Гильза с личной запиской

– Ай да Мамкин, ай да молодца! Ну и молодца! Вот у меня дома этому делу удивятся, а!

– А чего, действительно молодца! – похвалил его командир, улыбнулся скупо – наверное, вспомнил собственную молодость, когда сам был таким же моторным, губастым, шумным, заводным, как и Санька Мамкин, ничего у него тогда не болело, и плясал он точно так же, очень охотно, лихо выворачивая ноги и громко, почти не нагибаясь, хлопая по пяткам ладонью. Покачал головой одобрительно, затем, разом согнав с обветренных губ улыбку, сказал: – Завтра снова полетишь в отряд, к партизанам… Детей велено вывезти как можно скорее.

– В отряд, так в отряд, нам, татарам, все равно, – покладисто проговорил Мамкин, стянул с головы брезентовый шлемофон, похлопал им по колену.

– И еще, – добавил Игнатенко посуровевшим тоном, – зайди к дежурному, возьми письмо. Сегодня почта была.

Вот день какой роскошный, удачный выдался, – просто редкостный, почаще бы такие дни выпадали!

Из кукурузника, из фанерных закоулков его, пахнущих бензином и масляной краской, выскребались детишки, тем, кто не мог сам себя достать из самолетной глубины, подсобляли взрослые, вытаскивали на свет Божий, отряхивали и ставили в строй… Затем строй этот детский повели в столовую – там ребятам приготовили летчицкое угощение – трофейный шоколад в тарелках и компот.

Не знали взрослые, что шоколада этого ребята наелись под завязку – в детском доме так плотно напихали его в себя, что даже в старости будут помнить его вкус и морщиться нехорошо, кривить губы с мыслью: а не засунуть ли палец себе в рот, чтобы вырвало?

Письмо пришло от учительницы младших классов Лены Воробьевой, – вернее, не Лены, а Елены Сергеевны, обаятельной городской особы из Ульяновска, куда Мамкин летал прошедшей осенью получать новый кукурузник.

В полк гражданской авиации пришла разнарядка на четыре новые машины, и четыре пилота полка, – Игнатенко, Мамкин и еще двое человек – перегнали их по воздушным закоулкам, «задами и огородами», чтобы не напороться на немцев, в свою часть.

Во всех ульяновских кинотеатрах шел фильм, который народ посещал по нескольку раз в месяц, люди готовы были смотреть это славное кино еще и еще, – «Битва под Москвой». На сеансах зрители растроганно хлюпали носами, вытирали лица платками и рукавами пальто, радовались и мечтали о том светлом, заставляющем замирать сердце времени, когда победа будет одержана не только под Москвой, но и на всех фронтах, по всей линии от Мурманска и Печенги доТуапсе и горных прикубанских сел.

У летчиков выдался один свободный вечер, и они пошли в кинотеатр, расположенный недалеко от городского сада.

Дворец киноискусств располагался в старом деревянном здании, стулья в зале были скрипучие, сам зал хоть и просторный, но душный, – впрочем, люди духоты не замечали, вздыхали счастливо и одновременно тревожно, отжимали мокрые соленые платки прямо на пол, под ноги и вскрикивали едва ли не обреченно, испуганно, когда видели гитлеровские танки, крушившие гусеницами детские игрушки, сугробы, из которых торчали мертвые руки со скрюченными пальцами и обгорелые трубы крестьянских хат.

Мамкин тоже было захлюпал носом, но вовремя остановил себя, вгляделся в сумрак зала, по которому бегали светлые тени, вспыхивали и гасли блики, грохотали тяжелые траки и казалось, что ветер сражения заставляет людей опасливо пригибать головы.

Позади Мамкина сидела темноглазая, с тонким смуглым лицом девушка, и летчик беспокоился, не загораживает ли он своей головой экран, видно ли, как наши сибиряки в овчинных полушубках ломают ребра немцам? Девушка ловила взгляд Мамкина и молча улыбалась ему.

Летчик же всякий раз смущенно произносил: «Извините!» – и старался теснее вдавиться крестцом в стул, чтобы его лохматая голова не загораживала этой волжской красавице экран…

Когда кончился фильм и в зале зажегся тусклый, какой-то немощный свет, народ в рядах поднялся как по команде, дружно и в едином порыве захлопал ладонями.

Люди аплодировали не только толковым киношникам, снявшим этот фильм, а в первую очередь солдатам, так умело и храбро остановившим ненавистного врага.

Девушка аплодировала тоже. Мамкин переместился чуть в сторону, смещаясь на бок, чтобы было видно лицо девушки, – скосил взгляд и довольно улыбнулся: разместился он удачно. Аплодисменты звучали минуты три, не менее, потом стихли, и народ потянулся к выходу.

На улице уже было темно, редкие фонари светили так же немощно, как и лампочки в кинозале – вполнакала.

Девушке в такой темноте трудно будет добираться до дома – ноги ведь сломает в первой же канаве. Летчики, с которыми Мамкин пришел в кино, поняли его интерес к темноволосой девушке и ждать не стали – посчитали, что только мешать будут. Наверное, с их точки зрения это было верное решение.

Девушка, шедшая впереди Мамкина, метрах в десяти, придержала шаг, тревожно вгляделась в гнетущий сумрак улицы.

– Как же вы домой пойдете? – спросил Мамкин и машинально поправил на себе борта шинели.

– Не знаю, – ответила девушка легкомысленно, – как-нибудь.

– А если встретятся хулиганы?

– Совсем не обязательно. Хулиганов может и не быть.

– Обычно раз на раз не приходится, – в голос Мамкина натекли озабоченные нотки, – рисковать не надо… Пойдемте, я вас провожу.

Девушка облегченно вздохнула, но тем не менее протестующее вскинула голову и отступила на шаг в сторону.

– А это удобно?

– Вполне. Более того, мне будет приятно – я сделаю для вас доброе дело. И главное – буду спокоен. Ведь хулиганов ныне в любом городе, как сверчков на печке. А у меня оружие с собой. – Он хлопнул по боку, где на ремне висел верный убойный ТТ. – Ежели что, отстреляемся.

– У нас стрельба иногда действительно бывает… Ночью, – речь у девушки была хорошо поставлена, будто у актрисы, но актрисой она явно не была – актрисы приезжали к ним на фронт, посещали и их полк, выступали с веселыми программами, ужинали вместе с летчиками, каждой из них выделяли по шкалику спирта вместо гонорара, – в общем, весело было, но это были совсем другие люди…

– Хотите, я угадаю, кто вы по профессии? – предложил он.

– Попробуйте, – живо отозвалась девушка.

– Вы – учительница.

Девушка от неожиданности остановилась.

– Откуда вы узнали?

– Догадался. К этому есть еще небольшое добавление. Вы преподаете в младших классах.

– Вы колдун, – изумленно проговорила девушка, – настоящий колдун из сказки Бажова.

Улица была пустынна, ни одного человека из тех, кто волной выплеснулся из кинотеатра, не было, половина окон в домах уже не светилась – завтра предстоял рабочий день, и он обещал быть трудным.

– Нет, я не колдун. – Мамкин по-школярски энергично мотнул головой, подивился некой легкости, возникшей в нем. – И к популярным уральским сказкам не имею никакого отношения. Хотя колдуном у себя в полку мы иногда называем начальника метеослужбы… А я… я – обычный летчик. Даже не военный летчик, а гражданский.

– Да, у вас нет петлиц… Но на шапке – летная кокарда.

– Это не кокарда, а капуста.

– Что-что? Не поняла…

– Мы эти кокарды называем капустой. Есть еще птички, но их крепят только на фуражки.

– Интересно как… Капуста… птичка. Огород какой-то, охраняемый пернатыми.

– И последнее, – сказал Мамкин, подставил девушке локоть, и та ухватилась за него. – Вас зовут Леной. Правильно?

Над крышами домов пронесся ветер, прилетевший с Волги, громыхнул куском оторванной от деревянного основания кровли.

– В паспорте действительно стоит Елена, а домашние величают Лелей… Раз уж вы такой угадыватель, то, может быть, и фамилию мою назовете, а заодно и номер школы, в которой я работаю?

– Нет, этого я не одолею, – Мамкин засмеялся. Помотал головой, – ни фамилии вашей, ни номера школы…

– А я думала, вы действительно волшебник.

– Далеко и далеко не он. И вряд ли когда волшебником буду. Возраст уже не тот.