За троном. Царская милость

Один из стрельцов повел Алексея ко дворцу, в сенях передал его рынде.

– Велено было государем сегодня явиться.

– Сказывали мне. Что в узле?

– Лекарственные снадобья.

Алексея проводили в комнату царя. Федор Алексеевич лежал в постели – бледный, одутловатый. В комнате находились две сиделки и у дверей стоял рында.

– Доброго здоровья, государь!

– А, Алексей! Привез снадобья?

– Одно готовить надо, а второе – вот.

Алексей достал из узелка лимоны, протянул молодому царю. Федор Алексеевич выразительно посмотрел на рынду. Тот исчез за дверью, вернулся в сопровождении мужчины. Это был слуга, пробовавший все царские кушанья, – не отравлены ли? Слуга взял лимон и, не очищая от кожуры, впился зубами. Рот его тут же скривился.

– Кислятина немилосердная. Хуже неспелого яблока.

Алексей попросил у рынды обеденный нож и тарелку, очистил лимон от кожуры, протянул царю.

– Каждый день по два-три лимона съедать надо, хотя бы месяц.

Царь откусил, скривился, с видимой неохотой съел.

– Второе снадобье такая же отрава?

– Его настаивать надо. Найдется хлебное вино?

– Во дворце все есть, ступай. Тебе дадут необходимое.

Слуга, что пробовал лимон, отвел Алексея на поварню, принес четверть хлебного вина, как называлась водка, делавшаяся из пшеницы, откуда и название пошло. А четвертью называлась стеклянная бутыль в три литра емкостью. Ведро вмещало двенадцать литров, четверть – три или четвертую часть ведра. Бочка вмещала сорок ведер, или 492 литра, ушат – два ведра, а водочная бутылка – 0,6 литра, или полкружки.

Алексей открыл притертую пробку, понюхал, отшатнулся. Натуральная сивуха!

– Древесный уголь неси, пару пригоршней, а еще чистую холстину, пустую четверть.

Просьбы Алексея были быстро исполнены. Алексей вылил водку в медный таз, щедро бросил туда древесный уголь. Водка быстро почти черной сделалась. Слуга не отходил ни на шаг, присматривал – не подсыпет ли стрелец яда или не сделает ли наговор? Верили тогда в наговоры, колдовство, порчу. Через час Алексей водку слил в четверть, процедив через чистый холст. И все снова повторил в точности.

– Уголь-то зачем? – не выдержал слуга.

– Скоро узнаешь, сам так делать будешь, потому смотри внимательно.

Во второй раз уголь держал дольше. Березовый уголь – то что надо, хорошо впитывает сивушные масла, очищает хлебное вино. Снова слил водку в штоф. Холст очистил водку от частиц угольной пыли. Профильтровал через ткань дважды, понюхал. Пахло лучше, обычной водкой, а не самогоном. Отлил ложку спиртного в медный половник, поджег горящей лучиной. Водка загорелась едва видимым синим пламенем. Так спирт горит градусов семидесяти. Из штофа плеснул в два шкалика, грамм по пятьдесят.

– Попробуем, – и выпил первым.

Ядреная, зараза! Дыхание задержал, выдохнул. Глядя на него, слуга понюхал, потом выпил. Слезы из глаз покатились.

– Крепка! И вкус лучше.

– А, заметил! Впредь, как на стол хлебное вино подавать будут, очисти, как я сделал. Пить приятнее и похмелья не будет на следующий день. А уж если ягод добавить, скажем малины, брусники, так другого и пить не будешь.

– Учту.

– А теперь снадобье лечебное делать будем.

Алексей попросил разделочную доску, кухонный нож, мелко порезал сабельник, аккуратно ссыпал в бутыль с хлебным вином.

– Теперь настоять все надо, дней пять, в прохладном и темном месте.

– Я к себе в комнату поставлю. Никто доступа иметь не будет.

– Вот и славно.

Слуга подхватил бережно четверть, унес. Алексей кухню, или поварню, как тогда называли, покинул. А куда идти дальше? Фактически пять дней он не нужен, трава настояться должна, а лимоны царь сам есть может. Направился к конюшне, у которой его перехватили два рынды.

– Куда? Отпущать велено не было. Справа от храма дом для прислуги. Тебе туда.

Об Алексее уже знали, провели в комнатку на поверхе. Малюсенькая, топчан с матрацем и сундук для одежды. Оконце в две ладони слюдой затянуто, свет пропускает, а не видно ничего, мутное. Разделся, уселся на топчан, хлеб из узла достал, пожевал всухомятку. Не, в полку стрелецком лучше, а в царской резиденции он гость непрошеный. Пять дней, пока сабельник не настоится, ему здесь быть. Потому мысленно половину каравая на пять частей разделил, одну долю съел, остальное в тряпицу завернул, в узел положил. На топчан улегся. Себя последними словами клясть стал. Кто его за язык тянул? Не зря говорят: молчание – золото, а слово – серебро. Промолчал и служил бы себе спокойно. Со стрельцами знаком, десятник и полковник благоволят, не придираются. А пока он в Измайлово сидит, часть полка в Соловки уйдет. А где размяться, как не в боевых действиях? Монахи в отдаленных монастырях, подвергавшихся постоянно набегам, татар на южных рубежах или шведов на севере, воевать умели. Потери с обеих сторон предполагались большие. Монахов меньше, чем стрельцов, но у них преимущество – за крепкими стенами сидят, запасы продовольствия такие, что год, как не более, без подвоза провизии голодать не будут. Стало быть – осада не даст ничего. Стрельцы штурмовать стены будут, пушками мощные стены Соловков не проломить, у шведов не получилось. При любом штурме соотношение потерь три к одному, а то и к пяти. Цинично, но на потерях делается карьерная лестница. Кто активен был, заменил убитого десятника, тот сам после боя десятником становился. Алексей это уже проходил, знал точно. И сидение в Измайлово было ему как кость в горле.

Время было неспокойное. Османская империя в союзе с Крымским ханством жаждали захватить украинские земли, готовились к войне. И в самой стране бунты, а виной тому церковный раскол. Еще при отце Федора, царе Алексее Михайловиче, патриарх Никон осуществил реформу церковную, целью которой была унификация богослужебного чина Русской церкви с Греческой, прежде всего Константинопольской. Реформа вызвала раскол среди служителей церкви и паствы. В 1656 году все крестящиеся двумя перстами Поместным собором объявлены раскольниками, еретиками, отлучены от Троицы и преданы анафеме. Согласия не было даже среди священников и монахов.

Восстал Соловецкий монастырь, объявились проповедующие, утверждающие об истинности старой веры. Особенно известен стал протопоп Аввакум. В 1681 году Поместный собор будет просить царя о казнях старообрядцев, и в 1682 году состоится первая массовая казнь. Сам же Аввакум (Аввакум Петров) в 1667 году был бит кнутом, сослан в Пустозерск на Печоре, где четырнадцать лет просидел на хлебе и воде в земляной яме. Послал резкое письмо царю Федору Алексеевичу, где поносил патриарха Иоакима последними словами, а царю предрекал скорую смерть. Письмо переполнило чашу терпения, и Аввакум с сотоварищами был сожжен в срубе 14 апреля 1682 года. За упорство в вере, за подвижничество и мученическую смерть старообрядцами причислен к лику святых, пострадавших за веру.

Алексей о ситуации в стране, о происходящих и грядущих событиях знал, выстраивал свою линию поведения.

В каморку его открылась дверь. Слуга, что наблюдал за ним на поварне, спросил:

– А что же кушать не идешь? Али не голоден?

– Я бы поел, да где и когда обед – не знаю.

– Ах, незадача какая! Идем со мной.

Поварня и трапезная для прислуги располагались в этом же доме, на первом этаже. Большая часть прислуги поели уже. Но и Алексею налили полную миску щей, да каши с убоиной, да кружку сыта. Кормежка не хуже была, чем у стрельцов, но и не лучше. С пылу с жару, свежее. А хлеб горячий еще, из печи. Так жить можно! После сытного обеда отправился в свою каморку. Выспался от души, направился в Покровский собор. С одной стороны, интересно, а с другой – помолиться надо. Православный он, к тому же – наблюдают за ним. Прислуга друг друга знает, за новым человеком всегда приглядывают. Изразцы в храме осмотрел, полюбовался, перед иконами постоял. Храм в родовой усадьбе Романовых, иконостас в богатом окладе и иконы намоленные.

Утром проснулся рано. Спал бы еще, да на кухне гремят посудой кухарки. В храм на заутреню сходил, но царя не видел. Видно, в домовой церкви был. После завтрака по территории имения походил. В двадцать первом веке сюда экскурсии водить будут. Однако любопытным не все покажут, да и новодела много. Самое интересное в запасниках, особых кладовых, как в Эрмитаже, Этнографическом музее, да и прочих.

А только заметил Алексей за собой слежку. Ненавязчиво, в отдалении, но приглядывал за ним человек. Боялись, что сбежит или стырит что-нибудь? Смешно. Он царю помочь приехал, если получится, сблизиться. Понятно, вокруг царя опекуны, няньки – тетки, бояре. Все хотят поближе быть, щедротами царскими обласканы. Но для этого полезным царю и стране быть надо. И не угодничеством, а делом.

На второй день Алексей березовый чурбачок нашел, стал приседать с ним, пробежку сделал. Надо себя в форме держать. Рынды, периодически наблюдавшие за ним, посмеивались. Алексей на насмешки не отвечал, памятуя слова полковника. Задирать его рынды не смели, все-таки царем приглашен, государь и осерчать может. Но на словах молодые балбесы изгалялись. Но Алексею терпения не занимать, продолжал занятия.

Минуло пять дней. Алексей слугу нашел, у которого водка с сабельником настаивалась.

– Пора.

– Отпробовать надо.