Водопад в пустыне

– Так и быть. Я расскажу вам сказку, которая называется «Мудрый советник.»

Она придвинулась ближе к огню, сложила руки на коленях и заговорила:

«Рассказывают, что однажды Гарун-аль-Рашид собрал во дворце мудрейших советников и сказал:

– Тревожные вести коснулись моего слуха. Ремесленники жалуются на непомерные поборы, торговцам житья нет от разбойников, бедняки сетуют на неправедных судей. Какой совет подадите?

– О, повелитель. Ремесленники тревожатся попусту, – ответил первый мудрец. – Удвой налоги и увеличь число сборщиков податей. Увидишь, сколько еще можно взять с твоих подданных.

– О, повелитель. Торговцы волнуются понапрасну, – отозвался второй мудрец. – Увеличь пошлины на товары, и купцы станут отчаяннее защищать свое добро от грабителей.

– О, повелитель, – откликнулся третий мудрец. – Разве не заботится Аллах о богатых и знатных, о купцах и вельможах, посылая им золото без счета и удачу в делах, не тревожась о бедных? Так же поступают и судьи.

Выслушал калиф советников, и заметил:

– Думал, вы печетесь о славе нашего царства. Но вы печетесь лишь о собственной славе. Думал, печетесь о богатстве нашего царства, но вы печетесь лишь о собственном богатстве. Думал, печетесь о могуществе нашего царства, но вы печетесь лишь о собственном могуществе. Прочь с глаз моих.»

Аминат слушала, затаив дыхание, да и остальные ловили каждое слово. Дамига рассказывала удивительно. Трудно было поверить, что эта история ей хорошо известна. Казалось, Дамига описывала то, что творилось перед ее глазами прямо сейчас. Она сама видела и заставила слушателей увидеть толстых советников, восседающих на узорчатых подушках, услышать их ленивые, небрежные речи, подметить краску гнева на гордом лице калифа.

«Прогнал калиф советников и позвал брата своего, Джафара.

– Говори, что делать.

– Если хочешь узнать, как живется простым людям, переоденься бедняком и выйди в город.

Калиф ответил:

– Я так и сделаю, а ты пойдешь со мной.

– Слушаю и повинуюсь, – отвечал Джафар.

…Горшечник Ахмет всю жизнь трудился от рассвета до заката. Знал: придет время, когда спина согнется и руки ослабеют, когда не сможет он лепить узкогорлые кувшины и широкие плошки, раскрашивать их белой и голубой краской, обжигать в печи. Тогда настанут черные дни. На эти черные дни и откладывал Ахмет деньги. Двадцать монет скопил.

Ночами Ахмет беспокойно ворочался с боку на бок, решая, что делать со своими жалкими медяками. «Зарыть в саду? Но я уже стар, могу позабыть место. Поставить метку? А если кто-нибудь догадается и украдет? Придется на старости лет просить подаяние… Отнесу-ка я деньги судье! У него на дверях – запоры, на окнах – решетки.»

Судья Мустафа был человек почтенный. Рослый, дородный, осанистый. В руках – цепкость, во взглядах – значительность. Выслушал Мустафа просьбу горшечника, пересчитал деньги. Вздохнул:

– И это все твое богатство?

Стыдно Ахмету стало, будто в чем провинился. Склонил голову. Под ноги себе невольно посмотрел – ковер узрел. На стены взгляд перевел – видит, и стены в коврах. Потолок – и тот коврами обит. А посреди коврового великолепия стоит судья, в парчовый халат облаченный, монеты по одной перебирает. Говорит, поучая:

– Аллах вознаграждает тех, кто трудится. Наверное, ленив ты, Ахмет, работы бережешься.

Посмотрел горшечник на руки свои загрубевшие, на белые пальцы судьи и ничего не ответил. Мустафа вновь взвесил деньги на ладони.

– Что ж, Ахмет, сберегу твое сокровище.

Низко поклонился горшечник, поблагодарил судью и поспешил домой, глину месить, лепить кувшины и плошки.»

Дамига умолкла, и Аминат осознала, что находится в шатре. Мысленно девушка успела побывать в мастерской горшечника и в доме судьи. А судя по тому, как ерзали на месте младшие дети, они до сих пор ощущали под ногами мягкий ворс багдадских ковров.

«Прошло время. Совсем сгорбился и поседел Ахмет. Глаза потеряли остроту, руки – сноровку. Перестали захаживать на двор Ахмета бойкие торговцы. Понял горшечник, что наступила старость и настало время забрать свои деньги. Отправился к судье.

За прошедшие годы Мустафа еще толще стал – парчовый халат расходится, борода на животе, как на подушке лежит. Улыбнулся судья – глаза превратились в узенькие щелочки.»

Одна из подружек Алии прошептала:

– Судья обманет Ахмета, да?

Никто не ответил.

Дамига склонила голову, будто прислушиваясь к далеким голосам. Невольно и остальные напрягли слух. Дамига заговорила, и голоса приблизились, стали отчетливее: старческий, дребезжащий – Ахмета, густой, маслянистый – судьи.

«– Заходи, добрый человек, расскажи о своих делах.

Объяснил Ахмет, что не может больше работать, хочет тихо и спокойно прожить оставшиеся дни.

– Похвально, – отвечает судья. – На то и дана старость, чтобы оглянуться на прожитые годы, увидеть, сколько добра совершено, сколько зла. Успеть раскаяться, дабы предстать пред Аллахом с чистым сердцем. Верно ты решил. Всю жизнь трудился, пришла пора отдохнуть. Ступай, и да пребудет с тобой милость Аллаха.

И на двери указывает. Опешил Ахмет. Но – деваться некуда – осмелился попросить:

– Дай же мне деньги.

Удивился судья:

– Неужели ты ничего не скопил? Я думал, беседую с почтенным стариком, а вышло – с попрошайкой.

Бедный Ахмет чуть не заплакал.

– Как же, – говорит, – вспомни. Я принес тебе деньги на сохранение.

Разгневался судья.

– Оказывается, ты не попрошайка, а лжец! Денег я не брал.

Ахмет голос обрел, да как закричит:

– Верни двадцать монет!

Судья смеется.

– Ай, жадный ты человек, горшечник. Двадцать монет пожалел, такую малость!

Молил Ахмет, грозил, одно твердит судья: знать ничего не знаю.

– Я копил всю жизнь, – толкует Ахмет, надеется судью усовестить. – Без них не проживу.

– С двадцатью монетами тоже не проживешь, – успокаивает судья.