Девы ночи

Вижу, что переборщил.

– Ну, не совсем так… Но… это же вам не какие-нибудь… У них женихи есть…

Антек набирает в легкие воздух и протягивает пятьдесят:

– Это за одну. А за вторую?

– Как? Ты хочешь сто?

– Нет, я хочу двести. Но с вас беру сто только потому, что мы сидели за одним столиком. Таков закон у греков. Раз сидели, пили, ели – значит, породнились.

Антек шмыгает носом, Рысик подступает ближе, и, когда узнает, что удовольствие настолько дорогое, начинает не на шутку возмущаться:

– У нас такие деньги – разве что за секс-бомбу.

– Значит, ваши секс-бомбы ни пса не стоят. Вы же в цивилизованной стране, а не на острове Тобаго.

Не ущемил ли я ненароком их национальную гордость? Так и есть: Рысик тут же ежится и делает грудь колесом. Но Антек, посопев и окинув девушек взглядом, вынимает еще полтинник и кладет мне в руку.

В номере поляки порывают со всеми колебаниями и начинают заливаться с таким усердием, как будто делают это в последний раз. Я слежу, чтобы моя Малгося тоже не сачковала, и смешиваю ей такие термоядерные коктейли из водки и вина, что сам бы давно свалился, а она держится.

Антек затянул: «Пий, брате, пий! На старiсть торба i кий!»[42 - «Пей, брат, пей! На старость сума и посох!» (Укр.)]

Марианна шепчет:

– Забирай свою клячу и отведи ее в номер. Через полчаса встретимся у лестницы.

Малгося словно читает мои мысли – повисает на плече и тянет к себе в номер:

– Коха-а-ась! Какой ты милый!

Выходя, я беру еще недопитую бутылку водки и полную – шампанского. Малгося должна вырубиться.

Как только мы переступили порог, Малгося щелкает ключом и моментально оказывается без джинсов. Но такая поспешность меня не привлекает.

– Давай выпьем, – говорю и подсовываю свежий коктейль.

Малгося хлюпает пойло махом, и начинает танцевать передо мной какой-то арабский танец с заламыванием рук над головой и выставлением пупка. В танце она снимает еще и свитер. Под свитером – голая. Брр! Ее белое сальцо подпрыгивает, словно на сковороде. Вот из сумочки она достает часы с браслетом и насильно надевает мне на запястье. Я благодарю ее новым коктейлем:

– Давай за любовь!

Мы чокаемся. У Малгоси на глазах слезы. Рыдая без причины, она дует коктейль, одновременно шатаясь всем телом так, что мне кажется, что она вот-вот бахнется на пол. Поэтому я стою рядом, и когда она отставляет пустой фужер, легонько толкаю ее на кровать. Малгося падает на спину и стонет:

– Коха-а-ась! Куда же ты делся?

– Сейчас, подожди.

Ждать осталось недолго. Блаженное посвистывание носом быстро перешло в тяжкий храп.

На земле лежит ее сумка, а из нее выглядывают фотографии. Но одной из них Малгося с двумя детьми и, очевидно, с мужем. На другой – только муж. Сразу видно – трудяга. Должно быть, смотрит в эту пору телевизор и думает: а как же там моя дорогая Малгося?

Я снимаю часы и кладу их в сумочку. Не заработал я их.

Выключив свет, выхожу в коридор на лестничную клетку. Там за столом сидит тучная женщина и что-то пишет. Сложно сказать, кто придумал эту бессмысленную должность – «дежурная по этажу», но она была во всех советских гостиницах. Эти насупленные неприветливые бабищи, как правило, несли свою никем не санкционированную службу моральности. Увидев меня, она сразу делает суровый вид, и грозно-грозно так:

– А вы че тут делаете? Вы у нас не живете!

– Сейчас ухожу. Жду знакомых.

– Каких-таких знакомых? Че ты мне врешь? Ану, папрошу униз!

– Ну, еще пару минут. Сейчас они выйдут.

– Никаких пар. Папрошу униз. А то щас милицанера вызову. Ишь, какой! Много вас тут всяких шляется, а я отвечать должна. Понапиваются, дебоши устраивают, окна бьют, стулья ломают, скатерти воруют.

Произнося все это, словно заклинание, она прет на меня, расставив руки, будто загоняя петуха в курятник.

– Давай-давай, униз… Милицанера пазову, зачем неприятностев?

Ну, что же – вынимаю из кармана два рубля.

– Мне нужно подождать. Пару минут.

Старуха прячет деньги и уже приветливо улыбается:

– Ну, гляди мне, как бы беды не было. А то, знаешь…

О, чудо! Она перешла на украинский! И все это удовольствие стоило два рубля.

– Нервная у меня работа… За всем следи, чтобы порядок был… а приезжие, знаешь какие – водят разных, прости господи…

– А вам что за печаль? Их же внизу пропустили и деньги взяли.

– А ты откуда знаешь? – настораживается старуха. – Не сам ли платил?

– Может, и платил.

– Вот то-то же и оно. Им там перепадает немало. А я тут сижу ночами, и все на мне. Этот рубль, этот два… А они там, внизу, не рублики урывают… – И добавляет с грустью или жадностью: – Евреи себя не обидят. Вот так и в жизни бывает. Он внизу, ты – наверху. Только ведь там, внизу, он лопатой гребет, а ты наверху объедки принимаешь. На самом деле, вишь, не ты вверху, а он…

– Но за ночь десятку-вторую имеете?

– Когда как. Да и не все мое. Шла сюда, так должна была заплатить.

– Сколько?

– Эге, тебе скажи… Будто бы не знаешь, сколько. Заплатить заплатила, да что с того? После каждого дежурства и дальше плачу… Так-то…

Часы у нее над головой показывают пятнадцать минут второго. Я теряю терпение и выхожу из отеля.