Загадки истории. Маршалы и сподвижники Наполеона

Все биографы Наполеона единодушно называли его хорошим психологом, прекрасно разбиравшимся в людях и умеющим ими манипулировать. Подтверждением тому могут служить эти слова Делдерфилда: «Насчет его бывших маршалов у него вообще не было иллюзий. Превосходный знаток людей, он узнал почти все, что можно знать о человеческом поведении в дни своего отречения и ссылки, и понимал окружающих его людей настолько хорошо, что в его сердце не оставалось места ни гневу, ни презрению. Наполеон знал, что маршалы будут верны ему только до тех пор, пока его поддерживает армия, и принимал это как неизбежный, непреложный факт».

Что касается отношения к Нею, то Наполеон конечно же не мог совсем простить маршала. Тем более что, даже перейдя на его сторону, тот по-прежнему позволял себе возмутительные высказывания в его адрес и даже посмел выдвинуть перед ним свои условия. Вот о чем он написал в рапорте императору: «Я присоединяюсь к Вам не из уважения и привязанности к вашей персоне. Вы были тираном моей родины. Вы принесли траур во все семьи и отчаяние во многие. Вы нарушили покой целого мира. Поскольку судьба возвращает Вас обратно, поклянитесь мне, что отныне Вы посвятите себя тому, чтобы исправить то зло, которое причинили Франции, что Вы сделаете людей счастливыми… Я требую от Вас набирать армии не более как для защиты наших границ и более не выступать с ними для ненужных завоеваний… При этих условиях я не буду препятствовать вашим планам. Я отдаю себя только для того, чтобы спасти мою страну от раскола, который ей угрожает».

Подобное заявление маршал сделал и во время ужина в Лон-ле-Сонье, адресуя его как офицерам, так и самому императору: «Не ему (т. е. Наполеону) я отдаю себя, а Франции, и если мы присоединяемся к нему как к представителю нашей славы, это не является реставрацией императорского режима, с которым готовы согласиться».

Человека, осмелившегося сказать все это, вряд ли можно назвать изменником. Скорее – патриотом, горячо любящим свою родину и болеющим за нее. И это не он, а его предали все те, кому он простодушно и искренне доверял. «Говорили, что Наполеон подписался под всеми требованиями маршала, – пишет С. Захаров, – и даже обещал сделать большее для благополучия Франции». Но уже в июне 1815 года Ней получил от него распоряжение отправиться в армию для подготовки к новым сражениям в Бельгии с англо-голландскими войсками Веллингтона и пруссаками Блюхера. Таким образом, возобновление эпохи войн, против которых выступал Ней, казалось неизбежным. Но он уже никак не мог повлиять на ситуацию. Его положение оставалось двусмысленным и незавидным. Это отмечал и сам Наполеон: «Общественное мнение было возбуждено против маршала Нея. Его поведение никем не одобрялось».

Но он оставался солдатом. И не мог, не имел права покинуть поле битвы. Только в бою он может возродиться и доказать свою преданность Франции. Но «второе дыхание» к нему не приходит ни в сражениях при Катр-Бра, ни при Ватерлоо. «Ней сражался, как сумасшедший, всегда во главе ударных батальонов, – пишет Р. Делдерфилд. – Под ним было убито две лошади, он затребовал третью. Каким-то чудом он оставался невредимым; его не брали ни пуля, ни штык, ни клинок. Однако те, кто видел, как он организовывал крохотные арьергардные отряды на дороге к Смоленску, Орше и Ковно, отмечали странные изменения в его поведении. За все время долгого, сопровождаемого боями отступления из России он оставался спокойным, холодным и выдержанным. Если он молчал, то за него говорил повелительный жест, вселяющий бодрость в слабых и отгоняющий тень смерти от глаз умирающих. При Ватерлоо же ни ободряющих слов, ни жестов Нея никто не наблюдал. Он бранился, проклинал и кромсал врагов, но никаких жестов ободрения не делал. Он бушевал, неистовствовал, выкрикивал призывы, но ободрял своих людей только личным примером, а не словами. За два дня до битвы при Ватерлоо, у Катр-Бра, кто-то слышал, как он прорычал: „Если б только меня убила английская пуля!“ Теперь, на склонах Мон-Сен-Жан, многим казалось, что он специально ищет смерти. Что это было: следствие угрызений совести или желание смерти у человека, отдавшего войне всю свою жизнь?»

Об этом можно только догадываться. Трагедия маршала подходила к концу, который, как оказалось вскоре, он сам себе и уготовил…

Последняя ошибка Рыжегривого льва

После вторичного отречения Наполеона от престола, последовавшего 22 июня 1815 года, и возвращения к власти Людовика XVIII для Мишеля Нея наступили смутные дни. Он хорошо понимал, что король и окружающие его трон роялисты не простят ему предательства. Так и произошло. Несмотря на то, что принятая 3 июля 1815 года Конвенция о капитуляции наполеоновских войск содержала статью XII, гарантировавшую амнистию всем сражавшимся в армии императора, Бурбоны сделали из нее задним числом необходимые изъятия. Это позволило им развязать настоящий террор в отношении лиц, особо помогавших «узурпатору». Они жаждали кровавой мести. И, как справедливо отмечает С. Захаров, «самым подходящим бальзамом, которым Бурбоны старались умастить свою уязвленную гордость, была для них кровь маршала Нея, человека, обещавшего им привезти „корсиканскую канарейку“ в железной клетке».

Понимая, что его жизнь под угрозой, маршал поначалу предпринял меры предосторожности, которые позволили бы ему покинуть Францию. Еще 20 июня он позаботился о выправке двух паспортов для выезда в Швейцарию. Как пишет С. Егоров, один был выписан «на собственное имя, другой на имя торговца Мишеля Нейбурга, купца, путешествующего со своим секретарем Тальма и слугами Хавьером, Серретом, Боне и Матоном». Одновременно рассматривается и вариант отъезда Нея в США, «о чем свидетельствуют два письма его друга, господина де Понтальба, найденные в его портфеле во время ареста». Так или иначе, но маршал, следуя советам Сен-Сира и Даву, старается сделать все, чтобы как можно быстрее покинуть Францию. Но уже к концу июня все эти лихорадочные приготовления к отъезду сходят на нет. Почему? Здесь есть сразу несколько объяснений. Первое мы находим в словах самого Нея: «Я мог бы уехать в Соединенные Штаты, но я остался, чтобы спасти честь моих детей. Выезжая из Парижа, я объявил, что готов предстать перед королем…» Это означало, что маршал предпочитал открытый разговор-объяснение с монархом по поводу своего поступка и надеялся на понимание и прощение с его стороны, в то время как бегство из страны, как пишет А. Егоров, «означало бы признание им своей вины, бесчестье, которое должно было бы пасть не только на его голову, но и на головы его детей…».

Вторая причина промедления с отъездом состояла в том, что помимо чести маршала волновала его будущая служба. Да-да, он думал и надеялся, что Временное правительство вернет его в армию. А еще он рассчитывал на результаты переговоров, которые велись с союзниками о капитуляции Парижа. Однако время шло, а позитивных перемен не наблюдалось. И только 6 июля, увидев вошедших в столицу англичан и пруссаков, Ней наконец-то решается на отъезд в Швейцарию. Но уже через три дня он оказался в Сент-Альбане – курортном городке в департаменте Луара. Позже, на заседании военного трибунала, маршал объяснил свой приезд туда так: «Я покинул Париж 6 июля, когда союзники вошли в столицу. В мои намерения входило выехать в Швейцарию. Комиссар полиции Лиона, навестивший меня, предупредил, что все дороги, ведущие в Швейцарию, охраняются австрийцами, а посему следует опасаться того, что я буду арестован ими. Он посоветовал мне или запросить у них паспорт, или отправиться на минеральные воды в Сент-Альбан, недалеко от Роана, и там ожидать известий из Парижа».

О дальнейших передвижениях Нея подробно сообщается в книге С. Захарова: «23 июля он покидает Роан, сообщая об этом военному комиссару Боди в сопроводительном листе на имя некоего офицера Мишеля Рейса, майора 3-го гусарского полка, что отправляется из Роана в Тулузу. Спустя два дня супруга маршала дает ему знать о вышедших ордонансах короля и тех угрозах, которые направлены, в частности, против него. По ее просьбе, 29 июля, он скрывается у одной родственницы, мадам де Бессони, в укромном замке, находящемся на краю Канталя. Взяв в разные промежутки времени имена Мишеля Нейбурга, Фализе и Рейса, маршал выбрал на этот раз имя д’Эскафре. В дни перед арестом – с 29 июля по 2 августа – он совершенно спокоен и, возможно, считает свое убежище достаточно скрытым от любого взора».

Но, скорее всего, это спокойствие проистекало не из ощущения надежности укрытия (он более двадцати лет привык смотреть в глаза смерти на поле боя), а из чувства собственного достоинства и твердого убеждения маршала в своей невиновности. Не покинуло оно его и 3 августа, во время ареста. «Жандармы имели инструкции доставить его в Париж в кандалах, но Ней дал слово не пытаться бежать, и этот вопрос отпал сам собой. Один из жандармов, дружественно настроенный по отношению к маршалу, намекнул, что закроет глаза, если тот все-таки предпримет такую попытку, но Ней отверг его предложение. „Если бы я был свободен, то за это я бы вас расстрелял! – спокойно заявил он. – Я же дал слово!“» – пишет С. Захаров.

Можно предположить, что жандарм, предлагавший ему побег, действовал по поручению своего начальства, которое в свою очередь исполняло негласный приказ самого короля. На это может указывать факт, описанный маршалом Мормоном, герцогом Рагузским в его мемуарах. Он находился возле короля в то время, когда тому сообщили об аресте Нея. По словам герцога, в ответ на это известие «Людовик XVIII простонал вместе со мной и произнес, обращаясь ко мне: „Было сделано все, чтобы благоприятствовать его бегству. Неблагоразумие и безрассудство в его поведении погубили его“».

Именно эти качества, по мнению всех биографов Нея, и привели его к роковой ошибке при определении судебной инстанции для рассмотрения его дела, ставшей последней ошибкой в его жизни. Уже при первом же его допросе в тюрьме «Консьержери» префектом полиции Деказом маршал категорически заявил: «Меня должен судить не военный трибунал, а палата пэров». И продолжал настаивать на этом и в дальнейшем. Вот что писал об этом решении, стоившем Нею жизни, Борис Фролов: «В силу своей политической наивности „храбрейший из храбрых“ не считал себя в чем-то виновным перед Францией и ее народом. Но он не учел злобной мстительности роялистов, не остановившихся ни перед чем, чтобы покарать „предателя“».

Но, несмотря на требование Нея и трудности с определением состава судей, 21 августа военный трибунал все же был создан. Правда, не без труда. В его состав вошли маршалы Массена и Ожеро (впоследствии они сказались больными), маршал Мортье, генералы Мезон (позже заменен генералом Газаном), Виллат, Клаперед и королевский прокурор Жуанвиль. А председательствовать в нем должен был маршал Монсей. Тот самый, который вместе с Неем участвовал в Испанской кампании 1808–1809 гг. Но старина Монсей с самого начала отказался возглавить трибунал. Причины отказа он изложил в письме королю. Текст его был настолько «взрывоопасен» для едва утвердившейся власти Бурбонов, что, по словам С. Захарова, его было «запрещено обнародовать» во Франции и письмо было «опубликовано позже только в американских газетах». В нем старый солдат, отдавший армии более 45 лет, взывал к чувству национальной гордости и справедливости французского монарха, действовавшего по указке европейских союзников: «Сир, если те, кто управляет вашими советами, желали только блага для Вашего Величества, они сказали бы ему, что никогда эшафот не создает друзей. Они верят, что смерть будет страшна для тех, кто пренебрегал ею столь часто? Союзники ли это, кто требует, чтобы Франция пожертвовала своими наиболее прославленными гражданами?» Монсей категорически отказывался «послать на смерть того, кому столько французов обязаны жизнью, столько семей – своим сыновьям и их родителям!..». Эти строки стоили несостоявшемуся председателю военного трибунала отстранения от всех дел и трехмесячного тюремного заключения. Но именно этим посланием, а не военными кампаниями Монсей, по мнению Делдерфилда, останется в памяти потомства, поскольку «для понимания его человеческой сущности это письмо даст больше, чем целая биография». Также открыто в защиту Нея, но уже на суде палаты пэров выступит впоследствии и «железный» Даву, за что тоже поплатится королевской опалой.

А что же другие члены трибунала? Они пошли по пути наименьшего сопротивления и голосами пятерых судей против двух признали себя некомпетентными в рассмотрении дела Нея, тем самым устранившись от решения его судьбы. Между тем, по мнению автора книги «Наполеон и его маршалы» американского историка Хэдли, «если бы все маршалы выразили протест против этого акта, как это сделал Монсей, возможно, Ней не был бы расстрелян». А вот С. Захаров, отвечая на вопрос о том, «правильно ли поступили члены суда, расписавшись в своей некомпетенции и пойдя на поводу у Нея?», не столь однозначен: «Трудно сказать. Одни говорят о том, что суд действительно не имел никаких прав заниматься делом „храбрейшего из храбрых“. Другие указывают на то, что военный совет обязан был настоять на своем праве судить Нея, несмотря на все его отводы и доводы. Ожеро, умирая, кричал в горячке, обвиняя как себя, так и остальных членов трибунала в малодушии: „Мы – предатели. Мы должны были настоять на своем праве судить его, несмотря на него. По крайней мере, он выжил бы!..“»

Последнее утверждение, на наш взгляд, спорно. Особенно в свете последующих событий. В частности, С. Захаров, говоря об итогах судебного процесса в палате пэров, отмечает: «Среди тех, кто голосовал за смертную казнь, были: пять маршалов Франции – Мармон, герцог Рагузский, Периньон, Серюрье, Келлерман, герцог Вальми, Виктор, герцог Беллюнский; четырнадцать генералов – Дюпон, Компан, Бернонвиль, Мезон, Дессоле, Монье, де Леспинас, де Бомон, де Канкло, Демон, Суле, Лористон, Лаваль-Монморенси и Латур-Мобур». И в связи с этим фактом историк вполне обоснованно приводит слова Вельшингера: «Все это доказывает, что маршал Ней имел все основания не слишком доверяться великодушию военного трибунала». И далее французский писатель разъяснял, почему не стоило этого делать: «Я полагаю, что… маршал Ней был бы признан виновным, потому что измена была слишком очевидна. Однако после вынесения смертного приговора он (Ней), разумеется, написал бы прошение к королю о помиловании, которому в этот момент было бы очень трудно отказать в смягчении наказания в виде вечного изгнания».

Но это заявление – из области предположений. А на деле все обстояло так, словно судьба «храбрейшего из храбрых» уже давно была решена не лучшим образом и ни о каком помиловании и речи быть не могло. Непримиримые роялисты с нетерпеньим ждали, когда пробьет их час и они смогут отомстить таким безродным выскочкам и верным слугам «корсиканского бродяги», как Ней. И как только военный совет вынес вердикт о своей некомпетенции, палата пэров в соответствии с королевским указом приступила к рассмотрению дела по обвинению его «в государственной измене и в покушении на спокойствие государства». Но не только месть руководила аристократической верхушкой Франции. По мнению С. Захарова, главным двигателем процесса против Нея было то, что «королевское правительство полагало, отдавая на заклание одну большую жертву, что оно тем самым ослабит притязания союзников и спасет целостность французской территории». А еще, как справедливо отмечал Вельшингер, «ненависть к маршалу Нею удваивалась с ненавистью к Наполеону. Не имея возможности отомстить узурпатору, они (члены палаты пэров. – Авт.) взяли себе в жертву его первого лейтенанта».

Суд палаты пэров, начавшийся 4 декабря 1815 года, длился всего два дня. Стоит ли долго обсуждать дело, исход которого был заранее предрешен?! К тому же роялисты опасались возможного освобождения обвиняемого его друзьями и сторонниками. Надо сказать, что слухи о таких попытках были небезосновательны. По всей видимости, немало сослуживцев маршала намеревались организовать его побег. В частности, по словам С. Захарова, «лейтенант по имени Сельве должен был проникнуть в тюрьму „Консьержери“, расположиться под камерой, где содержался маршал, пробить потолок и занять место Нея». «Если эта история подлинна, – пишет по этому поводу Вельшингер, – то она доказывает лишь одно: автор этого проекта побега видел прекрасный сон. Впрочем, Ней не собирался бежать. Он отказался принять помощь Эксельманса 16 августа; в ноябре он также отказал графу Понтекулану воспользоваться благоприятным случаем. Он спокойно ждал решения палаты пэров, веря в то, что абсолютно защищен статьей 12-й соглашения о капитуляции Парижа».

На первом судебном заседании палаты с весьма жесткой речью выступил Арман Эмманюэль дю Плесси герцог де Ришелье, исполняющий обязанности председателя Совета министров и министра иностранных дел Франции. Тот самый знаменитый Дюк, так много сделавший для развития и процветания Одессы и Крыма. После окончательного отречения Наполеона и реставрации династии Бурбонов он наконец-то смог вернуться на родину из эмиграции. И хотя король дважды поручал ему возглавить совет министров, большим престижем ни у двора, ни у правительства, ни у оппозиции он не пользовался. Известно, что всемогущий Талейран посмеивался над не унаследовавшим политических талантов потомком знаменитого кардинала де Ришелье, язвительно говорил, намекая на единственную пользу, принесенную им вдали от Франции: «Ни один французский государственный деятель не знает так хорошо крымских дел, как герцог Ришелье».

Но потомок кардинала и сам был не слишком удовлетворен своим новым назначением. Он понимал, что ему отводится определенная роль и потому, выступая на заседании палаты пэров, чувствовал себя не в своей тарелке. Будучи непримиримым противником Бонапарта, в своей обличительной речи герцог искренне бичевал маршала Нея как изменника, вступившего в заговор с «узурпатором» и нанесшего тем самым вред Франции. Вместе с тем в угоду союзникам, которые неприкрыто вмешивались во французское правосудие, он требовал осудить его «от имени Европы». Чем и задал в расследовании дела необходимый властям тон. Роялисты именно этого от него и хотели. Поэтому С. Захаров справедливо отмечал: «Уже с самого начала судебный процесс пошел не по пути поиска правды и правосудия, а по пути скорейшего осуждения и вынесения самого сурового вердикта подсудимому. Это был заранее подготовленный спектакль, в котором Нею и его адвокатам предлагалось сыграть роль неких статистов, обязанных говорить только тогда и только то, что желала королевская власть и королевская судебная система». При этом нельзя не отметить такой парадоксальный факт: маршала судили за измену Людовику XVIII на основании… законов времен Великой французской революции и уголовного кодекса, принятого Наполеоном!

Как ни пытались адвокаты Нея доказать, что все заявления против него были клеветой и он «не замышлял никакого заговора», что «его обещания были такими же искренними, как и бескорыстными», а его действия «не являлись следствием предварительного преступного сговора, так как предательство состоит из продолжительных тайных происков и последующих вероломных и подлых комбинаций», их никто не захотел услышать. Не убедило судей и то, что маршал Ней находился под защитой не только Конвенции, подписанной 3 июля 1815 года всеми государствами-участниками военного противостояния, но и Парижским договором 1814 и 1815 гг. А последний довод, который попытались использовать в пользу обвиняемого его адвокаты, был категорически опротестован им самим. Речь идет о том, что в силу договора от 20 ноября 1815 года город Сарлуи, родина Нея, вместе с частью земель Лотарингии был отторгнут от Франции. Следовательно, маршал теперь принадлежал другой стране, не являющейся вотчиной короля Франции, и находился под защитой международного права. Но, услышав об этом, Ней порывисто вскочил с места и, прервав адвоката, воскликнул: «Я француз и умру французом!»

Еще одной попыткой маршала оправдать свои действия стало его послание к послам четырех великих союзных держав. Но оно было направлено европейским дворам в последний момент, когда уже ничто не могло повлиять на вынесенное судом решение. Не помогли и личные обращения мадам Ней к Людовику XVIII, герцогу Веллингтону и русскому царю Александру I с просьбой о помиловании мужа. 6 декабря 1815 года процесс над Неем, по меткому выражению посла России во Франции Поццо ди Борго (дальнего родственника и кровного врага Наполеона), «завершился фатальным для него образом». Из 161 пэра, участвовавшего в нем, за смертную казнь без обжалования приговора проголосовали 139, а за изгнание маршала за пределы страны – только 17. Пять пэров воздержались от голосования и призвали короля помиловать осужденного.

Теперь все зависело только от французского монарха. В связи с этим С. Захаров пишет: «Поговаривали, что герцог Ришелье после вынесения вердикта умолял Людовика XVIII проявить великодушие к маршалу, однако король отказал ему в этой милости. Правда, этот эпизод не подтвержден никакими достоверными фактами. Несмотря на то, что многие пэры проголосовали за смертный приговор, они все же надеялись, что король помилует Нея и заменит расстрел изгнанием». Но этого не случилось. И уже ранним промозглым утром 7 декабря 1815 года расстрельный приговор был приведен в исполнение.

А на следующий день по злой иронии судьбы герцог Ришелье прибыл в палату депутатов, чтобы внести законопроект относительно всеобщей амнистии. Бурбоны решили, что расстрел маршала Нея – достаточная мера для устрашения тех, кто попытается впредь подрывать устои королевской власти.

«Пуля, которая убьет его, еще не отлита»

Эти слова были сказаны солдатами Нея еще после вердикта военного трибунала. «Если он и умрет, то это случится в кровати!» – верили они. Даже после приговора палаты пэров у них оставалась надежда на то, что король помилует прославленного полководца. Но оказалось, что у вернувшейся к власти династии такая пуля нашлась, и не одна.

В Национальном архиве Франции сохранилось немало документов, являющихся неумолимым свидетельством свершившейся казни. В их числе протокол, в котором говорится: «В этот день, 7 декабря 1815 года, в 9.20 утра, мы, нижеподписавшийся, Луи-Франсуа Коши, секретарь-архивариус палаты пэров, действующий в соответствии с постановлением короля от 12 ноября сего года на должности секретаря суда вышеупомянутой палаты, мы все прибыли на площадь Обсерватории, назначенной для исполнения решения, вынесенного вчера палатой пэров против Мишеля Нея, маршала Франции, бывшего пэра Франции… по указанному решению он был приговорен к смертной казни на основании декрета от 12 мая 1793 года. Казнь произошла при нашем присутствии и согласно предписанному порядку. Коши».

Часть сведений об обстоятельствах казни изложена в докладных записках на имя министра полиции Деказа и других высоких чиновников. Так, один из тайных агентов министра, присутствовавший при исполнении приговора, сообщал, что на месте казни присутствовало двести человек. Среди них было немало известных людей: пэров, послов и конечно же особенно много военных. Некоторые из них после казни устремилась к стене, у которой стоял маршал, чтобы собрать в качестве сувенира небольшие камни со следами его крови.

Медицинское освидетельствование тела казненного показало, что из 12 солдат экзекуционного взвода в него целилось только 11. В результате залпа одна пуля попала в правую руку маршалу, другая – в шею, три – в голову, шесть – в грудь. Пуля того, кто выстрелил мимо, угодила в стену. Подтверждение тому – в словах одного из очевидцев расстрела, офицера 5-го гусарского полка, который через несколько дней после исполнения приговора посетил место казни маршала Нея. «Перекопали всю территорию, – вспоминал он, – чтобы сокрыть следы его крови. На стене видны следы от шести пуль, один из которых на самом верху. По-видимому, тот, кто сделал этот выстрел, – очень сильно дрожал. Маршал находился слишком близко ко взводу, чтобы можно было промахнуться, если, конечно, не быть взволнованным».

После оформления необходимых документов тело казненного было перенесено в «Приют Материнства», где его в течение двух дней смогло увидеть большое количество людей. Только на вторые сутки после казни останки маршала были выданы его вдове Аглае Ней для их тайной перевозки к месту захоронения в семейном склепе. После похорон ей был предъявлен счет на оплату судебных расходов в размере 25 тысяч франков, который убитая горем женщина была вынуждена уплатить.

Судя по этим данным, факт гибели прославленного полководца не может вызывать никаких сомнений. Однако, как это ни парадоксально, они появились практически сразу же после свершения казни. И с каждым днем, месяцем, годом их становилось все больше и больше. Одни получили распространение в виде слухов, другие были изложены и прокомментированы в воспоминаниях современников. Условно их можно было бы разделить на две категории. Первая из них, не отрицающая самого факта казни, включает в себя различные варианты ее проведения. Сцена расстрела, описанная нами в начале этой главы, как уже упоминалось здесь, была изложена в воспоминаниях военного коменданта Парижа, графа Луи-Виктора-Леона де Рошешуара, присутствовавшего при казни. Судя по его воспоминаниям, команда «Пли!» была отдана специально назначенным для исполнения приговора офицером. Но существует и другая версия, согласно которой маршал Ней, воспользовавшись промедлением и растерянностью командира взвода, якобы сам дал команду солдатам стрелять.

Различные слухи ходили и о самой расстрельной команде. По официальной версии, она состояла из французских солдат, из которых 11 человек выстрелили в осужденного, а один – намеренно направил пулю мимо. Но среди военных поговаривали о том, что солдаты всего взвода не хотели стрелять в любимого маршала и только ранили его. Обливавшийся кровью Ней попросил дать ему пистолет, чтобы покончить с мучениями, но никто из них не посмел этого сделать. Наряду с этим получила распространение и такая версия: взвод, накануне казни прибывший в тюрьму «Консьержери», состоял не из французских солдат, а из английских, и стреляли они в маршала не боевыми, а холостыми патронами. К вопросам о том, как и почему это могло произойти, мы вернемся в следующем разделе. А пока обратимся к версиям второй категории. Все они основываются на том, что «расстрел» маршала был искусной инсценировкой.

Одни современники утверждали, что этот спектакль был организован по велению короля, который испугался проявления недовольства в стране (особенно в среде военных) и в последний момент заменил казнь изгнанием. Другие говорили о том, что маршалу был организован побег влиятельными друзьями и сослуживцами. Находилось немало свидетелей, которые якобы видели его в разных странах Европы и США. А некоторые рассказывали, что Нея будто бы сначала вывезли в Америку, где он жил как простой фермер, а потом, в 1821 году, он приехал к Наполеону на остров Елены. Уже через год маршал якобы объявился в Париже, где стал жить вместе с женой под чужой фамилией. Но самой распространенной по сей день остается версия, согласно которой он сразу же после «казни» уехал в США, где более 30 лет проработал школьным учителем. Были ли серьезные основания для всех этих предположений или они являются частью легенды, которая, как правило, окружает жизнеописание любой выдающейся личности? Попробуем разобраться. И начнем, пожалуй, с аргументов в пользу «английского следа» в судьбе Мишеля Нея.

Загадочный визит мадам де Сент-Эльм

На первый взгляд, разговоры о замене накануне казни расстрельного взвода французских солдат английскими и наличии у них холостых патронов могут показаться абсолютно неправдоподобными. Кто-кто, а уж англичане – одни из главных соперников наполеоновского маршала на полях сражений – никак не могли входить в число его друзей. Особенно это касалось командующего английской армией герцога Веллингтона, который во многом поспособствовал показательной расправе над маршалом Неем. Как указывал в своей книге «История Реставрации» Альфред Нетмен, «Англия настаивала, чтобы главные виновники измены со стороны военных во время „Ста дней“ были преданы суду». И герцог во время своего пребывания в Париже приложил максимум усилий для исполнения этого требования. Хотя уверял на аудиенции мадам Ней, что с английской стороны «никакого вмешательства во внутренние дела Франции, и тем более во французское правосудие, не будет».

В действительности же Веллингтон оказывал давление на участников судебного разбирательства. Как указывал Вельшингер, «весь ход процесса показывает, что ему нравилось быть безжалостным к маршалу, в то время как одно лишь его слово привело бы, даже после вынесения приговора, несомненно, к смягчению – такому, как изгнание». И далее писатель справедливо отмечает: «Вмешательство Веллингтона, тогда всемогущего, могло бы быть решающим. Он должен был… скрестив меч (на полях сражений) с маршалом Неем, оказать ему услугу, которую с полным основанием просила его несчастная жена… Воинская честь требовала его благородного вмешательства – более влиятельного… чем то мнимое дело чести, которое чересчур часто выставляют в светской жизни два человека, готовые перерезать горло друг другу ради глупости и пустяка. Но нет, Веллингтон интерпретировал 12-ю статью Конвенции от 3 июля неверно и мелочно; он недооценивал свои обещания Фуше, свои уверения в благородстве, милосердии и забвении; в одно мгновение он умалил славу, столь исключительную для него, избивая наиболее значительного воина нашего времени и его доблестного полководца… Веллингтон слепо повиновался приказам английского кабинета, который, заявляя о том, что не желает никоим образом вмешиваться в дела второй Реставрации, напротив, вместе с другими державами вмешивался и требовал предать смерти маршала».

Веллингтон остался непреклонен не только к просьбе о помиловании маршала, с которой к нему обратилась мадам Ней. Говорят, что его родственница леди Хатчинсон на коленях умоляла «железного герцога» проявить милость к прославленному французу, но и на ее мольбы он лишь ответил, что не волен в своих чувствах. Однако впоследствии, уже после казни маршала, в своих мемуарах Веллингтон вдруг стал рассказывать о том, как он ходатайствовал перед Людовиком XVIII, чтобы спасти жизнь маршалу Нею, но король отказался, ничего ему не ответив. Было ли это выдумкой для оправдания его в глазах общественности или хитрой уловкой (легко проявлять сострадание, когда приговор уже вынесен)? А может быть, английский военачальник вел двойную игру? Но какую и для чего?

Чтобы разобраться в этом, историки попытались найти в старых архивах документальное подтверждение «английской версии». И, к собственному изумлению, обнаружили там немало удивительных свидетельств. Первое из них – приказ о прибытии в тюрьму накануне казни маршала взвода английских солдат, подписанный… герцогом Веллингтоном (!). Значит, английский командующий действительно послал для участия в исполнении приговора своих соотечественников. Но с какой целью? Или не доверял французам, или для исполнения каких-то тайных поручений ему нужны были свои люди?

В поисках разгадки ученые сопоставили этот факт с другим документальным свидетельством. Оказывается, за месяц до вынесения смертного приговора маршалу Нею герцога Веллингтона посетила не безызвестная в высшем свете мадам Ида Сент-Эльм, урожденная Йоханна Мария Версфельт. Эта французская (голландка по происхождению) авантюристка, актриса и куртизанка, прозванная «Казановой в женском обличии», была большой мастерицей по ублажению высшего командного состава французской армии. Она состояла в любовной связи с генералами Моро, Мареско, маршалом Груши и многими другими высшими армейскими чинами, следуя за ними по Европе во всех наполеоновских кампаниях. Поскольку частая смена возлюбленных метрессы нередко обуславливалась их гибелью на полях сражений, ее еще называли «Вдовой Великой Армии». Особенно длительным был ее роман с маршалом Неем. Впоследствии графиней Сент-Эльм были написаны и в 1827 году опубликованы наделавшие много шума в обществе воспоминания о временах Директории, Консульства и Империи. Из них-то и стали известны некоторые любопытные факты, указывавшие на обстоятельства чудесного спасения Нея.

И первым из них стал уже упомянутый здесь загадочный визит графини Сент-Эльм к «железному герцогу». Загадочность его состояла не только в цели этого посещения, но и в весьма экстравагантном наряде прекрасной дамы. На ней было черное платье, украшенное вышивкой в виде орла. Та же черная птица была изображена и на белом веере, который она держала в руках. Специалисты по истории тайных обществ усмотрели в этом убранстве символику общества розенкрейцеров «Черный орел», членами которого состояли и Веллингтон, и Ней[5 - Эрик Перрен, один из лучших биографов Мишеля Нея, в своей книге «Маршал Ней: храбрейший из храбрых» утверждает, что будущий маршал, еще будучи адъютантом генерала Клебера, под его влиянием стал сначала членом масонской ложи «Девять сестер», а потом и ее магистром. С самого начала Великой французской революции, с 1789-го по 1792 год, она была преобразована в «Национальное общество». Что же касается пребывания Нея в тайном обществе «Черный орел», то конкретных данных об этом историкам найти не удалось – уж очень плотной оказалась пелена тумана, за которой скрыта его деятельность. Попытка изучить Архив Общества розенкрейцеров, существовавший в Англии в начале XIX века, успехом не увенчалась – в 1846 году он внезапно сгорел.]. Как известно, все, кто входил в него, давали клятву помогать друг другу в случае крайней необходимости. Это навело исследователей на мысль о том, что боевая подруга маршала явилась в ставку Веллингтона, чтобы напомнить ему – такая необходимость настала и он должен спасти своего «брата»[6 - Правда, сама графиня Сент-Эльм пишет в воспоминаниях о том, что спасла своему любовнику жизнь, отдавшись жадному на подобного рода жертвы князю Веллингтону.]. Историки предположили, что во время этого визита Ида Сент-Эльм обсудила с Веллингтоном план спасения возлюбленного и свое участие в нем. И тогда они задались вопросом: каким же образом маршал мог бы спастись?

Коль скоро в помиловании Нею было отказано, оставалась только инсценировка расстрела. Еще раз скрупулезно изучив отчет о его казни, ученые обратили внимание на то, что после залпа маршал упал, прижав руку к груди. При этом вся его белоснежная рубашка была залита кровью. С первого взгляда им показалось, что ничего особенного в описании не было, и все-таки что-то настораживало. Ну конечно же белоснежная рубашка! Откуда она могла взяться у арестанта после трех недель пребывания в грязной тюремной камере? Может быть, ее принесла перед казнью мадам Ней? Но она не знала, когда состоится казнь, и после последней встречи с мужем вновь отправилась хлопотать о его помиловании. Не посещала осужденного и прачка.

Остается лишь предположить, что и в этом случае не обошлось без энергичной и напористой мадам Сент-Эльм. Тем более что в своих мемуарах она прямо пишет о том, что Ней согласился на тайное похищение, и она передала ему не только рубашку, но и флакон с алой бычьей кровью. Именно его он прижал к груди и просто раздавил, когда солдаты (посланные Веллингтоном) выстрелили холостыми патронами.

Все это, на первый взгляд, выглядело довольно складно. И поначалу даже некоторые серьезные историки, в числе которых был сам Жорж Ленотр, поддались искушению и поверили в эту сказку со счастливым концом. А уж про литераторов и охотников за сенсациями и говорить не приходится. Они напрочь забыли о скандальной репутации мадам Сент-Эльм, которая, между прочим, слыла не только авантюристкой, но и мифоманкой. Что ей стоило сочинить мелодраматическую историю о чудесном спасении любовника и отвести себе в ней роль главной героини?!

Вызывает сомнение и столь участливое отношение к бывшему противнику Веллингтона, ради которого он якобы пошел на немалый риск. При желании «железный герцог» мог бы решить этот вопрос проще, но не захотел. Известный польский писатель Вальдемар Лысяк в своей книге «Ампирный пасьянс» пишет об этом: «Что же касается Веллингтона, то в 1815 году он и вправду был единственным человеком, который мог спасти Нея. Впрочем, Ней, рассчитывая на великодушие и рыцарственность противника с поля боя, обратился к нему с письмом о помощи, но Веллингтон не пошевелил и пальцем в его защиту». И далее он ссылается на письмо герцога к некоей мисс Бурдетт-Коттс от 1.09.1849 г., в котором тот признается: «Я не вмешивался, поскольку не считал, будто бы имею на это право».

Но наибольшее число возражений у историков возникло относительно организации и проведения мнимого расстрела. Не будем забывать о том, что согласно официальным отчетам при проведении казни присутствовало множество людей. Они не только наблюдали за ней, но и подходили затем к телу казненного, которое в течение 15 минут находилось на земле. В этих условиях инсценировка расстрела и подмена тела вряд ли были бы возможны. Но даже если бы удалось все это сделать, то со временем обязательно обнаружились бы хоть какие-то следы проведенной «спасательной операции». Однако до сих пор никто не смог их найти. Единственными «доказательствами» спасения маршала долгое время оставались слухи о том, что в разные годы его якобы видели как в самой Франции, так и в других европейских странах. Но наибольшее число «очевидцев» было среди тех, кто «узнал» его в числе пассажиров парохода, отплывающего в США. Вот что пишет о таких свидетельствах Вальдемар Лысяк: «В 1874 году репортер газеты „Дейтон Журнал“ отыскал некоего Петри, ветерана, участника битвы при Ватерлоо, который в 1815 году плыл из Бордо в Чарльстон и в одном из товарищей по путешествию узнал маршала Нея. В 1920 году некий французский масон, разбирая архивы ложи Великий Восток, обнаружил корреспонденцию, датированную 1816 годом, в которой говорилось о том, как один из „братьев“ втайне прибыл в США». Эта «американская легенда» оказалась самой живучей. Она не только «дожила» до середины XIX века, но и произвела в 1846 году настоящую сенсацию.

Предсмертное признание мистера Питера Стюарта Нея

Это известие пришло в Париж из-за океана и взбудоражило не только Францию, но и весь мир. На первый взгляд в нем не было ничего необычного: 15 ноября 1846 года в США, в городке Браунсвилл штата Северная Каролина[7 - В отличие от большинства авторов, Вальдемар Лысяк в своей книге «Ампирный пасьянс» утверждает, что человек по имени Питер Стюарт Ней обосновался не в Северной, а в Южной Каролине, в поселении под названием Черо.] скончался престарелый школьный учитель по имени Питер Стюарт Ней. Это событие не привлекло бы всеобщего внимания, если бы не одно загадочное обстоятельство. Перед смертью он сделал шокирующее признание местному доктору Локку: «Будучи в здравом уме, я, школьный учитель Питер Стюарт Ней, признаюсь вам, что на самом деле я – Мишель Ней, маршал Франции!»

В это было невозможно поверить. Тем более что доктор Локк, как образованный человек, прекрасно знал историю Европы и много слышал о знаменитом наполеоновском маршале. Может 77-летний старик бредит или просто лжет? Но, как бы предвидя сомнения Локка, тот добавил: «Верьте мне, доктор, перед смертью не лгут!» И далее он рассказал ему о том, как был в последний момент перед казнью помилован. Но чтобы не поднимать смуту в обществе и не вызвать недовольства союзных держав, была разыграна инсценировка его расстрела: солдаты стреляли холостыми. Вскоре он был посажен на корабль и отправлен за океан.

Признание умирающего так потрясло Локка, что сразу же после похорон учителя он серьезно взялся за расследование. И вскоре обнаружил удивительные совпадения. Покойный Питер Стюарт Ней родился в том же году, что и Мишель Ней. Поразительным было и его внешнее сходство с прославленным маршалом: голубые глаза, рыжеватые с сединой волосы, высокий рост – 1 метр 80 сантиметров. Но больше всего мистер Локк был потрясен, когда при осмотре тела учителя обнаружил множество резано-колотых и пулевых ранений. Такие «отметины» мог получить только военный человек, побывавший в гуще больших сражений.