с деньгами

– Почему? Раз вещь, вы говорите, дорогая, хозяйка или хозяин обязательно отыщутся и еще нам спасибо скажут! Мы ведь, как благородные люди, вернем потерю. А могли ведь потихоньку сбыть – либо шпильку целиком, либо камушки сковырнуть…

– Лиза! Лиза! – отшатнулась от нее тетка. – Что за мысли, что за слог!.. Хотя ты, кажется, права. Завтра я съезжу к Натансону…

– Сегодня, тетя, сегодня! Не то будет похоже, что мы тянули время и пробовали выковыривать камни. Пойдемте! И я с вами.

– Нет, это лишнее. Тебе нечего лезть в такое дело. Молодая девица…

– Должна витать в облаках, как мошка? Я это знаю, но все равно с вами пойду. Ведь эту шпильку нашла я! К тому же мне так хочется посмотреть у Натансона жемчуга, какие теперь самые модные – эти длинные нити, о которых все говорят. У Аделаиды Петровны, например, жемчуг до самых колен висит. Я сама вчера видела!

Анна Терентьевна одобрительно вздохнула:

– Да, ничего не поделаешь – юность всегда тянется к прекрасному!

Интерес молодой девушки к жемчугу показался ей более симпатичным, чем тяга к пиявкам.

– Ладно, так и быть, едем к Натансону, – решилась она.

«Едем» было сказано из приличия и по привычке. К Натансону тетя и племянница отправились пешком. Извозчика брать не стали – всего-то полчаса ходу!

Такой променад с целью экономии Анна Терентьевна находила вполне приличным и нисколько не оскорбительным. Собственных выездов у Одинцовых давно не водилось. В их каретном сарае громоздился разный хлам. Однако на один бок осевшая, старомодная, с проломленным дном коляска до сих пор пылилась в углу. Она напоминала о былом достатке, о езде с ветерком, о рыжей гривастой паре, что обитала некогда рядом, в беленой конюшне. Теперь и в конюшне тоже копилась неизбежная рухлядь, хотя и потягивало иногда конским духом, сенцом, навозом и дальней веселой дорогой.

В самом начале лета случаются в Нетске внезапные жары. Небо тогда дышит огненной пещью, воздух сам собою потрескивает и колышется волнами. Именно в такой день Анна Терентьевна с Лизой двинулись к Натансону.

Они шествовали по улице, которая называлась Новый бульвар. Правда, там не росло ни одного дерева. Растительности на бульваре не завели, ссылаясь на общее мнение, что в Нетске на улицах деревьям не жизнь. Название же было данью мечтам о том, как через триста лет настанет лучшая, осмысленная, красивая жизнь. Тогда и бульвар зазеленеет – быть может, даже сам собой.

Дамы шли по солнцепеку в летних туалетах. Наряды считались летними лишь потому, что были сшиты из более светлых и чуть более редких, чем обычно, материй. Глухие воротники, длинные рукава, чулки, тесные туфли – до чего все это было старомодно и глупо! Лиза от души страдала в своем белоснежном гипюре, под ненавистной шляпой-тарелкой с куцей девической лентой. Хорошо еще, что тетя Анюта разрешила не надевать перчатки. Прошлым летом на даче Лиза преспокойно щеголяла в короткой матроске и босиком – о, блаженство! Но в этом сезоне Анна Терентьевна решила, что с Лизиной шеей случилось нечто важное и надо прятать это в воротник, простирающийся до самых ушей.

Сама Анна Терентьевна выступала рядом с Лизой затянутая, с императорской челкой, прилипшей ко лбу. На голове она несла целую корзину шелковых роз, которые декадентски поблекли за четыре года, прошедшие с того дня, как они распустились в шляпной мастерской мадам Шипиловой. Несмотря на жару, Анна Терентьевна шла ровно и плавно. Ее красные губы изо всех сил пытались сложиться в небрежную улыбку; ее кружевной зонтик, искусно заштопанный в двух местах, отбрасывал рябую тень.

Только у Натансона можно было перевести дух после экономической прогулки. Магазин был устроен отлично: при открывании дверей тихо тренькал над головой колокольчик, стены обшиты деревом, за стеклянной витриной стояли два молодых Натансона, из которых младшему стукнуло лет сорок пять. Но главное, тут всегда было темновато и прохладно. Летом это очень кстати.

Анну Терентьевну, как всегда, встретил сам хозяин, Натансон-отец. Сыновья лишь безмолвно улыбались по углам. Натансон-старший, очень пожилой, очень бледный, с тусклыми, будто выплаканными глазами, манеры сохранил превосходные. Его ласковый голос таял, как масло в каше. Одинцовым он очень обрадовался – наверное, решил, что, оторвав от сердца, они принесли очередную семейную реликвию (как правило, весьма хорошего вкуса).

Смущенная Анна Терентьевна приложила платочек к потному лицу. Очень издали завела рассказ о злополучной шпильке. История у нее получилась такая путаная, что даже Лиза ничего не поняла. Зато Натансон качал головой и поддакивал.

Наконец тетя Анюта извлекла из ридикюля вчерашнюю находку. Старик Натансон взял шпильку длинными восковыми пальцами, которые у него не до конца разгибались, да и сгибались как-то странно, не в ту сторону, куда положено. Подержал шпильку перед носом, ласково улыбнулся. Затем вставил в глазницу монокль и стиснул стеклышко кожными складками так, что оно не вываливалось даже тогда, когда он сам склонялся очень низко. Включил особую электрическую лампочку, несильную, но немигающую, и медленно в ее свете повернул шпильку так и эдак. Впился водянистым своим зрачком, который в монокле сделался огромным, в павлиний глаз синего камня. Даже потрогал этот камень кончиком кривого мизинца – так осторожно потрогал, будто камень был живой и мог поежиться.

Наконец экономный Натансон потушил электричество и положил шпильку на стеклянную витрину перед Анной Терентьевной.

– Мадам имеет хорошую вещь, – весомо сказал он.

Из вежливости Натансон всегда обращался к клиентам в третьем лице, что выдавало в нем уроженца западных губерний. О себе он тоже говорил в третьем лице – «наша фирма», «наш магазин». Лицо второе или первое, быть может, и употреблялось Натансоном где-то в семейном кругу, но то было его сугубо частное дело.

– Это ваша работа? – обрадовалась Анна Терентьевна.

– О нет. Наша фирма может делать хорошую работу. Но эту не делала!

Он гордо упирал на слово «может». Анна Терентьевна совсем растерялась. Лиза пришла ей на помощь. Писклявым детским голоском, изображающим дремучую наивность, она спросила:

– А это вправду сапфир?

– О да, мадемуазель. Не шпинель, не аметист, а именно сапфир. Хороший камень – тон густой, почти лиловый. Скорее всего, это цейлонский сапфир, но огранен в Европе лет сорок назад. Голландия? Нюрнберг?.. А вот золотая работа недавняя, российская – возможно, петербургская или варшавская. Но не Москва, нет! Не тот вкус!.. Что еще? Бриллианты небезупречные, но подобраны хорошо – все голубой воды, огранены почти идеально. Мадам имеет вещь!

– Ах, эта вещь совсем не моя! – нахмурилась Анна Терентьевна.

Она звонко щелкнула замком ридикюля, дав понять, что в руки больше не возьмет нежданно приблудившуюся к ней варшавскую работу с небезупречными бриллиантами.

Лиза по-прежнему изображала глупую bebe[3 - Малютка (фр.).] и не сводила глаз с массивного деревянного слона с фальшивыми камнями вместо глаз. У слона в спине была обложенная бронзой дыра, и оттуда торчали карандаши.

– Настоящая индийская работа, – снисходительно улыбнулся Лизе и слону Натансон.

– Однако, Самуил Акимович, я бы вас попросила… – замялась тетя Анюта. – Господи, дело такое щекотливое… Если вы не делали и не продавали этой шпильки, как же теперь?.. Ее нашла наша няня… Не наведете ли вы справки, чья это вещь? Я бы хотела вернуть!

Натансон склонил голову, прикрыл глаза тонкими складчатыми веками.

– Наша фирма эту вещь не делала. Наш магазин эту вещь не продавал. Но это не значит, что фирма не имеет сведений. Вещь хорошая. Вещь известная. Вернее, две вещи.

– Какие две? Что вы имеете в виду?

– Этих шпилек две. Они парные. Одна, как я вижу, потеряна, и ваш человек нашел ее.

– А кто потерял, вы знаете? Не томите! – взмолилась Анна Терентьевна. – Кто та дама, которая…

– Не дама – девица. Юная девица, мадемуазель Пшежецкая, – сказал Натансон, не открывая глаз.

– Ах, боже ты мой!

Анна Терентьевна вновь щелкнула ридикюлем, выхватила платочек и приложила его к вспыхнувшему лицу. Чем дальше, тем дело становилось неприличней. Шпилька, оказывается, была Зосина. Ничего хуже быть не могло!

Ах, эта Зося… Анна Терентьевна даже не могла подобрать для нее точного слова, уместного в дамских устах. Куртизанка? Гетера? Камелия высшего разбора? В Нетске хватало веселых и нестрогих дам: они всегда заводятся там, где полно офицеров, чиновников, торгового люда. Были певички, артистки, швейки. Встречались тихие содержанки, которые оказывались вернее многих жен, и бесшабашные милашки, что не прочь на часок заглянуть в номера «Англии». Прочие веселые особы относились к самым низам ремесла и селились скопом на Саперных улицах.

Однако Зося Пшежецкая ни к одному из этих разрядов не относилась. Она, несомненно, являлась самым ядовитым цветком в Нетске. И самым дорогим – тем, который почти нельзя запросто купить. Зато скандалы, разорения и любовные безумства были по ее части.

Самым же скандальным в Зосе было то, что она происходила из очень порядочной нетской семьи. Во всяком случае, ее покойный отец, рыжий штабс-капитан Пшежецкий, пусть и любил покутить, и в карты играл много и неосторожно, но считался бравым офицером. Он любил говорить, что на самом деле он граф, вот только в каком-то XVIII веке в геральдических документах рода какие-то негодяи описались, и титул как-то сам собою, вместе с очень красивым гербом, сгинул. Мать Зоей, Антония Казимировна, вообще славилась набожностью и строгостью нрава. Младшая Зосина сестра училась в Ольгинской гимназии вместе с Лизой и Мурочкой. Одна лишь Зося была паршивой овцой в честном семействе. Одинцовы, само собой разумеется, с Зосей не знались и не водились.

– Самуил Акимович, не могли бы вы передать шпильку этой… Пшежецкой? – начала было Анна Терентьевна.

– Увы, мадам, – развел негнущимися руками старый Натансон. – Наша фирма делает вещи, продает вещи, но подобные комиссии взять на себя не может. Нет, никак не может! При глубочайшем уважении к мадам…

– Но отчего же?

– Слишком хороший камень, цейлонский, скорее всего. Огранка голландская. Сама работа петербургская. И лежит на тротуаре? Мадам, вероятно, пожелает вознаграждение за возврат вещи.

– Нет, нет! – вспыхнула тетя Анюта.

– Фирма может рекомендовать человека, который за разумные комиссионные, возможно, согласился бы уладить дело, – невозмутимо продолжал Натансон. – Мадам справедливо замечает – очень деликатное дело. Дорогая вещь, цейлонский сапфир. Вознаграждение будет хорошее, человек может иметь с него проценты.

– Вот еще! Ничего настолько деликатного тут нет. Не украли же мы эту шпильку! – возмутилась Анна Терентьевна и высокомерно направилась к выходу. – Как-нибудь я сама этот пустяк улажу.