Виктор Александрович Курочкин

Когда произносишь: Виктор Александрович Курочкин, писатель, – реакция собеседника, как правило, неоднозначная: «Кто это такой?» Или: с мучительным вспоминанием: «Это не тот, что – «На войне как на войне»?» Наконец, все чаще слышишь и такое: мастер, один из тех, кто сказал негромкое своё слово, ставшее весомым вкладом в историю русской литературы ХХ века.
Жизненный и творческий путь В. Курочкина потрясающе традиционен.
Он родился в 1923 году в деревне Кушниково Тверской области. И родители его крестьяне: отец Александр Тимофеевич родился в д. Кушниково, мать Татьяна Алексеевна из ржевской деревни Аполево. Крестьянин по корням и мировоззрению. Но его поколение исторически было обречено и воевать. И он воевал с 1943 по 1945 год. Ранен и награжден. Войну назвал как и свою повесть очень точно – «Железный дождь».
Проблемы нашей жизни, как она тогда складывалась чувствовал тонко, переживал глубоко и искренне, потому и прошел в литературу в начале 50-х годов ХХ века. В литературе не менял своего голоса и, что не менее важно, своих убеждений художника. Его повествовательные лаконичные произведения овеяны дыханием вершащегося за их рамками эпоса и насыщены в то же время богатством лирической партитуры как в сюжетах, так и в системе образов. А многие образы и сюжеты найдены на Тверской земле.
А еще – его человеческий и творческий путь не раз пресекался с пукшинским пребыванием на тверской земле: Кушниково рядом с малинниками, Берновом, Павловским.
Юность же прошла в Павловске, жил в Лениграде – Петербурге. Не случайно это, не случайно.
В предисловии к итальянскому изданию повести В. Курочкина «На войне как на войне»(Рим, Армандо, 2004г.) она названа классическим произведением русской литературы ХХ века. Это мнение в письме к автору повести высказал поэт Александр Яшин в 1965 году. Время подтвердило эту высокую оценку произведения. Оно обречено на хрестоматийность. Но В. Курочкин не стал заложником славы своего одного, пусть и знаменитого произведения. Повести «Заколоченный дом», «Урод», «Железный дождь», «Наденька из Апалева» также могут претендовать на высокие оценки литературной критики и профессионального читателя.
В.А. Курочкин ушел из жизни в 1976 году. Эта книга – его литературный портрет.
С. Панферов.
В книге Василия Розанова «Уединенное» есть миниатюра о собственности в России: «В России вся собственность выросла из «выпросил» или «подарил», или кого-нибудь «обворовал». Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается». Опровергать розановские глаголы трудно, но можно.
Некий тверской крестьянин по фамилии Лобанов, по прозвищу Курочкин, предки которого были крепостными, хотя имел крепкое хозяйство, подался на заработки в Петербург. Много лет проработал на одном из судоремонтных заводов котельщиком – «глухарем» (в повести В.М. Гаршина художник Рябинин пишет портрет «глухаря» и, потрясенный собственным созданием, спасаясь от помрачнения, бежит в деревню). Экономя на каждой копейке, откладывал ежемесячно рубли из сравнительно приличной заработной платы в германский банк. Русским банкам он не доверял, а кроме того, немцы платили три процента, а свои – два. Для чего нужно было тверскому мужику горбатиться на питерском заводе, часами работая в чреве одетого ржавой окалиной парового котла?
Мечта этого человека была великолепно–глобальной. Он не был жаден, и не жажда богатства руководила им. Он мечтал облагородить свой род, возвысить его, поднять фамилию. Давно присматривался он к помещичьей усадьбе, что находилась километрах в трех от родного села Кушниково – Малинниках.
Действительно, если Кушниково когда–то принадлежало А.П. Керн (Полторацкой), то почему теперь Малинники не могут принадлежать Курочкиным? Тем более, что судьба этого «дворянского гнезда» неумолимо перевоплощалась в судьбу «вишневого сада». Надо было обрести первоначальный капитал, выкупить усадьбу с землей и зажить всем семейством помещиками. Он уже поторговался с управляющим в Малинниках – не сошлись в цене, пришлось снова «глухарить» и откладывать рубли.
И вот, когда до осуществления заветной мечты оставалось совсем немного, всё рухнуло. Тот самый германский банк в Петербурге, городе, который носил и носит имя ученика Христа, трижды отрекшегося от учителя, – вдруг испарился, а вместе с ним и деньги вкладчиков. Это произошло в августе 1914 года. Архитекторам первой (пока первой) мировой войны не было никакого дела до великолепных планов тверского мужика. Как он пережил это потрясение, с чем вернулся в свое Кушниково – можно представить! Правда, 1917 год его немного» утешил» – помещичьи усадьбы отбирали у хозяев без всякого выкупа, а землю делили между крестьянами.
Через несколько лет хозяйство Тимофея Афанасьевича Курочкина и его сына Александра Тимофеевича было одним из самых крепких и зажиточных. К тому же и кузницу собственную имел. Так закончилась первая часть истории этой крестьянской семьи.
Наступали другие времена. На переломе 20-30-х годов, когда коллективизация в деревне становилась неотвратимой, уже Александр Тимофеевич Курочкин, как его отец когда-то, двинется в Питер, чтобы выпасть из крестьянского сословия, раствориться в море городского обывателя. Он так и не вернется в свое Кушниково (в блокадном Ленинграде встретит он смерть), но туда, в родные края будет приезжать его сын, в будущем замечательный писатель Виктор Александрович Курочкин.
[---]
Виктор Александрович Курочкин родился в деревне Кушниково Высоковского уезда Тверской губернии в 1923 году. Умер он в 1976 году в Ленинграде после тяжелой, мучительной болезни. Похоронен на кладбище поселка Комарово Ленинградской области. Раннее детство и первые школьные годы прошли в Кушникове.
В одном из ранних своих рассказов «После концерта» (журнал «Нева» №3 1958 г.) уже писатель вернется памятью в свое кушниковское деревенское детство, открывшее ему в себе и в мире красоту, которая пробуждает в человеке художника: «И здесь, в клубе, снова я превратился в семилетнего мальчугана, с цыпками на ногах, с мокрым облупленным носом. И мне все хотелось хотя бы немного еще побыть таким», потому что автор только что слушал в сельском клубе выступление сказочника местного Федора Кирьяныча Гурьянова, вспоминает как зимой босиком прибегал к дяде Федору послушать чудесную сказку про Кати-Гороха. «И я шепчу наперед… Трижды Иван поцеловал мать, завернул в тряпочку щепотку родной земли, посадил на правое плечо сестру Надежду, на левое – сестру Веру, бросил на землю заветную горошину и легким шагом двинулся за ней искать третью сестру – Любовь…»
В восьмидесятых годах прошлого века в Кушникове жили люди, кто, вспоминая свою прошедшую жизнь, вспоминал и Виктора Курочкина. Это Дмитрий Андреевич Гурьянов, Анна Фроловна Нилова, Наталья Никоноровна Бубович, Татьяна Филипповна Евсеева, Нина Филипповна Каньгина, Александра Филипповна Морозова (сестры Евсеевы).
Наталья Никоноровна Бубович рассказала мне еще от отца услышанную легенду – а может быть и быль – об основании Кушникова в первой половине ХVI века. И возникает при этом имя известное в истории: Елена Глинская. Предки её мелькают то в Орде, то в Литве, потом идут служить московским князьям. Елена Глинская была второй женой великого князя Василия III а, после его смерти, великой княгиней и правительницей при малолетнем сыне Иоанне (в будущем – Иван Грозный). Видимо в эти годы отправила она на старицкие земли служивого своего, немца родом, по имени Куш селить народ между Волгой и Тьмой ставить деревни. Когда же она потребовала отчета, то ей доложили, что есть в этих местах Куш, а больше никого нет. Так, считается, и возникло Кушниково.
Думается, Куш выполнял и другие поручения Елены Глинской, поскольку в эти же годы попадут в ловушку и погибнут в тюрьмах князь Юрий Дмитровский, а потом князь старицкий Андрей. Так что интерес её к заселению старицких земель не случаен. Н.М. Карамзин писал в «Истории государства Российского» об этой женщине: «она чрезвычайно любила пышность и не упускала случая показать, что в её руках держава России», но, продолжает историк, – «Елена считала жестокость твердостью». Такого народ не прощает. В 1538 году Елена Глинская неожиданно умирает. О её болезни летописцы не говорят ни слова.
Прошли столетия. В середине XIX века в Старицком уезде стояла деревня Кушниково при реке Мошнице с 42 дворами, а жителей было в ней 179 женского полу, да 163 мужского. Посреди широкой не по-деревенски улице и сейчас стоит часовня, когда-то и здесь стояла церковь, но была снесена смерчем. Да еще горело Кушниково основательно несколько раз.
Помещик Дьяков, живший в соседних Крутцах, хозяйство вел плохо: продавал лес, землю, крестьян (до отмены крепостного права), потому кушниковские мужики, что поумнее, приноровились прикупать у него участки земли и, в конечном счете, вышли в разряд крепких и состоятельных хозяев. Здесь наверное и лежат первые шаги предков писателя к укреплению своего рода.
Семейству Евсеевых Курочкины и продали свой дом, что на Заречной стороне. Когда Виктор Александрович приезжал в Кушниково, он и в нем останавливался, жил, работал. В доме на то время сохранилась и мебель и другие домашние предметы обихода, которые были при нем. Запомнилась картина неизвестного художника-самоучки в стиле Петрова-Водкина, срисованная с фотографии: отец, мать, и четверо дочерей.
Сестры Евсеевы, хотя и были на пенсии, когда я с ними встретился в 80-х годах ХХ века, подрабатывали в колхозе, занимались прекрасным ремеслом: Ткали изумительно красивые половики. Помню, как раскатился по некрашеному деревянному полу рулон тряпичный, словно пролегла перед глазами цветущая мягким голубым светом льняная полоса, и в комнате сразу стало чище, свежее, светлее.
Курочкина вспоминали охотно, особенно школьные годы, когда он ходил в Дмитровскую школу, упоминали и школу в Малинниках. Удивительно, но все отмечали, что он любил петь, его пристрастие к музыке вообще и народной песне в частности. А вот то, что он писатель, автор нескольких известных в столицах произведений, почти никто не знал. То ли он в свои приезды в деревню не рассказывал односельчанам об этом, то ли им не запомнилось…
Здесь прошли первые, самые определяющие десять лет его детства и первые школьные годы. Сюда будет он приезжать и, более того, возвращаться памятью.
Персонажи, сюжеты, пейзажи и особенно детали многих его рассказов и повестей будут напоминать внимательному читателю об этом. В нем текла мужицкая кровь и воздух родины он считал самым здоровым воздухом на свете.
Но его поколению, которое вступало в жизнь в 20-е годы, взрослело и мужало в 30-е и 40-е, судьба уготовила тернистый путь.
Семья осела под Ленинградом в городе Павловске, о котором Анна Ахматова писала:
Все мне видится Павловск холмистый:
Круглый луг, неживая вода,
Самый томный и самый тенистый.
Ведь его не забыть никогда.
Курочкин не забудет Павловска, где прошли отроческие годы, началась юность, где летом 41 года закончил он девятый класс. А вскоре здесь же пришлось вынести тяжкое бремя работ на оборонительных сооружениях – война стремительно приближалась к Ленинграду. Город мгновенно оказался в блокаде. Семья Курочкиных разделилась: мать Татьяна Алексеевна и сестра Юля эвакуировались на восток, отец и Виктор стали работать на одном из оборонных заводов города. Страшная зима 1941–1942 годов, смерть отца и вечная забота о продовольственных карточках, работа на заводе, надвигающаяся неумолимо дистрофия…
Ему удалось попасть на машину, входившую в колонну отправляющихся через Ладогу в апреле 1942 г. Добрался до своих. В июле 1942 года он курсант Ульяновского танкового училища, затем училища самоходной артиллерии. Эти молодые ребята очень хотели на фронт. Горькие поражения 41 и 42 годов еще были свежи в памяти, но война уже покатилась на запад. В войну вступало поколение, родители которых не видели танка или самолета. Им противостоял по-прежнему отменно воевавший вермахт, в котором танковые войска были, как всегда ударной силой.
Лейтенант Курочкин начнет воевать с Курской дуги командиром СУ– 76. Затем в составе 3-й танковой армии 1 Украинского фронта в ходе наступательных операций форсирует три реки: Днепр, Вислу, Одер. Был ранен, повышений воинских званий в его биографии не отмечено, но боевые ордена и медали получил. После госпиталя был направлен в военное училище осенью 1945 года, окончил его и – распрощался с армией.
Сейчас даже представить трудно все увиденное и пережитое в годы войны, что войдет в нервную систему его жизненного опыта и определит опыт литературный в отношении к военной теме.
Послевоенный выбор жизненного пути обнаруживает уже ощущение им собственно творческой судьбы. Ноша, взваленная историей на плечи поколения, была вынесена и требовала поведать об этом. Сначала видимо, глухо, смутно, потом неотвязчиво и неумолимо. Впоследствии в автобиографии он напишет: «С 1956 года занимаюсь литературным трудом». Вот тогда и был сделан окончательный выбор. На это ушло десять лет: вернувшись после демобилизации в Павловск, Курочкин поступает в вечернюю среднюю школу в 10 класс – нужен был аттестат зрелости, получив который, он становится студентом Ленинградской юридической школы. После её окончания получает диплом юриста.
Несколько лет работает народным судьей в Уторгошском районе Новгородской области. Отказавшись от карьеры военной, что для фронтовика не представлялось таким уж сложным, он выбирает сферу права, сферу преступления и наказания, он – судья. Это уже этический, нравственный выбор. Тот, кто судит, должен, обязан знать души тех, кого он судит. Это, к счастью, не Сенатская площадь, это уже поле борьбы с человеком и за человека. Конфликт с системой, в свою очередь, был тоже неизбежен для такого как Курочкин, что и определило не столь долгое его судейство. Здесь настигла его и драма неразделенной любви. Но самое главное судьба ему оставила – страстное желание поведать, рассказать людям о них самих, ну и о себе, конечно, – в натуре его несомненно была поэтическая, как сейчас говорят, составляющая.
Именно из поселка Уторгош посылает в редакции свои литературные опыты. Вернувшись в 1952 году в Павловск, становится журналистом местной газеты, затем пушкинской, потом корреспондентом «Ленинградской правды». Бросившись в Уторгоше в спасительный омут литературы, Курочкин уже не сходил и не сошел с этого пути. Журналистика его не закрепостила – в 1952 году он журналиста в себе преодолел достаточно быстро, хотя основная прелесть этого ремесла явно его привлекала – он много ездил по земле, помня о небе.
Наконец, в 1959 году В. Курочкин окончил Литературный институт им. А.М. Горького (заочное отделение), а в 1965-м становится членом Союза писателей СССР.
Как человек поколения, основательно выкошенного косой истории, он имел право на выбор. На фотографиях ушедших лет они, люди его поколения не выглядят гулливерами, на лицах нет самодовольства победителей, нет безнадежной тоски, есть одно, что скрыть было невозможно – на нас смотрят оставшиеся в живых. Курочкин не столько понимал, сколько чувствовал. Думается, это и определило его выбор. Не случайно жизнь не единожды сводила его жизненные дороги с пушкинским следом на земле России: он родился неподалеку от Малинников, Павловского, Бернова, подолгу жил и работал в Павловске, Пушкине, Петербурге. Даже Псковщина – объект его журналистских командировок – земля хранящая одно из исторических пушкинских гнезд. Выбор Пушкина – это служение России, философски сформулированный в неотправленном им незадолго до смерти письме к П.Я. Чаадаеву. Выбор Курочкина – тот же.
Собственно в литературном смысле Курочкин ближе всего к Пушкину там, где ближе к его прозе: «Повести Белкина», но и в «Пора, мой друг…» Начав с прозы, причем «натуральной», Курочкин постоянно создавал «второе небо в пространствах собственной души» (по словам Г. Горбовского) и по его же словам он был «не ценитель, а целитель прекрасного»…
В прозе В. Курочкина бьется пульс поэзии. Именно бьется, потому что поэзия жаждет истины, и потому что сама она находится в « яростном плену жизни».
Источником поэзии, по мнению Михаила Пришвина, является не доброе сердце, а простая и неоскорбляемая часть нашей души… «Эта радость жизни находится по ту сторону добра и зла». Понятно, что речь идет не о стихах.
Вечное напряжение бытия несут его произведения, ибо их автор в полной мере ощущал, какая литература стоит за ним. Поэт и артист, он шел дорогой простоты, ясности, прозрачности, невесомости слова. Поэтика его и состоит из простоты, да праздничности будничного слова. При всей аскетичности такой поэтики нельзя не отметить легкости, изящества его изобразительного почерка. Проза его, конечно же «ближе к вечности», хотя прочно стоит на почве родной земли. Вступив в литературу в тридцать лет, в возрасте, который уже подстерегает поэтов, он сумел успеть «пробиться к человеческим душам».
Все отмечали его «выпадение» из литературной табели о рангах, но сегодня понятно, почему так случилось: он был поэт земли и прозаик неба.
Виктор Александрович Курочкин оставил нам свой художественный портрет. Помните: расстрелянный лес, молодое деревце рядом с ним, серая мгла вечера…
«Начало смеркаться, когда полк оставил позади расстрелянный лес. Неподалеку от него рос молодой дубок. Он так крепко держался за землю и так был жаден до жизни, что не уронил ни одного листика. Тонконогий, стройный, он стоял посреди дороги, вызывающе вскинув лохматую рыжую голову. Земля вокруг дубка была изъезжена, испахана, искромсана. Его пощадили и снаряды, и бомбы, и танки, и колеса машин, и солдатские сапоги. Последняя Санина самоходка прогромыхала мимо деревца, и дубок тоже остался позади и его поглотила серая мгла вечера».
Он остается в нашей литературе – не поглощенный мглой вечера.
Все основные программные повести В. Курочкина относятся к шестидесятым годам ХХ века и по времени создания и по времени в них запечатленному. Даже повесть «Заколоченный дом», созданная в пятидесятых, при всей своей актуальности опережала собственную проблематику на десятилетия.
А в это время замелькали в литературе «звездные мальчики» В. Аксенова, школяры Б. Окуджавы, появился Иван Денисович А. Солженицина, рассказы Ю. Казакова, В. Лихоносова, В. Астафьева, Ф. Абрамова, В. Шукшина. О них много и вполне закономерно писали и спорили. А вот персонажи В. Курочкина так и не встали «в ряды». Кто спорил о Наде Кольцовой («Наденька из Апалева»), Анастасе Засухине («Последняя весна»), Богдане Сократилине («Железный дождь»)? Они были литературным фактом и в то же время как бы не существовали, потому что не стояли « на магистральном направлении советской прозы». Ну а если отрицается само существование литературного образа, то не находится значимого места в литературе и их создателю.
Говорить о Курочкине без литературного лукавства было трудно, да и сейчас непросто: он не определял тогда цвет, в понимании Ф. Стендаля, литературного времени. Но сейчас мы вправе предъявить претензии к эстетическому зрению тех, кто тогда «читал» Курочкина.
Дело еще и в том, что людей, введенных им в свои повести, все знали, они существовали, но не были названы. Писатель назвал их, средствами литературы дал им более долгую жизнь, чем та, которая им обычно доставалась и, что важно, дал проявить себя в отношении к базисным ценностям человека. Они более всего схожи с «некрасивой девочкой» Н. Заболоцкого. Разглядеть красоту этих людей удается немногим. И то, что Виктор Курочкин сделал это, подтверждает его подлинность художника, определяющего и подлинный цвет времени.
В свой адрес, как писатель, слышал он разное. В повести «Наденька из Апалева» есть бесстрашно включенные в текст строки одного из персонажей в адрес автора: «Я слушал в клубе ваш рассказ. Он мне не понравился. Он никому не понравился. Вы сами это поняли… А так вы вообще пишете ничего. Есть, которые пишут хуже». Так сказать, голос народа.
Работал Курочкин неровно и, судя по всему, писал по воспоминаниям, а потом память фильтровала их и выстраивался сюжет. Он знал, с какой стороны подойти к человеку: старику и ребенку, мужчине и женщине, а так же к собаке и яблоне, саду и кладбищу, земле и небу… Короткое дыхание его рассказов и повестей есть дыхание природы его таланта. Удивительно, что этого короткого и легкого дыхания хватило, чтобы выйти практически сразу в своем творчестве на вечные для русской литературы тематические направления – Дом, Счастье, Война, Смерть, Творчество.
Интеллигент в первом поколении он был мерцающей молекулой подлинной народной элиты – такие люди не могли не противостоять черни, на каком бы социальном пастбище она не паслась. Он входил в литературу по законам судьбы, а не по законам карьеры, отлично понимая, что без литературы народ нем, что литература должна заниматься не частными проблемами, что нравственность выше морали и что только «все лучшее, что мы делаем есть дело народное».
Никто из критиков не дотянулся до понимания словесной составляющей в его поэтике. В лучшем случае это воспринималось как «а ля рюсс». Например, такое: «пахнущий свежей капустой снег», «головастые валенки», «луна – белая и холодная, как ком снега», «пруд дымился, как лохань с вареными отрубями», сторож кладбищенский, который «топил печь крестами брошенных могил». Даже его юмор, юмор человека заявившего как-то что он «терпеть не может анекдотов», оставался как бы незамеченным. Действительно, что смешного в «режиссере, который меняет артистов, как цыган лошадей», или в актерах, «которых несло на запах вина, как лошадей на овсяное поле», в сценаристе, на которого «словно мухи на пряник насели друзья-приятели».
В том то и дело, что юмор его отличается от бытового, литературно пошлого тем, что это не некий словесный концентрат, а часто сама атмосфера жизни. Юмор в его произведениях есть просто часть той трагикомедии, что называется жизнью и является естественным выражением внутренней свободы тех людей, кто имеет мужество жить, а писателей писать об этом, причем, как выразился А.И. Герцен «не тупым концом своего ума». При этом полное отсутствие словесного треска, блеска и аффекта, очевидного экспериментирования.
А рядом с этим – «голубоватая пороша весны», «бездымный огонь осени», «озябшая ветка молодого тополя за окном», «день с утра похожий на вечер» – поэзия и красота той же самой трагикомедии, но уже говорящая о мощном лирическом начале в его прозе.
При внимательном вслушивании в текст его произведений слышишь и видишь образы русской классики, вечные и в то же время неузнаваемо преобразившиеся: вот в самый неподходящий момент отрывается пуговица и при всеобщем унизительно-гнетущем молчании исчезает в щелях пола – это происходит с Петром Трофимовым, когда он выходит объясняться перед партийным бюро как новый председатель колхоза (повесть «Заколоченный дом»).
Вот Борис Дмитриевич Полостов (повесть «Записки Семена Бузыкина») под руку с женой идет по базару через мясной ряд, его вопрос к продавцу «Сколько?», вот, не слыша ответа, он идет дальше, выбрав кусок, нюхает, скаредно торгуется… Вот мается вернувшийся в деревню, как ему казалось, навсегда, Василий Ильич Овсов, А вот Саня Малешкин (повесть «На войне как на войне») после удачно и грамотно проведенного боя встречает нелепую смерть, вот сам автор во всех своих произведениях робкий и бесстрашный в одно и то же время.
Они родственны тем человеческим типам, которые заметили в жизни и ввели в литературу Н.В. Гоголь, А.С. Пушкин, Ф.М. Достоевский, А. П. Чехов. Прошло более века их сложного эволюционного развития. В прозе Курочкина это ново и талантливо. Секрет этой новизны и талантливости писателя Виктора Курочкина очень прост. Он в словах замечательного поэта И.Ф. Анненского: «Будничное слово само властное в поэзии». И в прозе, добавим мы В. А. Курочкин пришел к этому сразу и навсегда.
Первая книга В. Курочкина “Заколоченный дом” /Советский писатель, Л., 1958 г./, в которую вошли повесть, давшая название книге, и три рассказа, была замечена текущей литературной критикой и встречена снисходительно и доброжелательно. Упреки автору в “неразработанности” второстепенных персонажей повести соседствовали с упреками в “рыхлости” главного героя повести Овсова, с его недостаточной “художественной полнотой и завершенностью”.
Однако, все рецензенты: В. Дягилев, Л.Семин, Ю. Манн отмечали приход в литературу “ищущего писателя с обостренным вниманием к современной теме”, “живую заинтересованность в людях, веру в счастье, умение видеть главное”. Вывод был весьма определенный: в литературу вошел человек “своеобразный, одаренный”, вошел “прочно, с первой же книгой”. Видна из некоторых рецензий и нелегкая история этой повести: еще в 1953 году на обсуждении в литературной студии при областной газете “Смена” оценки повести были резко негативны. Курочкин не сдался: после публикации рассказа “Дарья” он становится участником Третьего Всероссийского совещания молодых писателей. А после выхода книги закрепляет успех, использовав мотивы этих произведений в сценарии кинофильма “Ссора в Лукашах”.
Думается, на оценки повести некоторыми критиками повлияло их стремление смотреть на повесть В. Курочкина как бы сквозь прочно к этому времени канонизированную самой же критикой шолоховскую “Поднятую целину”. Не случайны ведь оценки - приговоры главного героя повести В. Овсова : “перебежчик, “дезертир”. Конечно, надо иметь в виду, что в стране в начале 50-х шел очередной критический анализ положения дел в сельском хозяйстве, менялась атмосфера, отступала жесткая социальная регламентация в жизни и литературе. В то же время сама деревня, сельская жизнь рассматривались как отсталый и реакционный сектор общественной жизни. Корни этого презрительно-высокомерного отношения к крестьянину, мужику не только в марксизме, но глубже и исторически дальше.
Поэтому тогда никто не сказал о том, что повесть эта не вообще о деревне, а о человеке русской деревни, особенно о той её северо-западной части, которая впоследствии (!) будет названа уродливым словом “Нечерноземье”, а к деревне будет придуман эпитет “неперспективная”. Это о деревне, искореженной в годы коллективизации, потом войны, как общесоюзный донор отдавшей лучшие свои силы, миллионы людей, толковых и работящих на укрепление мощи государства, для победы в войне, для всеобщего благосостояния, наконец.
На этом фоне В. Курочкин как художник увидел и драму, и трагедию человека деревни прежде всего в том, что обнаружил и показал пресечение коренных его связей с землей и со всем тем, что за этим стояло: отношение к труду, образ жизни, взаимодействие с природой и народной культурой. В этом был его ответ как писателя на больные вопросы: почему обездолена деревня? Почему из неё уходят люди? Само название повести рождено этими вопросами и размышлениями.
Но кто же он, этот человек, который “заколотил” окна своего дома, забил дверь и перебрался в город? Это Василий Ильич Овсов – современная вариация “маленького человека”, открытого русской классической литературой (вопрос о генезисе и историческом “воспроизводстве” этого человеческого типа является весьма важным уже сам по себе). Тысячи таких людей покидают деревню, но далеко не все они смогли органично врасти в городскую жизнь, в городскую культуру. И тогда возникало желание вернуться. И что же? Вот эта ситуация и находится в центре повести “Заколоченный дом”.
Овсов рванулся было в деревню, поверив новым веяниям, реформам, партийным решениям. В 1954 году состоялось Всесоюзное совещание работников сельского хозяйства в колхозе, где работал агрономом Т.С. Мальцев. Суть его способа безотвальной обработки почвы в конечном итоге вела к высоким и гарантированным урожаям зерна. Великая для России проблема хлеба, казалось, нашла свое решение. Однако кукурузный генсек воспринял это как катастрофу. Его величество мужика осыпали наградами и – все оставили без изменений. И это сказалось на том, что в деревнях заколоченных домов стало еще больше.
Поверил он, видимо, и своей затаенной мечте – жить селянином. Но что-то уже пресеклось, не срасталось, и, разочаровавшись в том, что он увидел, он вновь уезжает в город и уже навсегда. Кончилась “власть земли” над этим человеком, родовые корни, подрубленные ранее, присохли, и вот перед нами человек – не сельский и не городской, смешной и трагический в своих метаниях и мечтаниях. Тем более, что его односельчанин Петр Трофимов (в 1984 году в Кушникове я встретил Дмитрия Андреевича Гурьянова, который однозначно выразил свое неприятие повести и автора за то, что он – прототип того самого Трофимова), тоже вернувшийся в деревню, рвет жилы, чтобы наладить работу и жизнь в деревне, и постоянно горько повторяет: “нет людей, не хватает людей”...
Есть у Геннадия Немчинова, писателя тонкого и чуткого, рассказ “Весенний вечер”, в котором пишет он о человеке несломленном, но человек этот “как-то навсегда остановлен в своем радостно-ясном восприятии жизни, в своей открытости всему”. Речь идет не о доме заколоченном, а о человеке, в котором уже никто не живет. После классической сцены покоса, когда Овсова, мечтавшего об огороде, ульях, еще чувствовавшего всю красоту и неба, и падающей под косой травы, так как решили косить в дождь (“в дождь коси, а в погоду греби”), отправили домой. Он совсем упал духом, почувствовал себя лишним в деревне, еще и потому, что люди – уже другие в деревне, не те и не такие, каких он себе представлял. И с этими людьми ему не сойтись. И тогда он продает дом Михаилу Кожину. Оформив сделку, хмельной, он говорит жене “Эх, вы! Разве я дом продал! Я себя продал! Свой род овсовский”.
Окончательно добивает его сообщение Матвея Кожина, что сын его, Михаил, купивший овсовский дом, жить в нем не будет, ему усадьба приглянулась, место сухое, а дом он сроет. “Сроет... как эхо отозвался Овсов... и, уронив голову на стол, заплакал”.
Заколоченный дом молча смотрит на нас и в конце повести “Последняя весна” писатель возвращается и к проблематике “Заколоченного дома”. Последний год жизни Анастаса Засухина проходит перед нами. Дети, уехав в город, отдали его под опеку соседей, на доме повесили замок. Анастас не может понять слабеющим разумом, почему живет он у чужих людей, а не в своем доме. «Почувствовав, что смерть подкрадывается к нему без тех страшных мук и издевательств, которых он так ждал и опасался, Анастас лежал тихо, не шевелясь, притаив дыхание, словно боясь спугнуть её».
Писатель говорит о его последних днях, о его прощании со своей не яркой, не выдающейся, самой обыкновенной жизнью. И чем неумолимее пробуждается к новой жизни еще облитый весенним солнцем сад, тем дальше уносит его от жизни и её красоты: “Он смотрел на свой весенний сад, весь залитый солнцем, и не узнавал его. Во всем было что-то ненастоящее, неземное. И солнце светило не так, как прошлой весной, и скворец пел странно, незнакомо, и даже пчелы жужжали совсем по-другому. Он поднял глаза и ужаснулся. Он не увидел неба”. Это написано в 1962 году. В. Курочкину было ясно, что ожидает в России редеющие крестьянские гнезда.
Новый только что построенный дом мы увидим в конце повести “Наденька из Аналева”. Писатель встретит в этом доме вполне счастливых людей. Но, как заметил Стендаль, “Описывая счастье, только портишь его”.
По плану «Барбаросса» 3-я танковая группа генерал-полковника Гота в составе группы армий «Центр» летом 1941 г. наступала на Смоленск – Москву. А осенью 1941 года она уже шла на Москву с севера через Калинин – Клин, но вышла на это направление через Ржев – Старицу. Так что встреча летом 1943 года на Курской дуге танкиста-самоходчика Виктора Курочкина с танкистами Гота была закономерно неизбежной. Профессионально немецкие танкисты оставались на высоте, но вынуждены были отходить под натиском 3-й танковой армии генерала Рыбалко.
А в составе этой армии был 1893-й самоходный артполк, в котором лейтенант Курочкин был командиром самоходной артиллерийской установки «СУ-76» (калибр орудия 76 мм). Ему не было и двадцати лет. На самоходке СУ-85, в таком же качестве, по тем же дорогам прошел свои последние в жизни дни герой его повести «На войне как на войне» Саня Малешкин.
В 1943 году начнется воинский путь немецкого паренька Дитера Нолля. Сначала зенитчик, затем танкист он будет тяжело ранен в бою с советскими войсками, пройдет госпиталь, повоюет с американцами и попадет к ним в плен. Это уже в 1945 году. В 1960 году в Германии, точнее в ГДР, выйдет роман Дитера Нолля «Приключения Вернера Хольта». Тогда же он был переведен на русский язык и вызвал огромный и вполне понятный интерес у нашего читателя.
Вернер Хольт относится к военной службе и войне как к делу в высшей степени мужскому и национально престижному. У него есть товарищ по жизни и службе – Вольцов, сын офицера, для которого военная карьера – единственно приемлемое для настоящего мужчины дело. Он мыслит и живет только категориями борьбы и войны.
Саня Малешкин погибнет после первого своего боя, а Виктор Курочкин, получив тяжелое ранение в январе 1945 года (тоже на Одере, где воевал и был ранен Дитер Нолль и его персонаж Вернер Хольт), после госпиталей найдет своих однополчан в Братиславе. Его повесть «На войне как на войне» будет напечатана в 1965 году.
Курочкин читал роман Д. Нолля и не только его. Как человека имевшего собственный опыт войны, как художника, напрямую еще не взявшегося за эту тему, многое его не просто заинтересовало – он был страстный читатель, но и подтолкнуло к диалогу уже на уровне: писатель-писатель, немецкая литература – отечественная литература.
Немецкий писатель ставил в центр произведения о войне человека, который стремится стать или уже стал сверхчеловеком, и чем больше он воюет, тем более утверждается в этом его жизненная философия, часть его исторического и национального сознания. Эта концепция доминирует во всех произведениях. Э. Юнгера, тогда непереведенного на русский язык, а сейчас почти не переведенного. Герой же Д.Нолля рефлексирует, ему свойственен элемент исканий, в том числе романтических, в том числе, сопровождаемых разочарованиями.
Диалог состоялся. Курочкин ответил двумя произведениями: «На войне как на войне» и «Железный дождь». Достаточно сопоставить центральные персонажи произведений Д.Нолля и В.Курочкина: Вернера Хольта и Саню Малешкина и Вольцова и Богда Сократилина. И в этом диалоге В. Курочкин выступил как наследник великих традиций отечественной литературы в трактовке человека и войны: стоит вспомнить «Путешествие в Арзрум» А.С.Пушкина, «Бородино» и «Героя нашего времени» (под героем имеется ввиду Максим Максимыч) М.Ю.Лермонтова, «Севастопольские рассказы», «Войну и мир» Л.Н.Толстого и многие произведения других авторов, включая А. Платонова и М. Шолохова, В. Богомолова.
Поражает мгновенная и точная по оценкам реакция Александра Яшина в письме В.Курочкину от 27 октября 1965 года: «С моей точки зрения Ваша книга станет в ряд лучших художественных произведений мировой литературы о войне, о человеке на войне. К тому же это очень русская книга. Я думаю, что не ошибаюсь… Читал я Вашу книгу, и ликовал, и смеялся, и вытирал слезы. Все удивительно тонко, достоверно, изящно, умно, и все – свое, Ваше, я не почувствовал никаких влияний. А это очень дорого… Ваша книга бьет по всем неумеющим писать, бесталанным, но поставленным у «руководства литературой», как же им не сопротивляться. (А. Яшин имеет в виду необоснованные попытки некоторых критиков скомпрометировать повесть Курочкина – С.П.) А ведь многие из них тоже о войне пишут. К тому же и совести у этих людей нет. Смотрите на эти статьи как на рекламу (речь идет о статьях в «Известиях» и «Литгазете»).
Если бы не они, и я бы, наверно, долго еще не имел счастья прочитать Вашу повесть… Это выше Барбюса и Ремарка. Саня Малешкин имеет лишь одного

Произведения автора 1

Только полные версии книг

Проза Великой Победы

электронная книга
0
Год написания книги 2020
Русский писатель и сценарист Виктор Курочкин (1923–1976) хорошо известен благодаря своим искренним и пронзительным произведениям о Великой Отечественной войне. Суровая правда его фронтовых историй...