Болотное гнездо (сборник)

– Что, у Брюхиных лицензия есть?

– Для нас всегда – сезон, а лицензия не проблема. У Алексея Евсеевича все повязано. Давай не кочевряжься, поехали. Часа за три-четыре доедем, помоемся и на боковую, а утром на охоту.

Глава 12

С Брюхиным встретились на заправке. Увидев его, из машины выскочил Гришка Дохлый – тощий, обросший, с усами. Черный кожаный пиджак болтался на нем, как на вешалке, глаза голодные, волчьи, на голове зеленый с хвостиком берет, ни дать ни взять – чистый душман. От заправочной с улыбкой подошел Женька, оценивающе оглядел Сергея.

– И ты с нами? – протянул потную, холодную руку, спросил он. – Вчера наши тебя, говорят, за беглого приняли. Ты чего это туда поперся? Мог бы и к нам – не чужие.

– А ты не в армии? – в свою очередь спросил Сергей.

– А я пацифист, – коротко хохотнул Женька. – Каждый должен делать то, что у него лучше получается.

В отличие от Дохлого, Женька одет был просто: джинсы, кроссовки, трикотажная с короткими рукавами рубашка. Но эта простота стоила дорого, рядом с ней в своих солдатских сапогах Сергей, наверное, выглядел как танк возле легковушки.

Гришка послушал разговор, пошевелил усами, потом нырнул в машину и достал фотоаппарат.

– Аркадий Аркадьевич, дядя Леня, вылазьте! Фото на память, – громко крикнул он.

Из машины выбрался Аркадий Аркадьевич. Был он чуть выше среднего роста, худощавый, в «энцефалитке» защитного цвета, в кожаных с высокой голяшкой ботинках, на шее шерстяной шарф, на голове, как у Гришки, берет. Встали вдоль борта, Дохлый руководил расстановкой, выскакивал то в одну, то в другую сторону, прицеливаясь объективом.

– Ты давай не мельтеши, снимай, – приказал Аркадий Аркадьевич, – а то прыгаешь, как блоха.

Дохлый угодливо рассмеялся, будто Аркадий Аркадьевич сказал невесть какую шутку, и, перемещаясь вдоль машины, стал щелкать затвором. Не дождавшись конца съемки, Аркадий Аркадьевич поправил свой берет и забрался в машину. Все, как по команде, полезли следом.

Дохлый пересел к Сергею, уже не стесняясь, облапил его, прижался к щеке рыжими усами.

– Ты поосторожней, – поморщившись, улыбнулся Сергей. – Раздавишь, черт.

– Извини, – отпустил его Гришка. – Ну, рассказывай, как там?

– Где? – не понял Сергей.

– Чего дурака валяешь, – обиделся Гришка. – Сам знаешь.

– Да ты лучше своих коллег порасспроси. Прилетят, пощелкают – и домой. А потом: мы, мол, в самом пекле были.

– Чего в пузырь лезешь? Я ведь серьезно, как товарища, спрашиваю. Не для газеты, для себя.

– А где ты сейчас?

– В партийной служу. В ТАСС бы уйти – вот там работа. По свету поколесить можно. Но лохматую руку надо, без нее бесполезно. Я ведь на заочный перевелся. А ты что думаешь делать?

– Работать, что же еще?

– Работа – не волк, сейчас надо мозгой маленько шевелить, – облизнув усы, заметил Гришка. – Давай, еще раз пробуй к нам в университет. У тебя сейчас преимущество – служба в Афганистане. Хочешь, с ректором поговорю?

– Прямо с ректором? – поднял брови Сергей. – Вот теперь верю – в газете.

– Тоже мне, нашел профессию, – поглядывая на дорогу, влез в разговор Петр. – Журналист. Сереге другую надо. Я ему советовал на штурмана. Три года в училище – и сразу четыре сотни. И техника порядочная, а для начала хорошо бы бортпроводником.

– Я гляжу, вы тут все за меня решили, – зевнул Сергей. – Как говорил мой друг Колька, пожуем – увидим.

Вдоль дороги на темно-серых, чем-то напоминающих верблюжьи одеяла, полях студенты убирали картошку, ссыпали ее в светлые, похожие на фисташки, мешки, которыми были утыканы склоны. Дальше на горизонте мягкими подушками желтел березовый лес.

Над дорогой, полями и перелесками, над дальними деревушками висело такое родное и знакомое, теплое осеннее небо.

– В позапрошлом году работали мы в колхозе, – поглядывая в окно, начал рассказывать Дохлый, – и тут узнаем, к нам девушек из мединститута поселили…

– Ты лучше расскажи, как наши релские, барабинские? – попросил Сергей. – Кто куда устроился?

– Сенька Лобан шоферит, Герка тоже крутит баранку на БАМе, – начал перечислять Дохлый, – Галька Глазкова замужем, уже успела родить двоих. Продавщица. Ну, в общем, кто где. Гошку Токмака с Барабы посадили: спер со склада две бензопилы. А вот Ахмета выпустили, недавно видел. Поливает вовсю. У меня, говорит, нет к водке иммунитета. Собрал вокруг себя малолеток. Погуляет немного и обратно сядет. Одна дорога. Жаль, конечно. Ну а поселок пропадает. Нам, можно сказать, повезло: в прошлом году, после наводнения, матери квартиру в Ново-Ленино дали. Прав был тогда Женька: Релка – дыра. Только мы этого не замечали, гордились даже.

Вынося приговор поселку, Гришка как бы приглашал согласиться с ним, но Сергей не поддержал.

В то время, когда топило поселок и Гришка развлекался с будущими врачами, он лазил по горам, сухим ртом хватал разряженный воздух и вспоминал Релку и Барабу, как самое лучшее и желанное на всей земле место. Пусть и дыра, но своя.

Как эта дорога не походила на те, по которым он ездил там. Сидишь спокойно, не сжимаешься, не ждешь выстрела из-за кустов. Там он думал только об одном: скорей бы все закончилось. Лишь бы уцелеть, лишь бы вернуться домой. Вспоминал и Ахмета. В том, что тот попал в колонию, была и его вина. Очень хотелось спросить про Аньку. Ради нее он затеял этот разговор, но, поколебавшись, остановил себя. Раз не вспоминает, значит, есть для этого причина. Можно будет спросить позже, когда останутся одни. Вообще, хорошо, что поехал, а то сидел бы один, как сыч, в доме. Он поглядывал на дорогу, на сидевшего рядом Гришку – нет, это не сон – они вновь вместе.

– А как там твой папа? Где он? – вспомнив Яшку-старателя, спросил Сергей.

– Какой папа? – поднял брови Гришка. – А, Яшка? На севере, в артели. Уже третий год нос не кажет. Вот честно тебе скажу: задавил бы гада! Мать хлещется, жилы вытягивает, а он в сторонке. Редкий раз пришлет денег и записку нацарапает. Мол, смотри там у меня, чуть что – голову оторву. У него, видите ли, до сих пор чувства. Свалился на нашу голову, папаша. Его при рождении надо удавить было. Эх, если бы не фотоаппарат, до сих пор бы с чурками упражнялся. Или бы в компанию к Ахмету попал.

Сергей молча смотрел на дорогу. После окончания школы они с Дохлым устроились на дровяной склад – и тому и другому позарез нужны были деньги. И скоро поняли: колуном и пилой много не заработаешь. Тогда-то Гришка и подался с Женькой в Бодайбо, а Сергей пошел работать в аэропорт, на грузовой склад. Посоветовал брат, сказал, оттуда можно перейти в отряд бортоператором. Но ничего из этой затеи не вышло, на бортоператора не взяли во возрасту, во всяком случае, так ему сказал командир отряда. Но зато повезло в другом: с первого захода поступил в университет, на исторический.

Если сказать, что Сергей был тогда счастлив, то, значит, ничего не сказать! Были бы живы отец с матерью, им не пришлось бы краснеть за своих детей. Первым удивил улицу Петька – стал летчиком, но и он не подкачал.

Теперь жизнь потекла по новому расписанию, и улица, выполнив свое предназначение, нехотя отдала его городу. Днем он ехал на лекции, а оттуда сразу в аэропорт на склад. Основная работа была под утро, когда нужно было загружать самолеты на север. Какое-то время Сергей, казалось, без особого труда тянул обе лямки, но однажды, отработав смену, уснул в автобусе. Кондуктор разбудила его на конечной остановке. Совершенно разбитый, поплелся он на лекции. Первой была история – любимый предмет. Вел занятия заведующий кафедрой Игорь Михайлович Сундуков, которого студенты, про себя, естественно, называли «сундуком». Сергею нравились его лекции. Сундуков сыпал цитатами, подтрунивал над великими покойниками, от своего лица вершил над ними суд. Но не забывал и свою паству, на семинарах обычно просил задавать самые каверзные вопросы, провоцировал на спор. Немного освоившись, студенты поняли: спорить с Сундуком – себе дороже. Спора как такового не было, разбив в пух и прах очередного инакомыслящего, Сундуков весело оглядывал аудиторию – ну, кто следующий! Желающих становилось все меньше и меньше.

– Нет, вы посмотрите: опять «Продовольственная программа». Сколько же еще ее можно решать? – развернув газету, воскликнул он. – Три процента населения Соединенных Штатов кормят страну и еще нам продают.

– Скажите, а нужна ли была коллективизация в том виде, в котором она происходила? – сдуру влез Сергей.

– А вы что, молодой человек, еще до сих пор сомневаетесь? – язвительно спросил Сундуков.

– Да вот в книгах пишут одно, а люди, живые свидетели то есть, говорят иное.

Сергей хорошо помнил слова соседа деда Федора, который считал, что все беды с продовольствием пошли с той поры, как начались колхозы. А бабка Марья тут же прибавляла порушенные церкви.

– Давайте разберемся, – глядя куда-то сквозь Сергея, начал не спеша Игорь Михайлович. – Давайте вспомним: основу государственности на славянские земли принесли варяги, а ту обрядовую, музыкальную и прочую в виде церквей и соборов, мы заимствовали у греков. Основы дисциплины и порядка пытались привить при помощи немцев. Что же остается той милой вашему сердцу крестьянской России? Лень, беспробудное пьянство, пресловутое авось, разбой. После всего этого – в церковь, замаливать грехи и каяться. Революция – это не только замена власти, но и возможность в короткий срок вырастить новых людей.

– Забитых, не имеющих права на собственное мнение… – буркнул про себя Сергей, но Сундуков услышал.

– Рябцов, что вы там бормочете? Если можете, то вслух, – громко попросил он.

– Я не бормочу. Почему вы в народе видите только плохое?

– Похвально, похвально, – протянул Сундуков. – Тогда извольте спросить: что, по-вашему, есть дух?