В кожуре мин нет (сборник)

– Что это? – спрашиваю я.

Федя смущенно улыбается. Он извлекает из кожуха блестящий черно-белый аккордеон, ставит его себе на колени, набрасывает на плечо ремень.

– Сыграю тебе…

– Ух ты! – я сажусь удобней на подушках, слегка прикрывшись краем одеяла. В паре слушатель – музыкант кто-то должен быть одет.

Федор сосредотачивается, склонив голову с растрепанным чубом набок, и раздвигает меха. Его выпуклая попа еще увеличивается, словно раздувается вместе с мехами, и сдувается с обратным движением инструмента. Слегка путаясь, он выводит медленную хриплую мелодию.

– Отвыкли пальцы… – качает он головой в такт музыке.

Благородный Сервант-Буфет замирает, вспомнив давно забытое родное, шторы недовольны недостатком света, кровать терпеливо держит, а трехсерийный шкаф бесшумно отражает голого Федю, на раздвинутых бедрах и сплющенном половым органе которого дышит черно-белый монстр.

– В детстве учился, редко беру в руки… – оправдывается артист. – Мать хотела, чтобы я был музыкантом.

Я сожалею, что в комнате так мало зрителей. Картина достойна всего улыбающегося амфитеатра с проспекта «Наша клиника», не говоря уже о балконах.

Устав мучить пальцы, Федя отставляет инструмент к шкафу, удваивая его в зеркале, и ложится рядом.

– Тебе понравилось? – с надеждой на похвалу спрашивает он.

– Очень!

– Тебе кто-нибудь играл вот так?

– Нет! Никогда! Ты единственный!

Он улыбается и чмокает меня в уже запатентованное место. Мне становится скучно, словно мы давно женаты, и хочется уйти. Но сразу уходить неприлично, если вообще можно говорить о приличиях, лежа с голым урологом-музыкантом.

– Прикольную пару сегодня видела в твоей клинике, – говорю я, чтобы убить время до слов «ну мне пора».

– Мужик с бородкой с женой? – узнает Федя. – Я их не первый раз вижу. Баба какая-то задерганная, а муж – мой клиент! Скоро будет у меня.

– Откуда ты знаешь?

– Доктора всегда своих видят. Опыт. Заболевания, и даже предрасположенность к ним определенным образом отражаются на человеке. Внешний вид, походка, манеры, цвет кожи, цвет склер, да много всего. Любого врача спроси. А этот так и так придет. После Кружанского они все у меня! – смеется Федор. – Вот кто профи у нас! Мужиков он бегом ко мне, а теток – к эндокринологу, к гинекологу, к трихологу, к физиотерапевту, узи, рентген, анализы, в общем – ко всем, по кругу! Мужики хуже разводятся, ко мне и кардиологу только хорошо идут, на остальное забивают. Но тоже до поры. Полтинник стукнет, приползут со своими простатами! Ну и я своих, конечно, к нему на консультацию в обязательном порядке! Проблемы с членом первым делом на психике отражаются.

– Серьезно?

– Конечно! Это я тебе как доктор говорю! А Анатолий Абрамыч у нас умница! И клинике кассу делает, и докторам на карман налипает! Умеет работать! – восхищается голый уролог. – Крутится, правда, на трех работах. А ему деваться некуда! Жена, семья, две любовницы, квартира в кредит! Я вот смотрю на него и чего-то жениться мне еще больше не охота! Тут как хорошо, потрахались в свое удовольствие и никто никому как говорится! А гармошку, чтобы играла, надо ж смазывать… – философски замечает голый гармонист. – Ну чего, кино посмотрим про меня в Европе? – Он садится на итальянской кровати с такой надеждой в глазах, что вместо того чтобы ответить: «мне пора» я произношу:

– Ну, давай… А оно не трехсерийное?

– Нет! Всего минут двадцать где-то! – Он шустро спрыгивает с постели, демонстрируя выпуклую попу, берет на колени ноутбук, усаживается на подушках, включает.

Голубой монитор высветляет матовые плафоны люстры, которыми она смотрит свысока на происходящее в комнате. Испанский мутант, немецкий педант, итальянская двуспальная приживалка, советский сноб, мнящий себя музыкальным инструментом, голый хозяин квартиры с ноутбуком на коленях и Европой в глазах, очередная голая баба, расплодившиеся китайские тапки… Боже, что приходится освещать! – читаю я люстрины мысли. Все же, наверно, надо зарулить к психологу, но точно не к Кружанскому А.А в «Нашу клинку»….

Матрица

Ему четырнадцать.

Он стоит за шторой у черного окна, в котором фальшивым солнцем отражается шар ночника. Мать на Дне рожденья подруги. Должна приехать. Уже полвторого ночи. Все меньше света за окном. Лишь фальшивое солнце ночника висит над пустой дорогой. Он ждет.

Он всегда ждет мать в ее комнате. Она возвращается пьяная и довольная или пьяная и усталая. Целует его или трепет по голове, произнося: «Сыночка, ну зачем ты ждешь! Я же сказала, что буду поздно! Иди, ложись!» Но прежде, чем уйти к себе, он обнюхивает ее. Запах ее тела и ее духов перебит чужими духами, чужими сигаретами, чужим потом, чужим мужским парфюмом. Он тычется ей в грудь, чтобы вынюхать чужой запах весь, без остатка, но она отталкивает его: «ну что, как маленький, иди, иди…» Он чувствует, как на холке напрягается кожа. Если бы он был волчонком, встала бы дыбом шерсть.

Он ежится в холодной по сравнению с его телом постели, представляя, что все эти мужчины делали с ней, с его мамой. От этих картин у него наступает жесточайшая эрекция и он, закусив одеяло, чтобы не кричать в пустом доме, кончает в кулак. Потом он идет мыть руку мимо материной комнаты, из которой доносится пьяное сопение.

В свет фальшивого солнца над дорогой въезжает такси. Окно комнаты прямо над подъездом. Машина останавливается. Ничего не происходит. Пять минут. Десять. Пятнадцать. Потом открывается пассажирская дверь и оттуда вываливается мать в мятом платье. Она нагибается еще раз за сумкой. Оправляет платье, хлопает дверью. Хлопает дверью еще раз, сильней, и, покачиваясь, входит в подъезд. Такси уезжает. Он идет открыть дверь квартиры. Мать, пьяная, бормочет на ходу: «Сына нуштотынеспишь» и, с трудом попав в проем двери своей комнаты, падает поперек дивана.

– Ма, – зовет он, – ты, может, разденешься?

Ему отвечает пьяный храп.

– Ма! – тихонько трясет он ее за ногу.

Она резко закидывает руки за голову, и, всхрапнув, недовольно мычит.

Шар ночника освещает ее голые ноги – одна вытянута, другая согнута в колене, и ее обнаженную… дальше он боится смотреть. Когда она закинула руки вверх, задралось платье, и оказалось, что на ней нет трусов. Он оглядывается, будто кто-то еще может подсматривать. Но дома больше никого нет. Отец всегда в командировках. И сейчас тоже. Вернется только через неделю. Сердцебиение болтает его тело. Он уже не может не смотреть ей «туда»…Он очень близко видит ее небритую «киску», ощущает запах. Волосы мокрые и слипшиеся. Его это поражает. Почему они слипшиеся? Он пальцем дотрагивается до волос. Прохладные, в чем-то мокром и липком. Он думает только о том, почему у нее «там» слипшиеся волосы. Он ни разу в жизни не видел «это» так близко и в таких подробностях. Видел фильм как женщина лизала женщине, но это не то. Он трогает еще раз, смелее. Нюхает пальцы. Этот запах манит. И «киска» тоже манит. Ужасно манит. Он проводит между губ пальцем и смотрит матери в лицо. Никакой реакции. Он спускает шорты и берется за член, собираясь дрочить, но медлит. Осмелев, касается членом губ, и входит. Там очень горячо, у него подкатывает сперма. Мать стонет и, согнув выпрямленную ногу, раздвигает шире бедра. Он, испугавшись, быстро вытаскивает член, и бурно кончает, забрызгивая спермой слипшиеся волосы на «киске».

«Вот почему они мокрые и слипшиеся! Они в сперме!» – сражает его внезапная догадка, и он, придавленный этим прозрением, опускается на колени между материных ног…

Забыв погасить ночник, он плетется в ванну.

«Как же таксист без гандона ее… и как можно прямо перед домом… практически изнасиловал… так можно было в рот просто… а в машине пьяную ебать неудобно… пьяные не сопротивляются… она шлюха…» – вяло перетекают в нем мысли под монотонным душем. Ему все равно. Ему больно. Ему хорошо. Он маленький. Он взрослый. Он не понимает, что с ним происходит…

Больше такого не повторялось. Мать приходила пьяная и ложилась, но не голая. Он ждал, гасил ночник в ее комнате и шел дрочить в ванну. С тех пор он делал это каждый день.

В пятнадцать – у него появилась подруга.

Ему тридцать четыре.

Он инженер. Он женат. Жена младше его на восемь лет, но он не может заниматься с ней сексом. Он это делает, но редко и через силу. Он не хочет ее. Ему нравятся взрослые женщины. От тридцати восьми. Он мечтает о подруге, с которой можно общаться, обмениваться фото и иногда вылизывать ей «киску». Иногда ему везет, и он встречает таких женщин, но надолго это почему-то не получается. Развестись он себе никогда не позволит – ребенок должен расти нормально. Его сыну шесть лет. Он и женился из-за ребенка. Она была просто для ебли, а потом залетела, и он сам настоял на женитьбе. У ребенка должен быть отец, тем более, у пацана! Одна из его взрослых подруг, увлекающаяся психологией, которой он рассказал свою историю, посоветовала завести второго ребенка и присутствовать на родах. Мол, ты увидишь, как твой ребенок вылезает оттуда, и твой блок на секс с женой снимется, ведь твоя жена станет такой же, как мать, и ты ее захочешь. Но он считает, что это полный бред. Он уверен, что дело не в этом. Ему просто нужна женщина доминант. Именно женщина! Потому что тянет полизать именно взрослую текущую «киску». Тем более, что жена категорически против второго ребенка. Редкий секс между ними происходит по настоянию жены только в презервативе. И никак больше. Но он очень любит сына. Он почти смирился со своими необычными сексуальными потребностями и даже научился не показывать вида. «Видно это мой рок. Мне его и нести», – успокоил он себя.

А отношения с матерью у него самые обычные, как у сына с матерью.

Ему сорок один.

Недавно он перешел на новую работу. Не столько из-за большей зарплаты, сколько из-за того, что работа связана с разъездами и командировками. Перспектива встретить больше женщин и меньше бывать дома. Единственное, что его напрягает – у жены появилось больше возможности изменять ему. У него нет конкретных фактов. Но он не сомневается, что она это делает. Все женщины шлюхи. Но зачем своими руками создавать благоприятные условия! Перед последней командировкой он установил в спальне видеокамеру. Если подозрения подтвердятся, он с легкостью разведется. Парень уже взрослый и больше нет необходимости сохранять семью ради ребенка. Дождавшись, пока жены и сына не будет дома, он садится смотреть, что же происходило в его отсутствие.

Он видит жену, которая ложится в постель, приняв на ночь какие-то таблетки. Он и не знал, что она что-то принимает. Она моментально засыпает, даже забыв погасить ночник. В тусклом свете ночника он видит своего тринадцатилетнего сына, уверенно заходящего в их спальню. Он смотрит на мать, наклонив голову, и аккуратным, но привычным движением отдергивает с нее одеяло, задирает ночную рубашку. Она лежит на боку, подтянув колени к животу. Она без белья. Он выбирает точку обзора так, чтобы были хорошо видны ее анус и вход во влагалище, спускает штаны и уверенной рукой берется за член. Кончив, он вытирает руки полотенцем, надвигает на спящее тело матери рубашку, закрывает одеялом, выключает ночник и выходит из комнаты.

Отец просматривает эту запись несколько раз подряд, не в силах справиться с отчаяньем и возбуждением. Отчаянье сильней.

Он открывает ноутбук и рассказывает всю историю с самого начала случайной взрослой женщине, с которой знаком вот уже одиннадцать минут.

«Я не знаю, что мне теперь делать!!! Видит бог, я не хотел этого!!! Ну, в чем я виноват?!» – кричит он в виртуальное пространство, требуя немедленного ответа.

«Неуважение к женщине – это бомба замедленного действия. Дети видят и понимают больше, чем нам бы хотелось. Мы все загружены в матрицу!» – отвечает ему взрослая женщина.