Оценить:
 Рейтинг: 4.67

Камера смертников

Год написания книги
2009
<< 1 2 3 4 5 6 7 ... 10 >>
На страницу:
3 из 10
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
– Этнер! – приблизив свое лицо к открытому окну автомобиля, негромко окликнул Гиммлер. – Подойдите! Не теряйте драгоценного времени, – дождавшись, пока подчиненый приблизится, назидательно сказал он. – Дни проходят быстро.

– Оберфюрер Бергер вылетит в самое ближайшее время, – отчеканил Этнер.

– Не тяните, – еще раз напомнил Гиммлер, поднимая стекло.

– Садитесь в мою машину, – глядя вслед автомобилю рейсфюрера, предложил Этнер. – По дороге еще раз обговорим некоторые детали операции.

– Я только предупрежу своего шофера, чтобы держался за нами, – согласно кивнул Бергер.

Шагая к своему автомобилю, он зло чертыхнулся сквозь зубы: еще только не хватало срочно улетать в неизвестность, оставляя здесь незавершенными свои дела. Чертов «шлепер», – вспомнил Бергер давнюю кличку Гиммлера, в молодые годы бывшего сутенером у проститутки Фриды Вагнер, которую он потом прикончил. Шлепер – это и есть сутенер, как их кличут на жаргоне.

Наверное, Генрих поднабрался в свое время от продажной Фриды, и теперь так же умело изображает перед фюрером активность, как изображала пылкую страсть дешевая проститутка, отдаваясь за гроши первому встречному.

Бергер отдал распоряжения водителю и не спеша направился к длинному черному лимузину Этнера. Скорее бы наступила хоть какая-то определенность в этой донельзя затянувшейся войне с русскими. Впрочем, разве не является Сталинград началом определенности, вернее – предопределенного конца?! Этот удар просто-таки потряс «тысячелетний рейх», а если за ним вскоре последуют другие подобные удары, то надолго ли у Германии хватит пороху?

Усаживаясь на заднее сидение рядом с группенфюрером, Бергер неожиданно подумал, что после войны неплохо бы написать книгу о подноготной тех, с кем свела его судьба, о подноготной людей, сумевших встать во главе нации.

О, это будет очень дорогая книга, особенно если воспользоваться родственными связями жены и продать рукопись за океан, американцам. В зависимости от того, кто станет победителем, точнее определится и содержание книги, ее направленность. В этом свете разговор с Этнером еще один шаг к созданию рукописи – Бергер надежно спрячет все до поры в памяти, а на память он еще никогда не жаловался.

* * *

Вечером Геббельс смотрел еженедельное кинообозрение «Вохуншау». Сидя в мягком кресле темного кинозала министерства пропаганды и равнодушно следя глазами за мелькавшими на экране кадрами кинохроники, он раздумывал о том, что военные и конструкторы вновь не оправдали надежд фюрера на создание непобедимого оружия: с новым танком придется еще много повозиться! А время уходит катастрофически быстро.

Если не закрыть случившуюся под Сталинградом страшную неудачу новыми успехами в летней кампании, то дух армии неизмеримо упадет и поднять его окажется не под силу всей пропагандистской машине. Дух поднимают победы, а не кинохроника – она хороша для обывателя или солдат и офицеров тех частей, которые пока не нюхали восточного фронта, не замерзали в окопах под Москвой, не бежали по обледенелым, усеянным трупами дорогам, увязая в сугробах и бросая технику, не жарились под палящим солнцем донских степей и не горели в огне Сталинградского котла.

Нет, новое успешное наступление жизненно необходимо, как глоток свежего воздуха для задыхающегося от удушья в приступе жестокой астмы.

Потихоньку рейхсминистр пропаганды уже начал готовиться: на радио записывали фанфары – их трубным звуком будут начинаться победные сообщения с фронта. Но пока фанфары не удовлетворяли Геббельса – не то, все время не то, не чувствуется в них торжества, мощи Германии и ее непобедимых железных солдат. Он приказал пробовать еще и еще, пока не добьются нужного звучания, от которого продирает мороз по коже, а у обывателя возникает щенячий восторг и навертываются на глаза слезы умиления, как при раздаче всеобщей государственной похлебки, призванной объединять нацию.

Да, пожалуй, сегодня придется отложить поездку на киностудию и опять побывать на радио, поторопить их, заставить работать быстрее – фанфары заранее должны быть готовы к новым победам. А победы так нужны, ах, как они нужны сейчас, во время всеобщего траура!

Плевать на мораль: Макиавелли не зря писал, что мораль и политика живут на разных этажах, – иначе солдат казнили бы за убийства на войне, правителей, раздающих свои земли, ставили всем в пример, услужливых сановников прямо называли рабами, а народ, поклоняющийся тирану – безумным!

Кстати, о безумстве: действительно ли удастся людям Гиммлера подтолкнуть к нему противника или нет? Новые безумства в стане врага да еще во время войны – просто предел мечтаний! Надо признать, что у «черного Генриха» есть толковые исполнители, неглупые политики, тонко чувствующие остроту момента. Но это не исключает заботы о фанфарах. Поэтому стоит досмотреть хронику и отправиться на радио…

* * *

Затемненный вокзал казался мрачной громадой. Крупными хлопьями падал снег, тускло мерцали синие фонари патрулей, проверяющих документы пассажиров: наст, коркой покрывший перрон, поскрипывал под сапогами торопливо пробегавших железнодорожников в черных шинелях. К составу подали паровоз, вагоны качнулись и лязгнули буферами, от чего тонко задребезжали промерзшие стекла, закрытые изнутри синей бумагой светомаскировки.

Ромин поглубже засунул руки в рукава шинели – жмет морозец, даже когда снег пошел, погода мягче не стала. Потопав сапогами, он постучал ногой в дверь тамбура вагона. Через минуту она приоткрылась, выпустив клуб пара, тут же осевшего инеем на поручнях; высунулось морщинистое усатое лицо Скопина – второго проводника.

– Скоро отправляемся? – пританцовывая, спросил Ромин. – Темно, а за часами лезть холодно.

– Три минуты, – ответил напарник и дверь, бухнув, закрылась.

Ромин вздохнул и вытащил из висевшего на брезентовом ремне чехла желтый флажок. Сейчас стукнет станционный колокол – негромко, вполголоса, – потом паровоз даст короткий гудок, и состав отправится. Пассажиров много, – казалось бы, какие поездки в военное время? Но даже на багажные полки набиваются командировочные, отпускники по ранению, бабы с мешками гнилой картошки, бледные до прозрачной синевы, укутанные в множество платков дети, инвалиды.

Подув на пальцы, словно пытаясь отогреть их дыханием через перчатку, он развернул флажок и встал на подножку вагона. Вот и ударил колокол, басовито рявкнул паровоз и тихо поплыли назад заснеженный перрон с патрулями, темные московские дома, столбы потушенных фонарей. Старший патруля, стоявшего на перроне, поднял руку и крикнул:

– Привет трудовому Уралу!

Ромин в ответ улыбнулся и тоже помахал рукой с зажатым в озябших пальцах флажком. Сегодня низкие облака, бомбить на перегоне не будут, можно ехать спокойно. Хотя какой тут покой, если на двоих проводников чуть не половина состава: печки истопи, а угля в обрез, билеты проверь, двери проверь, чтобы не открылись, светомаскировку соблюдай, воды согрей, если удастся, конечно; при проверке документов помогай, – в общем, вертись, как белка в колесе.

С удовольствием захлопнув за собой дверь тамбура, Ромин прислонился спиной к покрытой инеем стенке вагона и негнущимися пальцами развязал тесемки ушанки под подбородком: вагоны старые, дырявые, из всех щелей ветер свистит, но все равно внутри теплее, чем на улице. Свернув флажок, убрал его в чехол и, пройдя коридором, открыл дверь служебного купе.

– Ну, как тут? – опускаясь на полку и расстегивая шинель, спросил он у напарника.

– Нормально, – буркнул тот. – Время поджимает, пора. Расписание нужно соблюдать.

– Щас, только отогреюсь маленько, – Ромин зубами стянул перчатки и начал растирать покрасневшие руки. – Задубел совсем.

Мерно стучали колеса, мягко оплывал огарок свечи в фонаре на столе, вагон покачивало, скрипели двери, где-то бренчало плохо привешенное ведро.

– Посмотри там, – велел Ромин, доставая из-под полки большой деревянный обшарпанный чемодан.

Напарник вышел, встал у двери, сворачивая цыгарку. Задымил, поглядывая вдоль пустого коридора: пассажиры угомонились.

– Ну?! – поторопил Ромин.

– Давай, – отозвались из коридора, и дверь купе захлопнулась.

Заперев ее, Ромин достал ключ и открыл замок чемодана. Откинул крышку, снял лежавшее сверху тряпье и вытащил портативную рацию. Быстро подготовив ее к работе, он приоткрыл окно и высунул в него антенну. Сразу потянуло холодом, пламя свечи в фонаре замигало, грозя вот-вот потухнуть, оставив его в темноте.

Ругнувшись, Ромин переставил фонарь, включил рацию и надел наушники. Подышав на пальцы, положил их на ключ, настроился на нужную волну и начал быстро стучать позывные:

– ФМГ вызывает ДАТ… ФМГ вызывает ДАТ… – полетело в эфир.

* * *

Ермаков проснулся рано, еще не было шести утра. Приподнявшись, он дотянулся до шнура светомаскировочной шторы на окне и поднял ее: молочно-белые морозные узоры на стекле, а за ними темнота. Жалобно скрипнули пружины койки под плотным телом Алексея Емельяновича, мирно тикал будильник на тумбочке – единственная вещь, которую он взял с собой из квартиры, заперев ее после отъезда жены и дочери в эвакуацию: как ему казалось, будильник привносил в служебное бытие некоторый домашний уют, напоминая о безвозвратно ушедших довоенных временах, когда он вечерами сидел дома за шахматной доской, задумчиво переставляя замысловатые резные фигурки, выточенные неизвестным мастером; стыл крепкий чай в стакане, жена слушала приемник, дочь читала.

А то, бывало, нагрянут друзья-приятели, засидятся заполночь – разговоры, споры до хрипоты. Где они теперь, давние друзья? Одни на фронтах, воюют, а другие…

Вставать не хотелось, и он, подтянув до подбородка жесткое солдатское одеяло, нащупал на тумбочке папиросы. Закурив, уставился невидящими глазами в темноту за окном, вспоминая давние споры.

Накануне начала новой мировой войны Советский Союз добивался заключения трехстороннего военно-политического союза с Англией и Францией, должного обеспечить безопасность в Европе, защиту от угрозы фашистской агрессии – угрозы реальной, поскольку на свежей памяти был мюнхенский кризис тридцать восьмого года.

В августе тридцать девятого, на заключительном этапе переговоров в Москве, СССР заявил о своей готовности выставить крупные военные силы против агрессора и предложил конкретные варианты совместных действий, однако английское посольство заранее получило инструкцию, как блокировать и окончательно сорвать переговоры. И западные политики выдали Гитлеру Польшу, вслед за Чехословакией.

Вскоре вермахт вышел к советским границам. Впоследствии выяснилось, что детали сговора между Англией и Германией хотели уточнить при личной встрече Чемберлена с Герингом, который собирался прибыть на Британские острова двадцать третьего августа тридцать девятого года: уединенный аэродром в Хартфордшире готовился в строжайшей тайне принять самолет с высоким гостем, откуда тот намеревался проследовать в Чекерс, в загородную резиденцию Чемберлена.

Несмотря на свои заверения о полном невмешательстве в европейские дела, не остались в стороне и американцы: отбросив в сторону дипломатические увертки и тонкости, посол США в Лондоне Кеннеди прямо говорил:

«Германия должна иметь в экономических вопросах свободу рук на Востоке, а также на Юго-Востоке».

Двадцатого августа министр иностранных дел Польши заявил:

«Польшу с Советами не связывают никакие военные договоры, и польское правительство такой договор заключать не намеревается».

<< 1 2 3 4 5 6 7 ... 10 >>
На страницу:
3 из 10

Другие аудиокниги автора Василий Владимирович Веденеев