Реминискорум. Пиковая дама

Душ всегда действовал на него благотворно. Сначала теплая вода расслабляла и успокаивала. Потом, помывшись как положено, по старинке, с мылом и мочалкой, и дважды вымыв голову, он врубал холодную, и после первого шока волна бодрости разбегалась по всему телу. Туман в голове расчищался, и грядущий день представал перед ним таким, как всегда (ну или почти всегда), – зовущим увлекательным приключением, полем боя, которое ждет, чтобы его завоевали. Помог душ и на этот раз. Утренние странности и страхи словно водой смыло. Вылезая из душа, он еще на всякий случай с опаской кинул взгляд в зеркало, но там все было как обычно. Никаких посторонних женщин. И тогда он приказал себе просто забыть, выкинуть этот эпизод из головы. И тренированное сознание охотно подчинилось.

На самом деле он не соврал Рите – ему действительно надо было на работу. Только не в студию, к холсту (об этом сейчас даже думать не хотелось), а в офис при галерее «Антон Соколов. Портреты современников», где на сегодня были назначены несколько встреч. И одна из них должна была уже пятнадцать минут как начаться. Ничего, подождут. Антон быстро оделся, спустился в студию и оттуда прошел через внутренний двор дома в галерею. Вот так он удобно устроился – практически в центре Москвы, а от дома до офиса двадцать шагов. Буквально двадцать. Потому что он этого достоин.

День, несколько странно начавшись, окончательно выправился и понесся обычным экспрессом. Проведя две встречи в офисе, Антон вдруг почувствовал голод и третью встречу, с полного согласия собеседника, перенес в соседнее кафе, где они плодотворно обсудили дела за обедом из трех блюд с немалыми порциями, почему-то стыдливо именуемым в меню бизнес-ланчем. После этого Антон вернулся в галерею и еще немного пообщался с разными людьми по телефону. Неминуемо приближался тот час, когда, по традиции, он должен был вновь удалиться в студию, чтобы писать. Чего ему сегодня категорически не хотелось. Однако, заглянув в свое расписание, он обнаружил, что именно на сегодня на это время он записан к своему стилисту Грише Сапрыкину, а значит, творческий сеанс, увы, придется пропустить.

Гришу он посещал регулярно. Гриша был очень странным типом (как, впрочем, и все топовые московские стилисты), но обладал, надо признать, безупречным вкусом и мастерством своим владел в совершенстве. А мастерство Антон привык уважать. Это Гриша придумал нынешний стиль Антона и постоянно помогал его поддерживать и развивать. Одному художнику трудно угодить другому – непременно возникнут художественные разногласия. Но у Гриши с Антоном не было разногласий, и за это Антон его искренне ценил… хотя и продолжал числить вместе с остальными стилистами по ведомству зазнавшихся сотрудников сферы обслуживания.

Стыдно в этом признаться, но время, которое он проводил в парикмахерской, пардон, салоне, полностью расслабившись и отдав себя в руки Гриши и его девочек, Антон воспринимал как настоящий отдых. Вот и на этот раз, едва усевшись в удобное кресло, он прикрыл глаза и сразу унесся мыслями в какие-то приятные дали, ощущая фоном, как порхают вокруг головы ловкие пальцы, слыша, как пощелкивают, иногда тихонько позвякивая или посвистывая, ножницы. Иногда подключается урчание или жужжание машинки. Но вот уже снова звонко щелкают ножницы. Вжик, вжик, пауза. Вжик, вжик, пауза. Пауза. Пауза. Пауза. Почему вдруг стихли привычные успокаивающие звуки? Курить они, что ли, отправились? Чувствуя себя несколько глупо – зачем сидеть в зеркале с закрытыми глазами, если тебя никто не стрижет и волосы не сыплются на лицо, – Антон открывает глаза. В зеркале отражается мастер, стоящий за креслом и застывший с занесенными над его головой большими ножницами. Антон хочет спросить Гришу, почему он прекратил работать, но тут же понимает, что это не Гриша… Это она! Та самая женщина из галереи! Ее прическу, платье и безумный напряженный взгляд нельзя не узнать. И тут же – еще одним ударом по пошатнувшемуся чувству реальности – проясняются и резонируют утренние воспоминания. Сегодня утром в ванной он видел вовсе не Риту. Там была она! И вот теперь она стоит, наклонившись над ним, беспомощно сидящим в кресле, и держит, нет, что там, из последних сил с тем же ожесточенным напряжением удерживает огромные ножницы. Они рвутся к его горлу, словно взбесившийся пес. Вот сейчас она спустит их с цепи, и ему конец. От ужаса он дергается в кресле, пытаясь увернуться, в тот же момент ножницы лязгают в каком-то миллиметре от виска.

– Ты совсем сдурел?! – басом орет Гриша, от неожиданности совершенно позабыв про свой манерный фальцет. – Я же мог тебя убить!

Антон моргает. Конечно, это Гриша стоит за креслом. И это его ножницы – никакие не гигантские, а самые обычные – только что испортили результат почти уже завершенного часового труда, криво откромсав весьма заметный клок волос у левого виска. Потому что ему, Антону, что-то привиделось, и он начал дергаться, словно психованный.

– Ну что теперь делать? Как это исправить? Я прям не знаю, – Гриша серьезно удручен, но к нему уже вернулись его обычные вычурные манеры. – Придется еще часа два колдовать. И что я скажу следующим клиентам?

– Гришань, извини, – говорит Антон, – мой косяк. И вообще, все не так уж плохо получилось, даже оригинально. Давай оставим так, а в следующий раз поправим. Поеду я, пожалуй, домой. Надо отдохнуть, а то, видишь, уснул, а потом проснулся и дернулся.

– Ладно, – обиженно тянет Гриша. – Посиди еще пять минут. Я хоть чуть-чуть подровняю.

И Антон остается в кресле. Только глаза больше не закрывает и сидит напрягшись, стиснув зубы – сторожит, контролирует свою реальность. Но с реальностью в салоне больше ничего не происходит. И до дома он добирается вполне спокойно, без происшествий. А приехав, падает на кровать и лежит неподвижно, словно если он сам не будет двигаться, то и с ним ничего плохого не случится. Когда взрослая реальность рушится, к нам возвращаются детские страхи и детские привычки.

Долго-долго он лежит так, и в его голове нет ни одной мысли, кроме тоскливого: «Что это со мной? За что это мне?» Кровь стучит в висках и отдается шумом моря в опустевшем резонаторе черепа. И наконец из этого шума рождается некое подобие ответа. Зеркало. Антон вскакивает, словно подброшенный пружиной, и начинает мерить комнату быстрыми шагами. Ему кажется, что это переход от бездействия к хоть какому-то действию, и в какой-то мере это действительно так. Под ритм шагов посетившее его наваждение начинает обретать какую-то разумную структуру. Зеркало. Не просто зеркало, а большое зеркало. Каждый раз, когда он видел эту женщину, он видел ее в большом зеркале. Первый раз – на открытии галереи, в большом старинном зеркале. Второй раз – в достаточно большом зеркале в собственной ванной. Третий раз – в зеркале в парикмахерской, также немаленьком. А с чего все началось? С разговора с профессором! Это чертов итальянец велел ему посетить зал с зеркалами. И особо еще, с нажимом так, намекнул, что именно ему, Антону, это просто необходимо. И при этом взгляд его, если вспомнить, ведь точно такой же, как у женщины, которую он там, в зале увидел. А что он вообще помнит про эту женщину? Темный силуэт, бледное лицо, сходство с картинами Возрождения. Основное – это как раз безумный взгляд. А взгляд-то профессора! Вот вам и гипотеза вырисовывается, ясная, без всякой там мистики и психических отклонений. Профессор – гипнотизер. Во время разговора он загипнотизировал Антона или как-то иначе что-то ему внушил. Такое вполне возможно. Антон читал про подобные, как их там по-научному, суггестивные методики. В обычном разговоре опытный суггестор может легко закодировать человека на выполнение любых действий, вплоть до убийства или самоубийства. А спусковым крючком является какая-нибудь невинная фраза или картинка, иногда предмет. В случае Антона это любое большое зеркало, увидев которое, он должен увидеть в нем кого-то с взглядом профессора. Весь остальной облик женщины он, вероятно, сам домыслил – сыграло художественное воображение. Темный силуэт, бледное лицо – ну кого еще можно увидеть в зеркале? Антон даже рассмеялся от облегчения, настолько логично все получалось. Вслед за облегчением накатили злость и решимость. Нужно немедленно разыскать шутника-профессора и велеть ему снять с Антона этот, как его, ментальный блок. Он даже схватился за телефон, чтобы звонить поганке Машке, которая свела его с проклятым профессором, но тут же на него накатила очередная волна, на этот раз страха. А что если профессор вовсе не шутник? Что если трюк с женщиной в зеркале – это не розыгрыш, а реальная бомба, заложенная в его подсознание? Пока она, являясь ему, всегда молчит, но вот однажды возьмет и скажет: убей президента! Или: взорви станцию метро! Профессор-то иностранец. Вполне может оказаться агентом какого-нибудь Моссада или ЦРУ. Или того хуже. Тип лица средиземноморский, денег немерено. Мало ли, что он представляется итальянцем. Вполне может оказаться на поверку и арабом. Новым Усамой бен Ладеном. Ездит со своим музеем по всему миру, кодирует людей на совершение терактов, а потом в один прекрасный день подаст сигнал – и произойдет новое 11 сентября, только в мировом масштабе. Тысячи одновременных терактов в сотнях городов. И совершать их будут не идейные смертники-джихадисты, которых легко вычислить, а известные члены общества, богатые и знаменитые, те, на кого ни за что и не подумаешь. Возможный сценарий? Очень даже! Антон со стоном отбросил телефон, вновь закружился по комнате. Что делать, что делать, что делать?! Обратиться в компетентные органы? И что я могу им сказать? Что раскрыл мировой террористический заговор, опираясь на свои видения в ванной? В лучшем случае они надо мной посмеются, в худшем – решат, что у меня паранойя. А разве это не паранойя? Может быть, может быть… Но, как известно, если у вас паранойя, это еще не значит, что за вами не следят. Женщину-то в зеркалах он видит, это факт. И с профессором разговаривал. Факт. Все сходится. Но в органы обращаться нельзя. Что же делать? Что делать?..

Нужно как-то выиграть время, чтобы все спокойно обдумать и решить. Какое-то время без визитов этой ведьмы из подсознания. Как этого добиться? А очень просто! Профессор-то на поверку оказывается не так уж и умен. Конечно, зеркала есть повсюду, и каждый раз, натыкаясь на них, он, Антон, должен вспоминать о женщине в черном. Но зеркала-то можно спрятать, завесить, разбить, в конце концов! И тогда, если не выходить из дома, профессору до него не добраться. Мой дом – моя крепость. Я превращу свой дом в крепость!

Радуясь возможности хоть что-то сделать физически, Антон бросается в первую очередь в ванную, к зеркалу, в котором утром видел женщину у себя за спиной. Бурлящая энергия охватившего его беспокойства требует немедленного выхода. Если бы, заглянув в зеркало, он сейчас снова увидел там даму в черном, то непременно разбил бы его на мелкие кусочки. Но зеркало спокойно и обыденно, отражает лишь его собственную ошалевшую физиономию. Поэтому Антон просто берет большое банное полотенце и завешивает зеркало так, чтобы полотенце держалось надежно и не упало само собой. Получается достаточно аккуратно и даже эстетически вполне симпатично. Все-таки он художник, его функция – привносить в окружающий мир красоту и порядок. Похвалив себя за то, что не утратил чувство юмора, Антон выходит из ванной и, методически перемещаясь из помещения в помещение, совершает обход всего дома, всюду завешивая или убирая зеркала.

Пока он занят этим, мы позволим себе отвлечься лишь на минуту, чтобы лишний раз восхититься тому, сколь тонко и причудливо работает наше подсознание, стремясь даже в минуту опасности угодить или польстить нашему самолюбию. Перед нами Антон Соколов, сорока шести лет. Человек несомненно сообразительный и наблюдательный, эрудированный, с живым воображением художника. Он видит женщину в черном, которая несколько раз появляется за его спиной в зеркале. Казалось бы, о чем тут гадать? Любой советский пионер, который хоть раз бывал в пионерском лагере (а Антон там как раз бывал, и не раз), знает эту историю наизусть. Но как можно поверить, что такое и в самом деле происходит с тобой? Сейчас, когда ты давно вырос, заматерел, добился успеха, когда у тебя столько планов и надежд. Ты живешь в предсказуемом понятном мире, который стремишься полностью контролировать, и это тебе практически всегда удается. И тут вдруг такое происходит с тобой ни с того ни с сего. Проще уж решить, что ты элементарно сошел с ума на почве переутомления и нездорового образа жизни (что, конечно, правда, правда). Но верить и в это ох как не хочется. Ведь это же полное крушение всех планов и надежд, шесть букв, вторая «и». Стоит оказаться один раз в психушке – и все: прощай, репутация, прощай, бизнес, прощайте, годы труда, упорного совершенствования и продвижения. И вот из недр подсознания является спасительная версия о том, что во всем виноват некий заезжий иностранец, профессор-гипнотизер с очень странным взглядом. Вам это ничего не напоминает? Ну конечно. Вечер на Патриарших прудах. Никогда не разговаривайте с неизвестными. Аннушка пролила масло и так далее, и так далее. Если бы кто-то рассказал ему такую историю, Антон первый указал бы рассказчику, откуда, из какого всем известного архетипического источника взялась эта версия. И пожурил за неоригинальность мышления. Но в нынешнем своем состоянии, чувствуя себя затравленным и сбитым с толку, он хватается именно за эту версию как за спасительную соломинку. А почему? А потому что подсознательно считает себя фигурой значительной. Важной частью мироздания. Тем, чьи неприятности если и случаются, то определяются на самом высшем уровне. И если чья-то злая воля вмешивается в ход его жизни, то это не иначе как сам Князь тьмы в одном из известных своих обличий. Потому что он этого достоин. В смысле, достоин этого, а вовсе не того, чтобы его жизнь и карьеру погубила какая-то пошлая безграмотная старуха из детской страшилки. Разве нет?

Антон завершает обход дома. Все зеркала нейтрализованы. Он чувствует некоторое удовлетворение, словно ему удалось сделать пусть и незначительный, но удачный ход в партии, которую он до этого решительно проигрывал. Ему хочется немного вознаградить себя, и он подходит к бару. Тянет на себя дверцу-столик и уже в последний момент замечает в открывающемся пространстве бара, сзади, за бутылками, зеркало. Дергается, чувствуя, что все-таки попал в западню… Но ничего страшного не происходит. Возможно, зеркало в баре недостаточно большое, однако ничего странного в нем не наблюдается. Тем не менее, отругав себя за невнимательность (обо всех зеркалах вспомнил, даже на внутренних дверцах шкафов, а вот о зеркале на задней стенке бара забыл!), он тут же принимается за дело. Бутылки извлекаются из бара, временно размещаясь на полу, заднее зеркало, которое сложно завесить, тупо заклеивается непрозрачным скотчем. Вид бесстыдно стоящих на полу бутылок не просто напоминает о желании выпить, но делает это желание острым и нестерпимым. Не время для тонких вин и изысканных ароматов бренди. Антон хватает с пола бутылку водки, срывает крышку и присасывается к горлышку, разом вливая в себя добрую треть. Дыхание перехватывает, тепло разливается по телу, напряжение немного отпускает.

С бутылкой в руке он забирается на кровать, закуривает. Итак, зеркал вокруг нет, и пока ему ничто не угрожает. Время выиграно. Его нужно употребить на то, чтобы придумать следующий ход. Но для этого нужно очистить сознание, перестать думать о женщине в черном. Ха, попробуйте о чем-то не думать по заказу. Известный эффект. Сами знаете – именно об этом вы все время и будете думать. Антон решает прибегнуть к медитации. Когда-то он немного увлекался всякими восточными практиками, правда, недолго. Западные аутотренинг и НЛП показались ему ближе и удобнее. Но теперь ему хочется противопоставить проклятому наваждению что-то не менее древнее и могущественное. Он тушит сигарету, отставляет бутылку на тумбочку и садится прямо на кровати в позу лотоса. Ну, если честно, то полулотоса – суставы-то уже не те, что в молодости. Кладет кисти на колени, смыкает пальцы. Расслабляет тело, набирает воздух в легкие, не забывая делать вдох правильно, сначала животом и уже потом грудью, и затягивает на одной ноте такое знакомое, успокаивающее, настраивающее на медитацию «Ом-м-м-м-м-м-м…». Плавно закрывает глаза – и тут же натыкается на яростный взгляд с бледного ведьмовского лица: образ женщины из галереи немедленно возникает перед его мысленным взором. «Ом-м-м-м-м-м-м…» превращается в «О-о-о-о-о-ох!». Судорожно распахивая глаза, Антон хватает бутылку с тумбочки, жадно присасывается к ней. Достает новую сигарету, снова закуривает.

Идея с медитацией провалилась. Но ведь надо же что-то делать. Нужно как-то прогнать чертову ведьму из своих мыслей. Что способно напрочь перебить любые навязчивые мысли? Гениально! Как это он раньше не додумался! Ему нужен секс. Немедленно. Секс – лучший переключатель. Вас могут терзать любые заботы и волнения, но стоит заняться сексом, и все они уходят. Так устроила мудрая эволюция, потому что продолжение рода важнее, чем самосохранение. Главное – успеть передать потомкам свои гены. И неважно, если даже ты через минуту погибнешь. Главное – то, ради чего ты появился на свет, ты уже совершил. Поэтому в минуту опасности так обостряется желание. Поэтому мысли о сексе перебивают все остальные – по крайней мере, собственно во время секса. И вот почему ему прямо сейчас, немедленно нужна женщина!

Антон хватается за телефон, открывает список контактов, но палец над экраном вновь зависает в нерешительности. Кого он может сейчас позвать? Последний любовный цикл был давно, и теперь постоянной девушки у него нет. О всех бывших не стоит и думать – он расставался с ними так, что если он даже приползет к их дверям на коленях и будет умолять о помощи, они не откроют. Есть, конечно, несколько хороших подруг, в основном замужних, с которыми он периодически встречается. Такая необременительная дружба, не лишенная приятных моментов. Скорее всего, кто-то из них сейчас свободен и мог бы приехать. Но что будет, когда они окажутся здесь, в его перевернутой вверх дном квартире с завешанными и заклеенными зеркалами? Вместо секса они станут о нем беспокоиться и предложат поговорить, ведь они считают себя его подругами. А потом они станут сплетничать, и это очень опасно, потому что они из своих, из высшего круга, а сплетни здесь расходятся мгновенно. Нет, это невозможно. Нужен кто-то случайный, чужой. Такие одноразовые перепихоны у него случались регулярно. Идешь в клуб, снимаешь девушку, потом забываешь о ней. Вот только идти в клуб сегодня нет ни сил, ни возможности. Да там элементарно опасно – наверняка зеркала повсюду. Первый раз Антон пожалел, что никогда не сохранял контакты своих случайных партнерш. Стоп! Есть идея!

Антон кидается на кухню, к мусорному ведру, роется в нем. Обычно педантичный и аккуратный в быту, из-за последних событий он не выбрасывал мусор уже несколько дней. Наконец с криком «Эврика!», что по-древнегречески, как известно, означает «Нашел!», он выуживает из объедков смятый квадратик картона. Это визитка Риты, которую она пыталась всучить ему утром. В качестве профессии обозначено «фэшн-консультант». Ну конечно, что же еще. Он набирает номер. Рита отвечает сразу. Он говорит:

– Это я, Антон. Приезжай, ты мне нужна. Приезжай прямо сейчас.

Она соглашается, не задавая лишних вопросов, и это хорошо. Слава богу и «Яндекс-такси», она приезжает через пятнадцать минут. Он встречает ее внизу у двери, сразу ведет наверх, в спальню, подталкивает к кровати:

– Раздевайся!

– А поговорить? – криво улыбается она.

– Потом! Все потом! – кричит он и набрасывается на нее.

Он возбужден до предела, стояк невозможный. Он практически насилует ее, раз за разом засаживает, жестко, с максимальной амплитудой, вбивая в нее и вытряхивая из себя весь ужас и кошмар, в который за два дня превратилась его жизнь. Она сначала в шоке. Потом пытается сопротивляться, но он сильнее. Потом она подчиняется, подстраивается, врубается в ритм и даже начинает энергично подмахивать, пружиня ногами, но это ему сейчас не нужно. Он обхватывает ее руками, сковывает движения, наваливаясь всем телом, и она покорно принимает его. Он мощно разряжается в нее и тут же чувствует, как и ее сотрясает оргазм. Он падает с нее, откатывается в сторону, замирает. Закрывает глаза – там чудесное ничто. Никаких женщин с горящим взглядом, просто темнота. Он чувствует благодарность и немного раскаяния.

– Что это было? – тихо спрашивает Рита.

– Чем ты недовольна? – огрызается он. – Ты же кончила!

– Бедный мой, – говорит она и кладет ему руку на лоб.

Он лежит, по-прежнему закрыв глаза, и эта рука и этот тихий голос отчего-то напоминают о детстве, когда он болел, а мама сидела у его кровати. Ему вдруг становится так жалко себя. Он остался один, совсем один, и когда пришла беда, даже некому рассказать, некому пожаловаться.

– Знаешь, – говорит он, – ты не сердись на меня. Я не всегда такая сволочь. Просто в последние дни со мной что-то происходит…

– Я знаю, – говорит она. – Ты хороший. Талантливый. Сильный. У всех бывает черная полоса.

– Нет, – перебивает он ее. – Это не просто черная полоса!

И вдруг слова сами собой потоком начинают извергаться из него. Он разом вываливает на нее всю эту историю – с момента встречи с профессором до момента, когда он ей позвонил. Замолкает, чувствуя странное облегчение. Она сидит на подушках, смотрит на него.

– Ну и что мне теперь делать? – спрашивает он, словно и в самом деле надеется, что она откуда-то знает правильный ответ.

– Если хочешь, – осторожно говорит она, – я знаю одного психоаналитика. Он очень помог одной моей подруге…

– Заткнись! – вопит он в бессильной ярости.

Ему снова хочется ударить ее, вместо этого он изо всех сил лупит по подушке. Подушка улетает к двери. Все напрасно. Любая близость – иллюзия. Она ни черта не поняла. Зачем только он ей все рассказал.

– Убирайся! – кричит он. – Чтобы ноги твоей здесь больше не было! И не вздумай никому об этом рассказывать!

Он больше ни секунды не может видеть ее и поэтому, схватив с пола еще одну бутылку, убегает в ванную, с грохотом захлопывая за собой дверь. Садится на край джакузи, включает воду. Смотрит на аккуратно занавешенное зеркало, запрокидывает голову, и вот уже бульканье водки, обжигающей горло, сливается с басовитым журчанием водяных струй.

Среди ночи он просыпается – в воде, в мокром халате, с пустой бутылкой в руке. Его немедленно рвет, долго, до желчи. Прямо в роскошную ванну, в которой он лежит. Хорошо еще, что он не успел наполнить ее до конца. Хотя бы не утонул. Он выбирается из джакузи, сбрасывает облеванный мокрый халат, наклоняется к раковине, полощет рот, потом долго, с пристрастием чистит зубы. Плетется в комнату и рушится на кровать. Закрывает глаза. Никаких женщин в черном. И он мгновенно снова вырубается.

И все-таки она приходит к нему во сне, преследует. Он бежит от нее через зеркальный лабиринт, ударяясь о твердые холодные зеркала, пробивая их всем телом, и они рушатся с приятным мелодичным звоном. Дзинь-дидидинь! Дзинь-дидидинь! Стоп, да это же мой собственный телефон звонит. Антон с трудом разлепляет глаза. Шлепает рукой по тумбочке в поисках телефона, не глядя подносит к уху.

– Антон Петрович, – зудит телефон в ухо голосом его собственной персональной помощницы Марины. – У вас что-то случилось? Господин Шаповалов уже десять минут ждет вас в студии. Мне передать ему, что сеанс отменяется?

Вот черт, лихорадочно соображает Антон. Это сколько же я проспал? Блин, да какая разница! Не важно, сколько проспал, а важно, что именно он чуть было не проспал. Речь шла о сеансе позирования, который он еще на прошлой неделе назначил одному из ключевых клиентов – Сергею Васильевичу Шаповалову, префекту одного из московских округов. Такого человека стоит злить только в том случае, если ты уже мертв, а он пока не мертв. Может быть, безумен, но все еще жив. И если он еще собирается как-то разобраться со своей жизнью и вернуть ее в прежнее русло, то ради этих грядущих светлых дней стоит сделать над собой усилие и не разочаровывать такого достойного заказчика.

– Передай, что буду через пять минут. Проси прощения за задержку, я приду и все ему объясню, – кричит Антон в трубку и опрометью мчится в ванную.

В ванной пахнет рвотой, нужно вызывать уборку, но сейчас заниматься этим некогда. Быстро споласкивает лицо, возвращается к себе, натягивает свежую майку, штаны, рабочую рубашку. Ссыпается по лестнице вниз, на секунду останавливается у двери, пытаясь вспомнить, что он сделал вчера вечером со стоящим при входе ростовым зеркалом, но отступать уже некуда, и, натянув на лицо дежурную приветливую улыбку, он входит в студию.

Шаповалов сидит в привычном кресле для позирующих клиентов, заполняя его всей своей бегемотоподобной тушей. Свет из наклонных окон, специально прорубленных в крыше, как всегда идеально ложится на его лицо. Лицо, как и следовало ожидать, недовольное.

– Антон Петрович, – цедит он, – ты знаешь, сколько стоит мое время?

– Сергей Васильевич, не вели казнить, вели миловать. Случилось кое-что серьезное, но я уже все разрулил. Я вас раньше не подводил, и впредь, обещаю, ничего подобного не случится.

– Ладно, – ворчит говорящий бегемот в кресле, – все равно уже приехал к тебе. Давай малюй, что ли.