Оценить:
 Рейтинг: 3.5

Гиперборейские тайны Руси

Год написания книги
2006
Теги
<< 1 ... 5 6 7 8 9 10 >>
На страницу:
9 из 10
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
«Тетушка рассказывала, что, когда она легла в постель и задремала, ее яко бы разбудили два лепообразных вьюноша, в светлых ризах и с крылышками за плечами: это были ангелы-хранители, пояснил рассказчик. И повели ангелы-хранители тетушку с собой и показали ей сначала рай, где души праведные обитают и блаженствуют, а потом ад, где души грешные обитают и мучаются. Тетушка не хвасталась, как иные прочие, а говорила самую истинную правду, то ись что видела своими глазами, что слышала своими ушами, о том только и говорила, а чего не видала, чего не слыхала, о том и не говорила. К примеру, в самом раю она не была – и не говорила, а только постояла у золотой решетки с золотыми херувимчиками наверху. И сквозь решетку видела неизреченной красоты сад зеленый, и весь-то он из благоухания, и весь-то он из виноградных и ягодных кусточков, и весь-то он из финиковых и кипарисных деревцев, и весь-то он искрещен ручейками с ключевой водицей, и через каждый-то ручеек перекинут с золотыми перилами мосточек; одно слово – рай, об нем же грешным нашим языком и рассказать не можно.

<…> За этой решеткой, батенька, пропасть, а в пропасти огнь неугасимый, червь всеточивый, смола вскипяченная, свинец и олово растопленные! Из пропасти выходит чад, смрад нестерпимые, слышен вой, стон, плач, вельми ужасные, и скрежет зубовный! Это ад кромешный, это тартар треисподний, его же души грешников наследуют! Тетушку страх ума объял, и она не вытерпела, отворотилась от этого зрелища. Даже ангелы-хранители, на что уж ангелы, духи бесплотные и слуги самого Господа, а и те личики свои закрыли крылышками. Таково-то уж зрелище было ужасное, противное!»

В общем-то, как говорится, ничего нового. Подобные рассказы известны со времен Древнего Египта и Вавилона (только мифологические персонажи и атрибутика другие). Безусловно, самую впечатляющую и панорамную картину, увиденную умершим (в данном конкретном случае – погибшим) человеком, рисует Платон в книге «Государство». Рассказ «очевидца» Эра о странствиях его души по загробному миру – один из самых загадочных текстов в истории мировой мысли. Эр был убит в одной из битв Пелопоннесской войны. Когда по прошествии десять дней начали собирать разлагавшиеся трупы, дабы предать их погребальному огню, тело Эра оказалось нетронутым тлением. А когда его положили на костер, он открыл глаза и поведал невероятную историю:

«Он говорил, что его душа, чуть только вышла из тела, отправилась вместе со многими другими, и все они пришли к какому-то божественному месту, где в земле были две расселины, одна подле другой, а напротив, наверху в небе, тоже две. Посреди между ними восседали судьи. После вынесения приговора они приказывали справедливым людям идти по дороге направо, вверх по небу, и привешивали им спереди знак приговора, а несправедливым – идти по дороге налево, вниз, причем и эти имели – позади – обозначение всех своих проступков. Когда дошла очередь до Эра, судьи сказали, что он должен стать для людей вестником всего, что здесь видел, и велели ему все слушать и за всем наблюдать.

Он видел там, как души после суда над ними уходили по двум расселинам – неба и земли, а по двум другим приходили: по одной подымались с земли души, полные грязи и пыли, а по другой спускались с неба чистые души. И все, кто бы ни приходил, казалось, вернулись из долгого странствия: они с радостью располагались на лугу, как это бывает при всенародных празднествах. Они приветствовали друг друга, если кто с кем был знаком, и расспрашивали пришедших с земли, как там дела, а спустившихся с неба – о том, что там у них. Они, вспоминая, рассказывали друг другу – одни, со скорбью и слезами, сколько они чего натерпелись и насмотрелись в своем странствии под землей (а странствие это тысячелетнее), а другие, те, что с неба, о блаженстве и о поразительном по своей красоте зрелище».

И далее Платон, как бы предвосхищая Дантов «Ад», кистью великого мастера рисует сцены воздаяния за прошлую греховную жизнь. Чем больше человек совершил злодеяний при жизни, тем большее наказание ждет его после смерти.

«Потусторонний мир» в многоразличных своих проявлениях способен давать о себе знать самыми разнообразными способами. Так, есть все основания полагать, что подавляющее большинство (не все!) УФО-феноменов (неопознанных летающих объектов) принадлежат не космическим пришельцам, а параллельному антимиру нашей собственной планеты, ее биосферы и околоземного космического пространства. То же относится и к «сверхъестественным» паранормальным явлениям, которые практически во всех первобытных культурах (да и развитых тоже) получили собирательное название – духов, невидимых для обычного глаза запредельных феноменов. Однако при определенных условиях люди способны вступать с ними в непосредственный контакт, влекущий за собой положительный или отрицательный эффект. Не является ли знаменитая Шамбала как раз одним из сакральных центров универсального знания, которым владеют разумные структуры («духи») параллельного мира? И сколько подобных шамбал разбросано и сокрыто по всему миру?

«Тот свет», как известно, бывает разных уровней – верхний и нижний. Все это один к одному напоминает многократно описанные в этнографической и религиоведческой литературе сакральные миры, по которым путешествует впадающий в транс шаман. Безусловно, применительно к славянскому язычеству и арийской ритуальной практике необходимо сделать соответствующие поправки с учетом, прежде всего, давности событий и конкретных индоевропейских традиций. Однако с психологической или ноосферной точек зрения разницы почти что нет никакой. Понятно и употребление в мифологемах и развитии сюжета сакраментального числа «три»: оно служит для лучшего запоминания и воспроизведения в нужный момент важного для хранителя древнего знания текста.

Но в модели сказочного странствия содержится не один только алгоритм его направленности и последовательности. В архаичных фольклорных текстах закодировано также в схематичной форме и воспоминание о древней прародине и миграции древних этносов по необъятным территориям Евразии (коль скоро речь идет об индоевропейской предыстории) в поисках земель, подходящих для проживания. В русском фольклоре можно отыскать немало намеков на те далекие и трагические времена. Сошлюсь в качестве примера хотя бы на начало одного из вариантов популярной сказки, известной под названием «Звериное молоко» из афанасьевского Собрания. А говорится в той сказке про то, как в одной стране (государстве) случилась беда: ни больше ни меньше – вымер весь народ. Конечно, такое в старину порой бывало: от всевозможных эпидемий (чумы, холеры и черной оспы), случалось, вымирало до половины населения. А тут все! Очень уж на какой-нибудь катаклизм похоже, хотя бы на тот самый, про который здесь уже неоднократно говорилось.

Далее в сказке рассказывается про то, как отправился в ту несчастную страну, вопреки запрету отца, Иван-царевич да еще сестру с собой взял. Она-то потом брата и предаст: променяет на Змея Горыныча, который, оказывается, способен не только людей пожирать, но и в доброго молодца превращаться, такого писаного красавца, что девичье сердце не в силах против его чар устоять. Любопытная сказка, не правда ли? Не так уж и часто Змей Горыныч становится в сказках или былинах прекрасным обольстителем. С современной точки зрения все это вообще представляется странным и непонятным. Однако в далеком прошлом фольклорный код для посвященного был так же естественен и понятен, как для современного человека простая (учебная) математическая или химическая формула. Теперь же, когда хранители сакральных традиций исчезли, дожившие до наших дней жалкие осколки древней гиперборейской культуры воспринимаются аналогично груде глиняных черепков с клинописным текстом до того, как он был расшифрован.

Дабы не быть голословным, обратимся к любому классическому тексту русской волшебной сказки и разберем его под избранным углом зрения. Известно ли читателю, какая волшебная сказка в русском фольклоре считается самой распространенной? Вполне логичен встречный вопрос: по каким критериям считать? Так вот, по количеству записанных в разных местах, в разное время и от разных сказителей вариантов самой популярной считается сказка о Трех царствах – золотом, серебряном и медном. Только опубликованных вариантов этой сказки насчитывается не менее пятидесяти. На ее сюжет Виктор Михайлович Васнецов (1848–1926) написал свою известную картину, существующую, впрочем, в двух отличных друг от друга вариантах, один из которых находится в Русском музее Санкт-Петербурга, другой – в Киеве (рис. 21). Представляется, что всем хорошо известный текст из афанасьевского Сборника является достаточно подходящим для избранного метаисторического анализа. Приведу его полностью с тем, чтобы затем выявить стародавние исторические реалии и скрытые ориентиры:

«В то давнее время, когда мир Божий наполнен был лешими, ведьмами да русалками, когда реки текли молочные, берега были кисельные, а по полям летали жареные куропатки, в то время жил-был царь по имени Горох с царицею Анастасьей Прекрасною; у них было три сына-царевича. Сотряслась беда немалая – утащил царицу нечистый дух. Говорит царю большой сын: “Батюшка, благослови меня, поеду отыскивать матушку”. Поехал и пропал, три года про него ни вести, ни слуху не было. Стал второй сын проситься: “Батюшка, благослови меня в путь-дорогу; авось мне посчастливится найти и брата и матушку”. Царь благословил; он поехал и тоже без вести пропал – словно в воду канул.

Приходит к царю меньшой сын Иван-царевич: “Любезный батюшка, благослови меня в путь-дорогу; авось разыщу и братьев и матушку”. – “Поезжай, сынок!” Иван-царевич пустился в чужедальнюю сторону; ехал-ехал и приехал к синю морю, остановился на бережку и думает: “Куда теперь путь держать?” Вдруг прилетели на море тридцать три колпицы, ударились оземь и стали красные девицы – все хороши, а одна лучше всех; разделись и бросились в воду.

Много ли, мало ли они купались – Иван-царевич подкрался, взял у той девицы, что всех краше, кушачок и спрятал за пазуху. Искупались девицы, вышли на берег, начали одеваться – одного кушачка нет. “Ах, Иван-царевич, – говорит красавица, – отдай мой кушачок”. – “Скажи прежде, где моя матушка?” – “Твоя матушка у моего отца живет – у Ворона Вороновича. Ступай вверх по морю, попадется тебе серебряная птичка золотой хохолок: куда она полетит, туда и ты иди”. Иван-царевич отдал ей кушачок и пошел вверх по морю; тут повстречал своих братьев, поздоровался с ними и взял с собой.

Идут они вместе берегом, увидали серебряную птичку золотой хохолок и побежали за ней следом. Птичка летела, летела и бросилась под плиту железную, в яму подземельную. “Ну, братцы, – говорит Иван-царевич, – благословите меня вместо отца, вместо матери; опущусь я в эту яму и узнаю, какова земля иноверная, не там ли наша матушка”. Братья его благословили, он сел на рели, полез в ту яму глубокую и спущался ни много ни мало – ровно три года; спустился и пошел путем-дорогою.

Шел-шел, шел-шел, увидал медное царство; во дворце сидят тридцать три девицы-колпицы, вышивают полотенца хитрыми узорами – городками с пригородками. “Здравствуй, Иван-царевич! – говорит царевна медного царства. – Куда идешь, куда путь держишь? ” – “Иду свою матушку искать”. – “Твоя матушка у моего отца, у Ворона Вороновича; он хитёр и мудёр, по горам, по долам, по вертепам, по облакам летал! Он тебя, добра молодца, убьет! Вот тебе клубочек, ступай к моей середней сестре – что она тебе скажет. А назад пойдешь, меня не забудь”. Иван-царевич покатил клубочек и пошел вслед за ним.

Приходит в серебряное царство; там сидят тридцать три девицы-колпицы. Говорит царевна серебряного царства: “Доселева русского духа было видом не видать, слыхом не слыхать, а нонче русский дух воочью проявляется! Что, Иван-царевич, от дела лытаешь али дела пытаешь?” – “Ах, красная девица, иду искать матушку”. – “Твоя матушка у моего отца Ворона Вороновича; и хитёр он, и мудёр, по горам, по долам летал, по вертепам, по облакам носился! Эх, царевич, ведь он тебя убьет! Вот тебе клубочек, ступай-ка ты к меньшей моей сестре – что она тебе скажет: вперед ли идти, назад ли вернуться?”

Приходит Иван-царевич к золотому царству; там сидят тридцать три девицы-колпицы, полотенца вышивают. Всех выше, всех лучше царевна золотого царства – такая краса, что ни в сказке сказать, ни пером написать. Говорит она: “Здравствуй, Иван-царевич! Куда идешь, куда путь держишь?” – “Иду матушку искать”. – “Твоя матушка у моего отца, у Ворона Вороновича; и хитёр он, и мудёр, по горам, по долам летал, по вертепам, по облакам носился. Эх, царевич, ведь он тебя убьет! На тебе клубочек, ступай в жемчужное царство: там твоя мать живет. Увидя тебя, она возрадуется и тотчас прикажет: няньки-мамки, подайте моему сыну зелена вина. А ты не бери: проси, чтоб дала тебе трехгодовалого вина, что в шкапу стоит, да горелую корку на закусочку. Не забудь еще: у моего батюшки есть на дворе два чана воды – одна вода сильная, а другая малосильная; переставь их с места на место и напейся сильной воды”. Долго царевич с царевной разговаривали и так полюбили друг друга, что и расставаться им не хотелося; а делать было нечего – попрощался Иван-царевич и отправился в путь-дорогу.

Шел-шел, приходит к жемчужному царству. Увидала его мать, обрадовалась и крикнула: “Мамки-няньки! Подайте моему сыну зелена вина”. – “Я не пью простого вина, подайте мне трехгодовалого, а на закуску горелую корку”. Выпил трехгодовалого вина, закусил горелою коркою, вышел на широкий двор, переставил чаны с места на место и принялся сильную воду пить. Вдруг прилетает Ворон Воронович: был он светел, как ясный день, а увидал Ивана-царевича – и сделался мрачней темной ночи; опустился к чану и стал тянуть бессильную воду. Тем временем Иван-царевич пал к нему на крылья; Ворон Воронович взвился высоко-высоко, носил его и по долам, и по горам, и по вертепам, и облакам и начал спрашивать: “Что тебе нужно, Иван-царевич? Хочешь – казной наделю?” – “Ничего мне не надобно, только дай мне посошок-перышко”.– “Нет, Иван-царевич! Больно в широки сани садишься”. И опять понес его Ворон по горам и по долам, по вертепам и облакам. Иван-царевич крепко держится; налег всею своей тяжестью и чуть-чуть не обломил ему крылья. Вскрикнул тогда Ворон Воронович: “Не ломай ты мои крылышки, возьми посошок-перышко!” Отдал царевичу посошок-перышко, сам сделался простым вороном и полетел на крутые горы.

А Иван-царевич пришел в жемчужное царство, взял свою матушку и пошел в обратный путь; смотрит – жемчужное царство клубочком свернулося да вслед за ним покатилося. Пришел в золотое царство, потом в серебряное, а потом и в медное, взял повел с собою трех прекрасных царевен, а те царства свернулись клубочками да за ними ж покатилися. Подходит к релям и затрубил в золотую трубу: “Братцы родные! Если живы, меня не выдайте”. Братья услыхали трубу, ухватились за рели и вытащили на белый свет душу красную девицу, медного царства царевну; увидали ее и начали меж собою ссориться: один другому уступить ее не хочет. “Что вы бьетесь, добрые молодцы! Там есть еще лучше меня красная девица”. Царевичи опустили рели и вытащили царевну серебряного царства. Опять начали спорить и драться; тот говорит: “Пусть мне достанется!”, а другой: “Не хочу! Пусть моя будет!” – “Не ссорьтесь, добрые молодцы, там есть краше меня девица”.

Царевичи перестали драться, опустили рели и вытащили царевну золотого царства. Опять было принялись ссориться, да царевна-красавица тотчас остановила их: “Там ждет ваша матушка! ” Вытащили они свою матушку и опустили рели за Иваном-царевичем; подняли его до половины и обсекли веревки. Иван-царевич полетел в пропасть, крепко ушибся и полгода лежал без памяти; очнувшись, посмотрел кругом, припомнил все, что с ним сталося, вынул из кармана посошок-перышко и ударил им о землю. В ту же минуту явилось двенадцать молодцев: “Что, Иван-царевич, прикажете?” – “Вынесть меня на вольный свет”. Молодцы подхватили его под руки и вынесли на вольный свет.

Стал Иван-царевич про своих братьев разведывать и узнал, что они давно поженились: царевна из медного царства вышла замуж за середнего брата, царевна из серебряного царства – за старшего брата, а его нареченная невеста ни за кого не идет. И вздумал на ней сам отец-старик жениться; собрал думу, обвинил свою жену в совете с злыми духами и велел отрубить ей голову; после казни спрашивает он царевну из золотого царства: “Идешь за меня замуж?” – “Тогда пойду за тебя, когда сошьешь мне башмаки без мерки”. Царь приказал клич кликать, всех и каждого выспрашивать: не сошьет ли кто царевне башмаков без мерки?

На ту пору приходит Иван-царевич в свое государство, нанимается у одного старичка в работники и посылает его к царю:

“Ступай, дедушка, бери на себя это дело. Я тебе башмаки сошью, только ты на меня не сказывай”. Старик пошел к царю: я-де готов за эту работу взяться. Царь дал ему товару на пару башмаков и спрашивает: “Да потрафишь ли ты, старичок?” – “Не бойся, государь, у меня сын чеботарь”. Воротясь домой, отдал старичок товар Иван-царевичу; тот изрезал товар в куски, выбросил за окно, потом растворил золотое царство и вынул готовые башмаки: “Вот, дедушка, возьми, отнеси к царю”. Царь обрадовался, пристает к невесте: “Скоро ли к венцу ехать? ” Она отвечает: “Тогда за тебя пойду, когда сошьешь мне платье без мерки”.

Царь опять хлопочет, сбирает к себе всех мастеровых, дает им большие деньги, только чтоб платье без мерки сшили. Иван-царевич говорит старику: “Дедушка, иди к царю, возьми материю, я тебе платье сошью, только на меня не сказывай”. Старик поплелся во дворец, взял атласов и бархатов, воротился домой и отдал царевичу. Иван-царевич тотчас за ножницы, изрезал на клочки все атласы и бархаты и выкинул за окно; растворил золотое царство, взял оттуда что ни есть лучшее платье и отдал старику: “Неси во дворец!” Царь радехонек: “Что, невеста моя возлюбленная, не пора ли нам к венцу ехать?” Отвечает царевна: “Тогда за тебя пойду замуж, когда возьмешь старикова сына да велишь в молоке сварить”. Царь не задумался, отдал приказ – и в тот же день собрали со всякого двора по ведру молока, налили большой чан и вскипятили на сильном огне.

Привели Ивана-царевича; начал он со всеми прощаться, в землю кланяться; бросили его в чан: он раз нырнул, другой нырнул, выскочил вон – и сделался таким красавцем, что ни в сказке сказать, ни пером написать. Говорит царевна: “Посмотри-ка, царь! За кого мне замуж идти: за тебя ли, старого, или за него, доброго молодца?” Царь подумал: “Если и я в молоке искупаюсь, таким же красавцем сделаюсь я!” Бросился он в чан и сварился в молоке. А Иван-царевич поехал с царевной из золотого царства венчаться; обвенчались и стали жить поживать, добра наживать».

Подчеркну сразу же: внутренний мифологический стержень сей сказки – это закодированная в фольклорной фабуле и действующих лицах смутное и неявное воспоминание о золотом веке и последовавшем за ним серебряном и медном, коим соответствуют сказочные царства медное, серебряное и золотое (а также в ряде вариантов сказки, в том числе и в вышеприведенном, – жемчужное). В сказке перечень и расположение царств не совпадают с их реальной метаисторической и хронологической последовательностью, так как сказитель путешествует в сакральном времени в обратном направлении – от настоящего к прошлому. В результате золотой век (царство) оказывается последним, хотя в действительности порядок был обратным, как это, к примеру, рассказано у Гесиода:

Создали прежде всего поколенье людей золотое
Вечно живущие Боги, владельцы жилищ олимпийских.
Был еще Крон-Повелитель в то время владыкою неба.
Жили те люди, как Боги, с спокойной и ясной душою,
Горя не зная, не зная трудов. И печальная старость
К ним приближаться не смела. В пирах они жизнь проводили.
А умирали, как будто объятые сном. Недостаток
Был им ни в чем не известен. Большой урожай и обильный
Сами давали собой хлебодарные земли. Они же,
Сколько хотелось, трудились, спокойно сбирая богатства…

В память о золотом веке и царстве счастья, добра, справедливости, изобилия справлялись самые веселые праздники древности – дионисии у греков и сатурналии у римлян. Все необузданное веселье рождественских карнавалов, святок, ряжения и колядования с подарками, игрушками, украшением деревьев (в настоящее время – в основном елки), расцвечением огнями – все это идет от дионисий и сатурналий, а те – от гиперборейских традиций. Вот одно из описаний – в стиле бурлеска – той стародавней счастливой и безмятежной жизни:

Там миром дышала природа кругом;
постоянной он был ей стихией.
Не страх, не болезни рождала Земля;
добровольно давала, что нужно.
Там в канавах златое струилось вино;
с калачами там сайки дралися,
Умоляя тебя: «Что же ты губы надул?
Знай, бери из нас ту, что белее!..»

Ни раба там мир не видел,
Ни рабыни никогда…

По представлениям древних, управляли в Золотом веке достойнейшие из достойнейших, мудрейшие из мудрейших. Есть все основания полагать, что именно на базе преданий о былых счастливых временах построил впоследствии Платон свою схему идеального государства, где правят философы. В обширном трактате «Законы» (Leg., 679 a) он воссоздает и образ самого золотого века:

«Прежде всего тогдашние люди любили друг друга и, вследствие покинутости, относились друг к другу доброжелательно; пищу им также не приходилось оспаривать друг у друга, ибо не было недостатка в пастбищах. <…> Не могло у них быть и недостатка в молоке и мясе; кроме того, они охотой добывали себе изрядную пищу. В изобилии имели они одежду, постель, жилища и утварь…»

Против допущения каких бы то ни было аналогий между мифологемой Золотого века в гесиодовских (а также овидиевских) поэмах и сакральной моделью Трех царств в русской сказке категорически возражал В.В. Пропп. Его аргументация более чем странна: дескать, в русской сказке даже не упоминаются никакие металлы – ни медь, ни железо, ни золото. А все потому, что Пропп поддался искушению Джеймса Джорджа Фрэзера и его в общем-то продуктивную модель изоляции царей и царевен (верную, однако, для других – африканских или полинезийских – реалий) попытался безоговорочно перенести на русскую действительность.

Приведенный выше вариант сказки о Трех царствах, судя по всему, наидревнейшего происхождения: в нем присутствуют мифологические элементы, которых нет в других записях, но никакой фрэзеровской изоляцией царевен даже не пахнет; а если и пахнет, то совсем другим – «русским духом» (а не японским, эфиопским или мексиканским, как у Фрэзера). Вместе с тем в русской волшебной сказке о трех царствах, как, впрочем, и во многих других фольклорных текстах, имеется скрытый пласт, состоящий из разного рода намеков и подсказок. Непосвященному читателю (а в далеком прошлом – слушателю) невдомек, что за бесхитростными на первый взгляд словами и словечками подчас скрывается совершенно иной, быть может, – даже противоположный смысл. Взять, к примеру, всем хорошо известный зачин: «В некотором царстве, в некотором государстве…», без него сказка вроде бы даже теряет свое неповторимое обаяние. Почти все современные читатели простенькое слово «некоторый (-ое, -ая)» воспринимают как совершенно нейтральное – в смысле «неведомо какое царство» (да и может разве что-нибудь конкретно быть известно о сказочных реалиях, которые и реалиями-то назвать трудно?).

Не так было в прошлом. Живой рассказчик (разумеется, если он входил в число посвященных) мог вкладывать в неопределенное местоимение «некоторый» очень даже определенный, хотя и потаенный, смысл. Произнося, как заклинание, слова «В некотором царстве…», хранитель сокровенного знания мог иметь в виду не только «Не знаю или не помню, в каком именно», но и «Не скажу, в каком, ибо вам сие не полагается знать». В приведенном выше варианте сказки о Трех царствах эта сакраментальная фраза не встречается, хотя с нее начинаются другие тексты, включенные в афанасьевский Сборник. Зато здесь присутствуют другие мифологемы и образы, дошедшие из самых далеких глубин человеческой истории и предыстории. В сущности, сказка ставит четыре главных вопроса (она же в образно-символической форме и отвечает на них): 1) когда это было; 2) где это было; 3) что это было; 4) как туда добраться.

На первый вопрос ответ дается сразу: было это не просто давно, а очень давно, в те баснословно далекие времена, когда окружающий мир был наполнен разного рода сверхъестественными существами, вроде леших, ведьм и русалок. Ответы на следующие вопросы конкретизируют представления о той стародавней жизни. Прежде всего, это воспоминание о золотом веке, о котором уже говорилось выше. В русском народном мировоззрении данный общемировой символ счастливой жизни превратился в устойчивое представление о молочных реках с кисельными берегами. В ту невообразимо далекую эпоху существовал единый индоевропейский пранарод, люди делились не по языкам или национальностям, а по тотемам, которые и присутствуют в сказке о Трех царствах: царь Горох, Ворон Воронович и девушки-колпицы.

* * *

Что такое «тотем»? Данное понятие взято из языка североамериканских индейцев, в научный оборот введено в XIX веке. А родилось оно в той самой поэтической стране оджибуэев, с упоминания которой (среди прочих) начинается «Песнь о Гайавате» Генри Лонгфелло. Переводится «тотем» как «его род» и означает родовую принадлежность, но не по семейным узам, а по объединению себя и своего рода-племени с каким-либо животным, растением, стихией (например, водой, ветром, молнией) или предметом (например, камнем). Несмотря на кажущуюся нерусскость понятия «тотем», оно созвучно самым что ни на есть русским словам «отец», «отчество», «отчим» и т. п. В собственно индейской вокализации слово «ототем» («тотем») произносилось как «оте-отем», где «оте» означает «род», а «отем» – местоимение «его» (вместе получается «его род»), а индейский корень «оте» полностью совпадает с русским наименованием отцовской принадлежности. Могут ли быть еще более убедительные доказательства былого единства всех и любых языков мира?

Аналогичные параллели нетрудно отыскать и в других индоевропейских и неиндоевропейских (например, тюркских) языках ввиду былой общности языков, верований, обычаев и, соответственно, тотемов. Тотемизм – наследие тех древнейших верований и обычаев человеческой предыстории, когда само человечество, его праязык и пракультура были нерасчленены, а вместо современной палитры народов царил мир тотемов, тотемного мышления и тотемных привязанностей. В те далекие времена люди не отделяли себя от природы, видели в животных и растениях себе подобных – защитников и союзников. Н.Я. Марр даже считал, что в древности существовал особый тотемический строй с коллективным охотничьим производством (на тотемной основе). Джеймс Джордж Фрэзер определял данный феномен следующим образом:

«Тотемизм – это система полусоциальная, полусуеверная, которая весьма распространена среди дикарей прошлого и настоящего времени и согласно которой племя или коммуна разделена на несколько групп или кланов, члены которой считают себя соединенными родством и общим почитанием какого-нибудь вида среди явлений природы, каковым обычно является животный или растительный вид. Этот вид, животный или растительный, или охватывающий предметы неорганической природы, называется тотемом клана, и каждый член клана проявляет свое почтение к тотему путем воздержания от нанесения ему вреда. Это почитание тотема часто объясняется верованием, согласно которому члены клана являются родственниками и даже потомками тотема и представляют собой суеверный аспект тотемизма. Что касается социального аспекта системы, то она проявляется в ограничениях, препятствующих членам одного и того же клана вступать в брак между собою, так что они оказываются вынужденными искать себе жен или мужей в другом клане».

Для чего нужны тотемы и почему они появились? Каждому человеку необходимо отличать себя от других. На персональном или семейном уровне никаких проблем не возникает. Но как подчеркнуть свою уникальность и неповторимость на уровне рода, племени, этноса? Вот здесь-то и выработалась традиция различаться по тотемам, связав себя неразрывными узами с миром живой и неживой природы. Тотемизм предполагал полную идентификацию с конкретным животным (растением, предметом), включение в систему «человек-тотем», где они полностью растворялись друг в друге. В этой взаимосвязанной системе тотему отводилась роль оберега: он охранял, защищал человека, помогал ему в трудных ситуациях (поэтому все сказочные животные – помощники).
<< 1 ... 5 6 7 8 9 10 >>
На страницу:
9 из 10

Другие электронные книги автора Валерий Никитич Демин