Моонзунд. Том 1

– Сколько приняли топлива? – спросил его Артеньев.

– Недобрали тридцать тонн. Сосали до тех пор, пока с днища баржи не полезла грязь через фильтры.

– Кстати, почты не было? Газет? Что на фронтах творится?

– Газеты изолгались, – сказал Дейчман. – Впрочем, мы не скорбим от поражений и не ликуем от побед: источник наших настроений – дадут нам водку или нет? А ты чего грустен?

– Да так… не пойму сам. Между прочим, я сегодня «Под двуглавым орлом» встретил одну женщину. И не выходит она у меня из головы. Даже читаю вот, а… думается о ней, вспоминается!

– Вопрос первый, – сказал Дейчман. – Чья она жена?

– Не хочу тебя смешить, Леончик, но… Так и быть, можешь смеяться: она служит кельнершей в этой кондитерской.

– Значит, не графиня… та-а-ак. – Разумный Дейчман рассуждал слишком разумно: – Офицерский корпус его величества имеет свои жестокие законы. Если Бискупскому не простили женитьбы на знаменитой Вяльцевой, то… пусть эта кельнерша останется между нами. Мне сказал, как другу, и больше никому не сигналь.

Артеньев смущенно отшутился:

– Но я же не собираюсь жениться. Просто интересная женщина… Чего ты хочешь? И вообще, милый, вокруг этой дамы, как я догадываюсь, поставлена густая дымзавеса таинственной неизвестности.

– Тебя, чернокнижника, надобно просветить, – сочувственно заговорил механик. – Вон мичман Кара-Динжан с угольного «Разящего». Списали его вчера на берег с дымом, с треском и ужасной копотью.

– За что списали?

– Люэс… Не признается, под каким «Орлом» он его сцапал – под двуглавым или… Но люэс местный. Либавского происхождения. Так что будь здоров, Сереженька, и бросай свою кельнершу, пока не получил пробоины ниже ватерлинии…

Эсминец сильно качнуло на волне, разведенной близко прошедшими тральщиками. Свежий ветер раздул пузырем шторы над иллюминатором. Дейчман кивнул наверх – к стальному подволоку, над которым размещался салон командира.

– А эта кайзерина… там? – спросил со значением.

– Да. Между нами говоря, я не понимаю Карла Иоахимовича. Как можно продолжать супружескую жизнь, если ему отлично известно, что жена его состоит в распутинском окружении?

– Это ты не понимаешь. А есть люди, для которых карьерные соображения дороже святости семейного очага. Ты посмотри, – сказал Дейчман, – какие хваты обретаются в штабе Эссена? Однако Эссен не дает им ходу дальше каперанга. А наш фон Ден скоро получит черного орла на погоны… А может, и аксельбант привесит.

– Ну, это слишком! Еще бы перо ему вставить и посадить с женою на крышу трамвая…

Дейчман поднялся, зевнув:

– Ладно. Пойду. Мне снова не спать – две трубки потекли в третьем котле. А с нашей командиршей будь настороже. Помни, что у нее имеется еще кузен, барон Фитингоф, который на «Гангуте» сейчас матросам гайки завинчивает… Понял?

– Боюсь, плохо кончится, – ответил Артеньев обеспокоенно. – На флоте есть только одна гайка – это долг перед отечеством, и вот эту гайку я согласен завинчивать до упора. Но если я вижу, что матрос расхристался, так это я как-нибудь переживу. В конце концов, люди устали от войны. Не желает матрос бушлат на себе застегнуть – ну и черт с тобой, не застегивайся!

– Я тоже такого мнения, – согласился инженер. – Но это мы… мы с тобой воюем. А есть корабли, с которыми возятся, как нищий с писаной торбой. Их прячут от врага, но показывают царю! Там все гайки уже пришли в движение. И матросы от этого воют…

Артеньев раньше времени лег спать. Задремывая, он слышал возглас с палубы: «Почта пришла!» Еще разок вспомнил он красивую кельнершу – всю в кружевах, пахнущую миндалем… Заснул крепчайше – под яростное фырканье виндзейлей, под гнусавое сипение магистралей, в артериях которых корабль неустанно качал горючее, пар, воду горячую, воду забортную.

***

Среди ночи к «Новику» подошел посыльный катер, штабной офицер передал на эсминец пакет, вскрыть который следовало на траверзе Полангена… С этим пакетом в руках Артеньев поднялся в салон. Под пальцами неприятно дребезжала пластина двери: дру-дру…

– Карл Иоахимович, – доложил он фон Дену, – нами получен приказ: вытягиваться в Минную гавань. С нами идет полудивизион особого назначения в составе миноносцев – «Охотник», «Пограничник» и «Сибирский стрелок».

За бархатным пологом алькова раздались слова, сказанные по-немецки, и Артеньев хорошо расслышал их:

– Берем мины. Наверное, снова идем под Данциг. Одевайся же, мое сокровище, поскорее: теперь здесь тебе не место… В случае чего, знай, что могила твоего мужа возле минной банки Штольпе!

Коляска на дутых шинах отъехала от причала, а «Новик» на малых оборотах винтов потянулся в черную пропасть Минной гавани, где всегда царили страх, риск, опасность, строгость. «Но зачем? – думал Артеньев. – Почему фон Ден сказал, что мы идем опять под Данциг? Ясно, что к утру будем на банке Штольпе… Во проклятый дурак! Во проклятое место!»

3

На корме эсминца палубные рельсы обрываются в море. Кормою «Новик» и подошел сейчас под минный причал. А на причале – тоже рельсы (узкие, как у одноколейки), они тянутся по земле вдаль, прямо в распахнутые ворота минного пакгауза. Сейчас в мелькании карманных фонарей, в молчаливой суровости, минеры выкатят первую мину, вторую, третью… Еще никогда возня с минами не улучшала настроения тем людям, которые с ними общаются. Возишься с нею, как с младенцем, и пока не спихнешь за борт – покоя тебе не будет… Фон Ден стянул под бритым подбородком ремешок фуражки:

– И сколько берем этого барахла?

– По девятнадцать на борт, итого тридцать восемь.

– Какая мерзкая слякоть летит с неба. Ужасно, ужасно… Сергей Николаич, ради моего спокойствия пройдите к пакгаузу.

Под ладонями с поручней трапа сползала каша мокрого снега. Из мрачного склепа пакгауза матросы – плавно и осторожно – уже выкатывали первую мину. Громадный кругляш ее был укреплен на тележке якоря, и мина сейчас напоминала дурацкий вагон, который дергался колесами на стыках рельсов. Артеньев заметил, что это была мина нового образца «тип 08 (15)», обладавшая страшной разрушительной силой, способная ломать днища крейсеров. От пакгауза еще издали слышался возбужденный гул матросских голосов.

– Что за аврал здесь? – прикрикнул Артеньев, входя.

Минер эсминца лейтенант Мазепа тоже был здесь.

– Ненюков тут баланду разводит, – сообщил он старшему.

– Ненюков!

– Есть. – Перед Артеньевым выросла фигура матроса, в «штате» которого на рукаве была изображена рогатая мина. – Никакой баланды нет, ваше благородие. Спорим вот… Письмо получил из дому. Из деревни, значит. Тетка моя, Марковна, мужа с фронта дождалась. Ни рук, ни ног – так исправно всего обтесали, хоть в рамочку и на комод ставь, чтобы любоваться… Вот и спорим тут с ребятами!

– Спорить нечего. Человек пострадал за отечество…

Матросы опять загалдели, один подскоком уселся на мину, прямо посреди ее страшных рогулек, махал руками, рассуждая:

– Убить твою тетку мало! Разве можно так с инвалидом?

– Ненюков, а что твоя тетка сделала с калекой-мужем?

Минер охотно пояснил старшему офицеру:

– А ничего не сделала… Посадила урода на телегу и отвезла в уезд, прямо к воинскому начальнику. «Вот, – сказала там, – брали вы его у меня с руками и ногами, а обратно в порядке не вернули…» Пихнула сокровище это на лавку, а сама – в деревню.

– Как можно? – возмутился и Артеньев. – Защитника страны?

– Очень даже можно, – со злобою отвечал минер. – Потому как четыре рта уже разеваются. И туда – только кидай, словно в кочегарку худую… На што тетке моей пятый рот?

Артеньев вдруг поманил Ненюкова к себе пальцем:

– Ближе, ближе ко мне… Ну-ка, дыхни на меня!