Оценить:
 Рейтинг: 3.6

Под девятой сосной в чистом поле

<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 12 >>
На страницу:
10 из 12
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
– Понял, – сказал он. И спросил уже в дверях: – А что это за щепки у вас в сенях валяются?

Посошок, чтобы идти в магазин, уже искал под лавкой обувку и оттуда фыркнул сердито:

– Щепки! Валяются! Это лемех! Или гонт, иначе говоря.

– Для самовара, что ли?

Посошок только крякнул от возмущения.

– Сам ты самовар. А хвалился, что не дурак. Разве не слыхал такого – «крытый лемехом шатер»? То-то, что не слыхал. Такой дощечкой в старину кровлю крыли на теремах да купола на церквах. Ох, и красиво! Дощечка-то осиновая, под солнцем серебром играет.

Вот оно что! А ведь терем писателя Марусина под такой же кровлей. Надо же – золотые руки у дядьки Егорыча, а он посошки сшибает…

Сообщив мне про девятую сосну, Алешка лишь молча усмехнулся на мое недоумение. А потом сказал:

– Дим, я тебе после все объясню. Пойдем лучше погуляем. В чистое поле. Под девятой сосной.

Все это неспроста. Я даже не стал спрашивать, зачем нам девятая сосна – у нас и печки-то нет. Какое мне дело до всех этих загадок? Я у него на подхвате. Тылы обеспечиваю…

Бывший скотный – это длинное бетонное здание с выбитыми в окнах стеклами и с разобранной крышей. Раньше в нем выращивали маленьких телят до большого размера. А теперь в нем гулял сквозной ветер и нахально шныряли крысы. Большого размера.

За зданием, после полосы высоченного бурьяна, начиналась дорога в чистое поле. Вдоль нее, на одинаковом расстоянии, стояли стройные сосны – как телеграфные столбы. У девятой по счету сосны мы остановились. Огляделись.

В чистом поле было красиво. Раздолье такое. Светило солнце. В небе время от времени проплывали облака и пролетали птицы. И до самого леса колыхались разноцветные травы. А в дали чистого поля разметался огромный развесистый дуб, весь в обильной густой листве – залюбуешься.

Невдалеке от дороги стоял на одной ноге большой пестрый зонт. А под ним – мольберт на трех ногах и художник на двух; в рубашке навыпуск с закатанными рукавами и в белой детской панамке с вышитой на боку бабочкой.

Мы подошли поближе, стали у него за спиной.

– Можно посмотреть? – скромно попросил Алешка.

Художник обернулся и недовольно ответил:

– Вообще-то я не люблю показывать посторонним незавершенные работы.

– Ну и зря! – авторитетно заявил Алешка. – Посторонние зрители могут что-нибудь подсказать полезное. Пока еще не поздно. Пока вы еще не все испортили.

– Ну-ну, – усмехнулся художник (на двух ногах в панамке) и отступил от мольберта на шаг. – И что же ты подсказал бы?

Алешка со знанием дела осмотрел рисунок и тоном недовольного профессора пояснил:

– Плоско как-то у вас получилось. Вроде фотографии.

И очень верно он это сказал, мне тоже казалось, что этот этюд какой-то одномерный, нет у него глубины.

Скептический взгляд художника вдруг загорелся:

– А ведь ты прав, я тоже что-то такое чувствовал. А вот как исправить? – И он взглянул на Алешку уже не с недовольством, а с надеждой.

Что и говорить: умеет Алешка в доверие войти. И незаменимым стать.

Он еще раз внимательно осмотрел этюд, прищурился, что-то пробормотал. Отошел на шаг, приложил руку козырьком ко лбу, присел, заглянул сбоку. Сейчас еще и сзади осмотрит.

Нет, не стал. Этому артисту и так выпендрежа хватило.

– Я бы вот здесь, где дуб заветный, тень от облака пририсовал.

Художник сначала онемел, потом шлепнул себя в лоб, оставив на нем синее пятно краски, и воскликнул:

– Как же я сам не догадался!

«Что я говорил», – нарисовалось на Алешкиной мордахе.

Художник схватил палитру, стал смешивать на ней краски и быстрыми мазками наносить их на холст. И что-то приговаривать, даже напевать.

– Вот так! – удовлетворенно произнес он, отступив от мольберта. И опять повернулся к Алешке: – Что еще, коллега?

«Коллега» опять на секунду прищурился с умным видом и задумчиво произнес:

– Я бы дупло у дуба замазал, пусть поздоровее выглядит. И все чуточку сделал погрустнее.

– Вот еще! – не согласился художник. – Это зачем? Светит солнце. Синеет небо, зеленеет лес. Травы цветут и кустятся. Птички поют. Радостно.

И тут, я совсем этого не ожидал, Алешка рассердился:

– Вы же не фотограф! Живопись должна вызывать мысли и чувства!

– Вот я и вызываю! – огорошенный Алешкиным натиском, пытался растерянно оправдаться художник. – Чувство радости от красивого пейзажа.

– Ничего себе! А вы знаете, это мне дядя Леня говорил, что несколько лет назад по этому полю ходили комбайны, трудились люди. Колосилась золотая пшеница! А теперь колосятся только зеленые васильки…

– Голубые и синие, – машинально поправил его художник, заметно задумавшись. – Кто ж знал…

Но Алешка уже остыл. И даже сам немного смутился. А художник внимательно, с прищуром оглядел его и вдруг сказал:

– А давай я напишу твой портрет. И назову его «Юный философ». Или «Юный мыслитель».

– Обойдусь, – не очень вежливо отмахнулся Алешка. – Рисуйте ваши пейзажи. У вас хорошо получается.

– Верно? – обрадовался художник, будто его похвалил не малый пацан, а президент Академии художеств. – Тебе правда нравится? Ну, давайте знакомиться.

Мы назвались. И художник тоже:

– Аполлинарий Кузьмич. Можно просто – Поля. А фамилия… – тут он немного замялся: – А фамилия у меня довольно необычная. – И произнес так, будто у него неожиданно начался насморк и заложило нос: – Бревдо.

– Где бревно? – спросил Алешка.

– Какое бревно? – спросил я. – Почему?

<< 1 ... 6 7 8 9 10 11 12 >>
На страницу:
10 из 12