Пани Малгожата

но сон нам не подарит божье царство.
Тебе полезно всякое лекарство
за исключеньем битого стекла.

Ты не искал волшебную страну,
но износил ботинки не напрасно.
Пока чужое счастье не заразно,
его не ставят ближнему в вину.

Пролистаны завет и каббала,
но в памяти остались письма с фронта.
Идя на край иного горизонта,
лунатики не смотрят в зеркала.

Свобода

Какое время для самоубийц:
апрель, ноябрь, хмельной холодный ветер.
Луженой глоткой песни о любви
поют в подъездах. Шелестят газетой,
чтоб сделать в шутку шутовской колпак.
В развалку едет сумрачный трамвай,
опустошен, разбит, ветхозаветен.
И в двух вагонах вместо сотен лиц —
одно лицо, безбровое лицо,
оно черно, разбито до крови,
ее лицо, и черный глаз газетой
прикрыт, как полотенцем каравай.
О, музыка, замри и не играй!
Ты слышишься теперь из подворотен,
когда и подворотен в мире нет.
И Бога нет, остался только свет
для горестных уродцев и уродин,
а нам остался – безвоздушный рай.
И на руке – стеклянное кольцо.
И в голове догадка – ты свободен.

Элегия

Евгении Риц

Олени проходят сквозь лес, и краем заходят в твой сон,
и он обретает свой вес, как мясом груженый вагон.

Солдаты несут на руках по полю бревенчатый сруб:
на окнах – фиалки в горшках, дым валит
из низеньких труб.

Кто в нем доживает свой век, кто ржет
над страданием его,
засохший жует чебурек, чье твердое тело – мертво?

Зачем я пространству родня, а времени только —
жратва?
Оно поглощает меня, как в джунглях скульптуру трава.

На встречу парада планет ты должен добраться
пешком.
Не порохом пахнет рассвет, а теплым парным молоком.

Мурашки бегут по спине, катаются россыпи бус.
На желтой барханной волне взлетает чумной сухогруз.

Голландцы мазюкают плоть, монголы – круги из песка.
Чтоб страсти в себе побороть, нам необходима тоска.

Но нет в моем сердце тоски, бессмертная похоть одна.
Она выполняет броски и тянет до самого дна.

Домысли изгибы бедра и дрожь оголенных ключиц.
Ободрана с веток кора, нет в мире животных и птиц.

Куда ты меня завела рука, что по локоть видна,
а дальше студеная мгла – ступенчатая пелена.

Люси

А. Кабанову

Никто не знает кто родил Люси.
И кто ее убил никто на знает.
Познание преумножает скорбь.
О ней у барабанщика спроси,
который страшно веки поднимает
и отбивает палочками дробь.

Нам для того и музыка дана,
чтоб перед смертью странно улыбнуться,
растерянно взойдя на эшафот.
Люси не знает, чья она жена
к кому теперь уйти, к кому вернуться
какой ей выбрать город и народ.

В жилище пусто, в городе темно.
Лишь аромат полуденной полыни
стоит и дышит около окна.
И смотрит в приоткрытое окно
как в комикс, что раскрыт посередине
с большим пятном от красного вина.