Земля наша велика и обильна...

– России слава, – ответил я автоматически и пошел по лесенке на второй этаж. Отмечаться не стал, как делает большинство: когда год назад этот гараж только начали строить, я выкупил место. Таких, как я, набралось едва ли с десяток, остальные арендуют. Собственно, я выкупил не за свои деньги, но председателю партии РНИ, Российской Национальной Идеи, надо быть достаточно солидным, чтобы по звонку какого-либо чиновника не могли лишить койкоместа его машину.

У моей красотки от радости засветились глаза, тут же погасила, все-таки солидная машина, опель-астра-купе, не жигуль какой-то приблудный, но все равно по молодости любит носиться по московским дорогам, спасибо мэру, нигде в России нет таких широких, новеньких, отремонтированных, хотя, конечно, загажены по самое некуда, уже совсем не по-европейски.

– И я тебя люблю, – заверил я. – Ты мое чудо.

Выехал из зала, вылез, загородив машиной узкий проезд, закрыл железные ворота вручную, никак не поставят автоматику, жлобы, снова сел и погнал по спирали вниз. Во дворе уже дожидается сопляк на красной хонде, чей-то сынок, у нас только одна колея, и если машина поднимается или опускается по пандусу, остальные терпеливо ждут.

Охранник, уже новый, тот успел смениться, в сторонке лениво треплется с обшарпанной девкой. Я посигналил в нетерпении, он еще некоторое время говорил, потом повернул голову, окинул меня взором полного хозяина, сволочь ленивая, перед бабой выпендривается, снова повернулся к ней. Я просигналил снова, опустил стекло и крикнул:

– Эй, парень! Хочешь, уволят через пять минут?

Он улыбнулся девице, извини, приходится пока что заниматься этими придурками на дорогих машинах, но потом я себя покажу, все они поймут, кто здесь хозяин, всех прижму к ногтю… мечта каждого уборщика, сделал два шага к будке и нажал кнопку. Шлагбаум медленно пополз в сторону. Закипая, я вырулил на дорогу, проехал пару сот метров, вынужденно остановился, давая дорогу отморозкам: моя дорога главная, а они прут на скорости за сто километров в час, но не идти же на столкновение? Хоть машина и застрахована, и подушки безопасности в порядке, даже не поцарапаюсь, но кому нужны эти дорожные разборки, опоздания на встречу… Скоты, на это и рассчитывают.

Я вздохнул несколько раз глубоко, заставил себя успокоиться, нельзя так, я же только-только выехал, и уже адреналин разрывает вены, как две капли никотина хомяка, повел машину по всем правилам, но, видимо, впереди нет и следа гаишников, все прут на такой скорости, что обалдеть: сам иду уже под сто двадцать в час, а мимо шмыгают, как пули…

Перед въездом на Окружную часть сбилась в правый ряд, в одну линию, и ползут потихоньку гуськом, тут же нашлись ловкачи, примчались на скорости и попытались влезть слева в очередь. Я наблюдал, закипая, как двое все-таки сумели там впереди втиснуться, еще один на раздолбанном жигуленке попробовал влезть передо мной: машину притирал так плотно, что еще на сантиметр – и коснемся бортами. В голове мелькнуло злое, что вот сейчас чуть поверну руль влево, легкое столкновение, я этого гада поставлю на бабки, любой видит, что я прав, а этот гад нарушил, но вместо этого я коснулся кнопки стеклоподъемника, пристально посмотрел на водилу.

За рулем молокосос, рядом девица с выпадающими из выреза отвислыми сиськами, на заднем сиденье весело орут еще двое, то ли самцы, то ли самки, не разберешь этих унисексистов. Или унисексисток.

– Козел, – сказал я громко и холодно, чтобы в голосе звенел металл. – Куда прешь?..

Он сделал вид, что не слышит, у него там орет радио, по всей Окружной слышно, тогда я в самом деле вскипел, взялся за руль обеими руками, приготовился крутнуть влево, задержал дыхание и… повернул руль. Жигуленок за мгновение до столкновения резко отпрянул, я выровнял машину, продолжаем медленно двигаться, парень поспешно придержал машину, лицо уже серьезное, сбледнул даже. Все-таки ас, классный водила. Я чувствовал, что он краем глаза замечает малейшее мое движение, и потому я демонстративно подготовился к столкновению, а когда повернул руль, козел уже был готов и повернул на секунду или даже долю секунды раньше.

Охренели, мелькнуло в голове злое. Даже победа в этой схватке уже и не победа, слишком уж большое унижение, у меня опель последнего выпуска с затемненными стеклами, по традиции считается, что на таких бандиты, а эти отморозки на жигуленке хрен знает какого допотопного года, еще броневик Ленина помнит, но не сдрейфили, этот сопляк боролся… куда мир катится?

На Окружной трижды видел работу подставляльщиков. Слаженные бригады, у них и гаишники прикормлены, все схвачено, за все уплачено. Даже меня чуть было не попробовали притереть, я приспустил стекло и сделал вид, что полез за пистолетом, мигом улетели. Пока еще охотятся за машинами среднего класса, но, чую, беспредел растет, скоро и владельцы мерсов ощутят хватку этих отморозков. Если, конечно, в мерсах не такие же бандиты, только покруче.

На дороге то и дело возникают пробки, одни водители смиренно ползут в час по чайной ложке, другие съезжают с Окружной, торопливо ускользают через газоны во дворы, а там пытаются пробираться обходными путями. Впереди меня джип резко повернул и прямо через бровку полез на газон, оттуда попер по пешеходной дорожке, пугая народ. Я как раз оказался в удобном месте, где бордюр невысок, дал газ, перелез, чиркнув железным пузом по камню, выбрался и тоже попер по пешеходной.

Народ уже не шарахается, с тоской смотрят не на меня даже, а за мою спину. Понятно, таких умных немало, все прут по пешеходной, люди отступают на помятую, вытоптанную траву, вбитую в землю колесами и укатанную до твердости гранита, здесь на ночь оставляют машины те, у кого нет денег оплачивать гараж.

Минут через пять я увидел, из-за чего пробка: столкнулись джип-чероки и ауди, столкнулись крепко, оба в лепешку. Бараны, явно видели, что будет, но никто не хотел уступить, озверел народ, крови жаждет, и по хрену, что и свою прольет…

Таких пробок насчитал четыре, и все из-за аварий, сейчас как раз свободное время между утренним и вечерним часами пик, бараны, соблюдали бы правила, все добирались бы втрое быстрее.

Минут через сорок я выехал на родную площадь. На той стороне под ярким солнцем блещет белый четырехэтажный домик, в нем наш офис. До революции здесь размещалась старинная боярская усадьба, но сожгли вместе с хозяевами, чудом уцелел флигель для гостей, остальное город смахнул хоть и с жалостью, но недрогнувшей дланью: нужны площади, теперь здесь Центр, чудно и подумать, что когда-то сюда ездили «из города», «из Москвы».

Дивно украшена, мелькнуло в голове. Очень емко и точно сказал летописец: «Восторгаюсь русской землей, светло украшена ты, русская земля».

Еще издали заметил толпу с плакатами перед офисом нашей партии. Мы их называем между собой гомосеками, хотя, конечно, гомосеки там если и есть, то не всегда отдельными группами, правильнее называть это стадо демократами, демократы они все – точно, но гомосеками обзываться все-таки лучше, ядовитее, ведь многие демократы все-таки стесняются даже стоять рядом с гомосеками, так что в самый раз клеймить этих гадов общей позорящей кликухой.

В основном молодежь, прыгают, как макаки, и потрясают плакатами. Плакаты хорошей полиграфии, явно некие силы, как теперь принято говорить, отпечатали, снабдили этих вьюношей с подружками и пообещали доллары за этот митинг протеста. Ну да, вот и корреспонденты вовсю щелкают фотоаппаратами, снимают, снимают… А эти все прыгают, орут, призывают уничтожить «язву нацизма» и «раковую опухоль человечества». Вон и обязательно длинное объяснение на транспаранте, что «патриотизм – прибежище негодяев».

Я сделал крутой поворот и подогнал машину к железным воротам. Еще не видел, но ощутил, как в мою сторону нацелились все телекамеры охраны. Опустив стекло, помахал рукой, зеленые ворота с металлическим звоном отворились, открылся небольшой дворик, четыре машины, среди них вольво и ситроен, что значит Лукошин и Лысенко уже прибыли, а другие две довольно дорогие японские машины хоть и видел пару раз, но припомнить не могу чьи.

Охранник в дверях козырнул, молодой великан арийского типа, кровь с молоком, голубоглазый, широкий в плечах, униформа трещит, едва вмещая молодое сильное тело. Я выложил на стойку все металлическое, прошел через металлодетекторы, снова рассовал по карманам мобильник, диктофон, авторучку, ключи.

Мы, движение РНИ, в собственной стране как в осажденной крепости. Кроме явных врагов, думаю, их перечислять не стоит, понятно, нам же противостоит и огромная, просто необъятная масса «простого» народа. Его периодически науськивают на «экстремистов, стремящихся столкнуть Россию в пропасть», на шовинистов, националистов и вообще гадов, только антисемитизм нам не шьют, ибо в глазах этого самого простого такое звучит не как обвинение, а похвала. Это словцо приберегают для обработки «интеллигенции», той только покажи пальцем и скажи: «антисемит», тут же начнут шарахаться, даже не удосуживаясь проверить, так ли это, ведь проверяющий уже сам по себе начинает выглядеть подозрительно. Таким обвинениям, с точки зрения вечно трусливо-озлобленного русского интеллигента, безопаснее верить слепо и так же слепо подчиняться вбитым в пустые черепа рефлексам.

По коридору навстречу грузно двигается Лукошин, огромный и широкий, невероятно толстый, с выпирающим брюхом борца сумо, еще не старый мужик, но уже с бородой лопатой, волосы длинные и падают на плечи неопрятными прядями. Пегая борода тоже разлохмачена, на усах что-то прилипло, ну что за лень в зеркало зыркнуть, все равно же перед дорогой заглядываешь в туалет… Или, как теперь входит в моду, все в лифте?

Подошел, издали протягивая мне руку, пахнуло облаком жареного лука, чеснока и мяса. Хотел даже обняться, я инстинктивно уклонился, а то еще и целоваться полезет, хотя по-русскости и почвенничеству гомосеков терпеть не может, но вот целование мужчин с мужчинами… вернее, мужиков с мужиками, считает нормальным.

– Борис Борисович, – прогудел он патетически, как церковный колокол, – я только что получил тревожное письмо от настоятеля церкви в Усть-Камше!.. Сообщает, что местные предприниматели отхватили часть земель, исконно принадлежащих церкви.

Я сдвинул плечами.

– На это есть суд.

– Но там одна тонкость…

– Ну еще бы.

– Церковь, – пояснил он воинственным тоном и выпятил грудь, достаточно широкую, но казалась бы еще шире, не переходи в объемистый живот и свисающие по бокам могучие валы, такими ограждали в старину крепости, – церковь давно не пользовалась теми землями! Да ладно, ну не пользовалась, кто раньше пользовался? Те земли лет семьдесят пустовали. Зато сейчас можно бы развернуть хозяйственную, как ныне говорят, деятельность, верно? Однако эти проклятые новые русские, наверняка отпетые бандиты, там что-то собираются не то строить, не то сеять… А то и питомник для скота, подумать только!

Он повернулся и шел со мной рядом, нависая, как утес на Волге, что мохом оброс, над утлым челном. И хотя я совсем не утлый, но возле Лукошина каждый чувствует себя утлым. Я остановился, протянул ему руку.

– Извини, Глеб, у меня срочное дело к Диме. А эта возня с церквами – разбирайся сам, ты у нас лучший знаток в этих вопросах!

Он с разочарованным видом пожал руку, моя ладонь утонула в его потной лапище, протянул разочарованно:

– Пора бы вам, Борис Борисович, встать к церкви ближе…

– Сам, сам, – повторил я.

ГЛАВА 2

Он остался смотреть мне вслед, а я, избегая его взгляда, без нужды толкнул дверь с надписью «Редакция РНИ». В тесной комнате с тремя компьютерами, что накаляют воздух, как в Сахаре, расположился лицом к двери широкий, слегка оплывший, как свеча на жарком солнце, высокий человек с редкими светлыми волосами. Перед ним монитор от Макинтоша. Я не вижу изображение, но, судя по сосредоточенному взгляду главреда, он рассматривает макет полосы, перетаскивает курсором куски текста, карикатуры, фотографии.

– Приветствую, Дмитрий, – сказал я.

Он поднялся, заулыбался, широкомордый, раскинул длинные толстые руки. Я дал себя обнять, некоторые не могут без этого действа. Им кажется, что не прояви вот такое интимное, то как будто бы ты враг, а раз уж прошел такое ритуальное, то очищен богами, свой. Некоторые, особенно суеверные, еще и лобызаются, прям взасос, как незабвенный Леонид Ильич, тот еще и гороскопы собирал, в черную кошку и в сглаз верил так же непоколебимо, как вот Дима Лысенко верит в славянское братство.

– Что-то случилось? – спросил он с участием.

– Да нет, – ответил я с досадой. – От Лукошина к тебе спрятался. Уже достал этими церквами!..

Лысенко смотрел с сочувствием, изрек:

– Больно вы мягкий, Борис Борисович. Надо уметь отбрыкиваться так, чтобы больше не липли. Даже гнилые демократы умеют, а мы, самая здоровая часть нации, тем более должны уметь говорить твердо и решительно… если уж по дипломатическим соображениям почему-то нельзя сразу в лобешник!

– Да уж, – сказал я с неловкостью. – Надо, надо…

– В лобешник?

– Да хотя бы научиться говорить «нет».

– Правда, – сказал он с опасением, – тогда перестанете быть политиком, гм… Это те ни да, ни нет, а всегда вот так уходят от вопросов.