Культурный герой

– А…

Третий аминь так и не успел прозвучать, потому что Анжела зарычала и с лаем кинулась на толпу. Получила пинок, завизжав, покатилась.

– Ах, ты!..

Поло обернулся и заорал:

– Ребята, ахтунг! Это опять он.

И, подумав, добавил:

– Один. А нас много. Много ведь нас, а? У-у, – и радостно улыбнулся.

Кир понял, что на сей раз точно придется драться, и засучил рукава.

Первую волну нападающих он отбил легко, хотя кто-то успел чувствительно огреть его по ребрам велосипедной цепью. Детские тела оказались совсем не тяжелыми, и инерции у них не было почти никакой. О Кира они разбивались, как о скалу. Проблема в том, что их действительно было много и отступать они не собирались. Падали, утирали кровь и сопли и снова лезли вперед. Кир быстро содрал кулаки. Детишки поменяли тактику. Сообразив, что с налета им Кира не взять, трое или четверо вцепились ему в ноги и так и волочились за ним, пока Кир не споткнулся о лопату и не загремел на землю. Подняться он уже не смог. С десяток детей навалились сверху. Они пахли невонючим потом, они щипались, они кусались мелкими зубками, пыхтели, возились, норовили выдавить пальцами глаза. Все это было бы даже забавно, если бы внизу, в неглубокой могиле, под слоем рыхлого чернозема, не задыхалась Ирка. Кир отчаянно рванулся, но только увяз еще пуще, как в болоте.

– Мочите его, мочите! По яйцам его! – орал из-за спин нападающих Марко (а может, и Поло). Голос у него был уже подростковый, ломкий.

Неожиданно атака увяла. Кто-то наверху кучи запищал, кто-то вскрикнул остро и тонко. По лицу Кира мазнуло пушистым, и дышать стало легче. И еще легче. Совсем легко. Он стряхнул последних детишек и встал на четвереньки.

Кладбище кишело тушканчиками. Серые и песочно-желтые зверьки были везде – на надгробиях, на могилах, и просто прыгали по траве. Они кидались на детей и молотили их задними лапками или – что действовало намного эффективней – вцеплялись им в ляжки острыми резцами.

– Атас! – согласно завопили близнецы. – Это колдун! Они в сговоре! Сматываемся, ребя!

В сумерках прошуршало, протопало босыми пятками, и кладбище опустело. Остался только отплевывающийся от набившихся в рот волос Кир, скулящая Анжела и тушканчики. Анжела очнулась первой. Встряхнувшись, собака подбежала к могиле и принялась рыть. Тушканчики помогали, гребли согласно и быстро – только летела из-под лапок земля. Кир рванулся к могиле, упал на колени и тоже принялся копать. Спустя минуту костяшки его пальцев стукнули о крышку гроба. Он заработал еще быстрее. Показались гнилые доски. Кир поднатужился, поддел крышку пальцами и рванул на себя. Во все стороны прыснули ржавые гвозди. Ирка, лежащая в гробу, была спокойной, бледной и очень красивой. И мертвой.

– Козел ты сраный! – орал Кир. – Чмо непригодное! Ну хоть что-то ты должен уметь?!

Джентльмен вздохнул и почесал надо лбом, где волосы все решительней проигрывали бой лысине.

– А что я могу? Я могу примусы. Она что, примус?

Ради такого случая Джентльмен даже выбрался из своего подвала. Правда, один примус все-таки с собой захватил. Сейчас примус сиротливо валялся на песке, и из него тонкой струйкой вытекал керосин.

Кир перенес Ирку на пляж. Кладбище темнело позади, а впереди на берег набегали мелкие волночки. Шурх, говорили волночки, и снова – шурх. Волночки пахли керосином.

– Обычно мертвую принцессу будят поцелуем. Ты целовать ее уже пробовал? – деловито спросил Джентльмен.

– А пользы? Целовать должен истинно любящий. Я что, по-вашему, истинно любящий?

Джентльмен покачал головой.

– Ты не похож на истинно любящего, Кир. И все же… Ну хочешь, я попробую.

– Ты куда своими вонючими губищами тянешься?!

Ирка, бледная и спокойная, лежала на коленях у Кира. Казалось, она прислушивается к перебранке. Глаза у нее были открыты и не мигая смотрели в затянутое тучами небо.

– И что ты за человек, Кир? – ворчал Джентльмен. – Сам не ам и другому не дам?

По колену Кира просеменили маленькие лапки. Тушканчик с большими карими глазами устроился на груди Ирки.

– Кыш, животное.

Тушканчик не уходил. Сложив на груди крохотные, будто детские ручки, он смотрел на Ирку. Потом стрекотнул призывно, и другие тушканчики вылупились из песка, как икра из тысяч икринок. Они проскакали по пляжу, окружили Ирку, прижались, отогревая ее теплым серо-желтым одеялом. Первый тушканчик неожиданно нагнулся, нырнул к Иркиным губам, и…

– Кир, смотри!

Ирка вздохнула. Ресницы ее затрепетали. Медленно, медленно губы ее приоткрылись…

– Кир!

Ирка забилась на песке, словно пойманная рыба, – тушканчики так и порскнули врассыпную. Сам неоднократно возвращавшийся из долины теней, Кир ее сейчас очень хорошо понимал. Как с болью входит жизнь в окоченевшие мускулы, как выворачивается желудок, как к горлу подступает едкая желчь. Ирка перекатилась на живот, и ее вырвало. Быстро утерев рот ладонью и уворачиваясь от рук Кира, она забормотала:

– Кирка, Кирка, я видела Веньку. В хрустальном дворце на вершине Самой Высокой Горы, и сам он хрустальный, а сердце его из желтого камня. Но в глубине сердца зреет розовый бутон. Если роза распустится, рассыплется хрусталь и Венька оживет, и все будет хорошо.

Кир устало вытер мокрый от пота лоб. Только сейчас он осознал, что уже стемнело и с моря несет ледяным ветром. Он накинул на дрожащие Иркины плечи свою куртку.

– Успокойся, Ир. Тебе померещилось. Это от стресса и недостатка кислорода.

Ирка жалобно всхлипнула:

– Но я же и вправду видела.

Кареглазый тушканчик рыл в песке нору. Волны набегали на берег. Причитал над примусом Джентльмен, и высоко в небе загорались первые, холодные и острые звезды.

РЫБА В СТЕКЛЯННОМ ШАРЕ

(Глава первая из неопубликованного романа М. Э. Белецкого

«Падение Вавилона»)

Сорок тысяч лет в гостях у сказки.

Звезды подарили мне на счастье

силу океана, сердце мертвеца…

    «Агата Кристи»

В один из тех жарких летних вечеров, которые по сути своей холодные зимние вечера, поскольку других вечеров в Арктике не бывает… так вот, Игрек сидел на льдине и смотрел на приближающуюся Медузу Горгону. Медуза наплывала из-подо льда медленно, но неизбежно, волосы ее, словно наэлектризованные, шевелились, а губы раскрывались в предвкушении поцелуя. Когда-то, на черноморском побережье, Игрек сравнил бы эти губы с ломтиками грейпфрута, набухшими пурпурным соком. Теперь бы он сравнил их с кое-чем другим, но охота сравнивать отпала. Огромные, широко распахнутые глаза Медузы отражали полярное сияние, и небо, и космос, и летучие корабли – а в сущности, не отражали ничего, кроме черной глубины Медузьего сердца. Игрек с трудом оторвал взгляд от этих манящих глаз и пробормотал: «Помогите».

Все началось давно. Все вообще началось давно, но история Игрека началась в те времена, когда его еще звали Очкариком, а жаркие летние вечера пахли печеной в золе картошкой и сигаретными бычками. Проблема Игрека, тогдашнего Очкарика, была в том, что он любил Ирку. А Ирка его не любила. Терпеть не могла. Она обожала нелепо-добродушного Веньку и по-дружески махала рукой быковатому Вовану, а на Игрека и смотреть не желала. А на что смотреть? Малорослый, бледный, кучерявый, как молодой барашек, и хилый, как первый грядочный огурец. Вдобавок он совсем не загорал, а на юге одно это приравнивалось к преступлению. Белая городская немочь. Только нос его, огромный еврейский носяра, покрывался выпуклыми как бы даже на ощупь веснушками. А он Ирку любил. Не за сиськи и жопу, хотя сиськи и жопа у нее тоже были о-го-го. А за то, что она была совсем не похожа на других девчонок. Во-первых, у нее были длинные светлые волосы и глаза, менявшие цвет от времени суток, от настроения и даже от легкого побережного сквозняка. Во-вторых, она рисовала, и очень хорошо. Как-то она нарисовала Игрека – огромную носатую и очкастую рыбину в круглом аквариуме. Игрек на рисунке прижимался к стеклу губами и что-то пытался сказать, но выходили одни пузыри. Одного этого портрета было бы достаточно, чтобы нормальный пацан возненавидел Ирку. Но Игрек не был нормальным пацаном, а был поганым ботаником и Ирку не возненавидел, а полюбил еще сильнее – будто и вправду разглядела она в нем что-то и изобразила на картинке. А еще он здорово испугался. Потому что если Ирка сумела разглядеть в нем рыбу в стеклянном шаре, то уж и влюбленного кретина разглядит точно, а вот это совсем никуда не годится. И он решил спрятать влюбленного кретина подальше. Он издевался над Иркой. Обстебывал ее рисунки, ее зеленый с розовым купальник, ее красивую грудь и даже ее глаза. А обстебывать он умел отлично – пришлось научиться, какое еще оружие у хиляка против больших, злых и наглых? Он смог бы обстебать даже себя, а на это не всякий способен. И конечно, он обстебал влюбленного кретина, и влюбленный кретин спрятался – присел на корточки, закрыл лицо руками и захныкал, как полагается слабакам. А Ирка возненавидела Игрека еще больше. Может, она все же успела разглядеть влюбленного кретина и теперь жалела его?

– Какой, к черту, змий. Это же Медуза, не видно, что ли? Натуральнейшая Медуза Горгонер.

Медуза приближалась к нему, равномерно пульсируя всем телом, и в глубине Медузы тоже пульсировало что-то, наверное, сердце.