Оценить:
 Рейтинг: 3.5

Победителей не судят

Год написания книги
2000
<< 1 2 3 4 5 6 7 ... 14 >>
На страницу:
3 из 14
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

– Могу и попозже, – Касьянин пожал плечами и придвинул к себе миску с капустой.

– Приятного аппетита, – Марина поднялась.

– А ты не будешь?

– Я уже… Сериал начинается, – Марина показала глазами на часы.

– Как знаешь, – пробормотал Касьянин и не мог не отметить, что ему приятно побыть одному, не торопясь, перекусить перед тем, как отправиться на прогулку с Яшкой. Он и сам удивился, поймав себя на этом мимолетном чувстве – ему, оказывается, лучше ужинать в одиночку, нежели с женой. Как-то легче, беззаботнее. Приподнявшись, он прикрыл кухонную дверь поплотнее, чтобы не слышать страстных, но каких-то придурковатых воплей и стонов южноамериканских красавиц и красавцев, которые вот уже вторую сотню серий выясняли свои отношения среди скал, у барных стоек, на белоснежных простынях, в квартирах, напоминающих затоваренные мебельные магазины.

Так уж сложилось, что выгуливать собак во дворе решались немногие – всегда находилось две-три старухи, которые, свесившись с балконов, орали о том, что, дескать, дышать нечем, что весь двор загажен, что только собаки могут радоваться жизни, а им на старости лет остается только вынюхивать собачье дерьмо.

Конечно, на все эти старушечьи крики можно было не обращать внимания, но для этого требовались силы, твердость духа, готовность проявить волю и непреклонность. Конечно, все это можно было в себе найти и утвердиться, но радости уже не было, не было той беззаботной, легкой радости, которая обычно накатывала на Касьянина, когда он уже в сумерках выходил из дома. Пока Яшка бесновался на коротком поводке, он не торопясь выводил собаку за пределы двора, пересекал широкую трассу, которая к этому времени освобождалась от машин, и углублялся в пустырь, на котором замерли в ожидании лучших времен несколько недостроенных домов.

Это были громадные, этажей на восемнадцать-двадцать, пустые, продуваемые сквозняками сооружения, напоминающие дырявые железобетонные скалы, в которых шла своя, достаточно своеобразная, напряженная жизнь. На лестничных пролетах, в квартирах-пещерах, на балконах, где так и не установили решетки, обитали юные наркоманы, сюда стайками залетали рано созревшие старшеклассницы, приходили и парами, бестрепетно совершая друг с другом все, к чему подготовила и для чего создала их природа. Здесь бомжевали бомжи, отсыпались после диких загулов главы семейств, заглядывали и вполне порядочные компании, чтобы без помех, без женских слез и старушечьих причитаний распить бутылочку-вторую-третью, поговорить о быстро несущейся жизни, которая не переставала радовать, удивлять, а в последнее время даже ужасать неожиданными превращениями.

Касьянин медленно сошел с бетонных ступенек подъезда и размеренно зашагал в сторону пустыря. Солнце уже опустилось к самому горизонту и сквозь дверные и оконные проемы брошенных домов вспыхивало иногда какими-то зловещими бликами. Красноватые лучи время от времени пересекали движущиеся тени, и это подтверждало, что в домах шла своя непонятная жизнь, что были они обитаемы, что их населяли люди странные и таинственные.

Касьянин давно привык к этим домам и почти не обращал на них внимания. Яшка изо всех своих собачьих сил тянул поводок, ожидая того счастливого момента, когда снимут с него ошейник и позволят промчаться по пустырю легко и освобожденно. Он уносился куда-то в сумерки, припадал на задние лапы, лаял заливисто и громко, словно всех приглашал присоединиться к нему.

И этот момент наступил.

Касьянин расстегнул пряжку ошейника, и Яшка тут же, в ту же секунду унесся в темноту, словно паря в воздухе на громадных своих ушах. По траве, среди брошенных бетонных блоков и плит перекрытий носились другие собаки всех мыслимых и немыслимых пород. Тут же медленно бродили хозяева – все давно перезнакомились друг с другом, все жили в соседних домах и собирались здесь едва ли не каждый вечер.

– Привет, Илья! – услышал Касьянин и, обернувшись, увидел Ухалова. – Как жизнь? Течет? – У того была наступательная манера разговора, он засыпал собеседника вопросами, на которые сам же и отвечал или же вываливал на голову несчастного такую гору сведений, цифр, дат, столько собственного гнева или восторга, что все это попросту подавляло. Во всяком случае, Касьянин лишь беспомощно втягивал голову в плечи и старался переждать безудержный напор соседа. Главное было выдержать первые минуты, потом он уже осваивался и мог иногда даже что-то произнести в ответ.

– Жизнь – она такая… Течет.

– Или вытекает?! – требовательно спросил Ухалов, пожимая Касьянину руку, требовательно пожимая, словно хотел убедиться, что тот живет правильно и ничего не утаивает.

– Можно и так сказать, – ответил Касьянин, дивясь брызжущей энергии соседа – тот жил на три этажа ниже, собаку завел совсем недавно, но на пустырь приходил больше покричать, пообщаться, а при случае и распить с кем-нибудь бутылку водки.

– А почему печаль в голосе? – возмутился Ухалов. – Жизнь и вытекать может радостно! Жизнеутверждающе! Как вытекает, например, Ниагарский водопад!

– Ниагара – это, пожалуй, слишком, – усмехнулся Касьянин. – Так, невидимый ручеек журчит в траве… Вот и вся жизнь.

– Ручеек?! – не то удивился, не то возмутился Ухалов так громко, словно был потрясен услышанным. – Ручеек? – переспросил он. – Значит, долго еще твоя жизнь будет вытекать! Не скоро закончится ее вытекание, а?!

– Дай бог, – Касьянин твердо придерживался своей линии в разговоре, пытаясь смягчить напор, погасить пожар, который бушевал в груди соседа. Ухалов тоже работал в какой-то газете, вел литературную страницу, во всяком случае, как-то был связан с искусством, и это постоянно прорывалось из него – ему не скучно было говорить о том, чем он занимался весь день на рабочем месте.

Был Ухалов обилен телом, можно сказать, полноват, одежды носил свободные, отчего казался еще крупнее, лицо имел румяное, но утонувшие в щеках маленькие глазки сверкали молодо и озорно. Он и говорил озорно, вызывающе, словно подталкивал собеседника к словам рисковым и отчаянным. И ведь получалось! Люди невольно включались в его тон, отвечали ему так же непродуманно и безответственно. А Ухалов радовался, веселился, чуть ли не подпрыгивал и опять, опять бросал в собеседника слова шалые и бестолковые.

Касьянин всегда радовался встречам с Ухаловым еще и по той причине, что гулять в сумерках на пустыре с беспомощным и добродушным Яшкой было попросту опасно. А вдвоем, да еще с таким объемным человеком, как Ухалов, было куда спокойнее, надежнее. Свирепые банды подростков обтекали их, не принося вреда, не задевая и не пытаясь попросить сигаретку. С некоторых пор попросить закурить означало или же «Пойдем, дяденька, в дом, пообщаемся на матрасе», если сигарету просила девчушка, или же «Отдай, дяденька, кошелек» – если закурить просил юноша. Бомжи приставали, алкоголики, но эти были самые простодушные и безобидные.

– Мужик, не поверишь, трубы горят – спасу нет, – говорил человек с красными глазами. – Дай пятеру – от смерти спасешь!

И Касьянин с легким сердцем отдавал пять тысяч, три тысячи, тысячу – больше не просили. Да и пятерку у него попросили один только раз. Алкаш, видимо, и сам изумился своей наглости, а когда Касьянин протянул ему пять тысяч, даже голову склонил озадаченно и признательно.

– Может, присоединишься? – спросил он. – У нас тут рядом, – алкаш кивнул в сторону серой громады дома, сквозь оконные проемы которого уже просвечивали звезды и этажи были залиты неверным лунным светом.

– Я уже в порядке, – отмахнулся Касьянин.

– Ну, тогда дай тебе бог здоровья! – алкаш подмигнул. – А остальное, как говорится, купим.

Ухалов шел чуть впереди, пружинисто шел, сунув руки в карманы просторных штанов, на нем развевался свободный, без подкладки пиджак, на ногах болтались шлепанцы, в которых он, похоже, ходил и по квартире.

– Не понимаю! – он так резко обернулся к Касьянину, что тот даже отшатнулся от неожиданности. От Ухалова пахнуло жарким сильным телом и легким, почти неуловимым запахом водки. – Не понимаю! – повторил он.

– Кого?

– Да этих вот слабаков!

– Каких? – покорно спросил Касьянин – он уже привык к тому, что ему оставалось только уточнять, переспрашивать, удивляться. Ухалов, кажется, сознательно так выстраивал свои слова, что Касьянин просто вынужден был задавать такие вот бестолковые вопросы – кто, когда, где, зачем, почему…

– При большевиках они, видите ли, не могли писать искренне и сильно, потому что цензура, мать ее за ногу, подавляла их вольнодумные устремления. А писать плохо, угодливо они не желали. Их цели были высоки, чисты, возвышенны!

– Бывает, – кивнул Касьянин.

– А теперь, когда большевиков и след простыл, когда разогнали цензуру, когда никто не мешает писать смело, дерзко и сильно, они опять недовольны! Им опять плохо!

– Надо же, – пробормотал Касьянин, не решившись даже поинтересоваться, кого с таким гневом клеймит его вечерний попутчик.

– Теперь им еще хуже! Потому, видите ли, что литература сделалась коммерческой, издатели хотят во что бы то ни стало продать книги и вернуть затраченные деньги! А их устремления опять никому не нужны!

– Кошмар какой-то, – сочувственно произнес Касьянин.

– Я спрашиваю – а вы представляете себе общественное устройство, когда ваш чистый слог, ваши возвышенные мысли, когда ваши дерзкие и чистые призывы будут услышаны и востребованы?! Спрашиваю я у них!

– А они?

– Обижаются!

– Пусть пишут детективы, – Касьянин пожал плечами. – Детективы вполне допускают и возвышенные мысли, и нравственную чистоту. Опять же есть уверенность, что их услышат… А издатели примут их творения с восторгом… А?

– Детективы их унижают. Это плохая литература. Подлая, можно сказать. Они преданы литературе серьезной. Той, которая говорит о вечном. Понял?! О вечном надо писать.

– Да, тут не возразишь, – Касьянин потрепал за уши подбежавшего Яшку и подтолкнул его – беги, дескать, бегай, пока можно. – Я вот подумал…

– Я каждый день с ними ругаюсь!

– Так вот я подумал, – настойчиво повторил Касьянин, и Ухалов понял, что надо хоть на минуту замолчать. – Столько было у нас совсем недавно корифеев очень серьезной литературы, прижизненных классиков, лауреатов всех возможных и невозможных премий… Они писали действительно о вечном – о председателях колхозов, о парторгах, о людях, до конца преданных идеям возвышенным и бескорыстным… Они владели умами миллионов, их изучали в школах, а литературные газеты и журналы посвящали им не то что статьи, им посвящали целые номера… Портреты, плакаты, открытки, школьные сочинения, полотна художников, фильмы и спектакли…

– Ну? – не вытерпел Ухалов. – Ну? Ну?!

– Где все это? – негромко спросил Касьянин. – Где эти творцы вечного, созидатели нетленного, властители умов? Где их великие произведения?

– Ха! – воскликнул Ухалов азартно.

– Заметь, я говорю не о прошлом веке, я говорю о прошлом десятилетии…
<< 1 2 3 4 5 6 7 ... 14 >>
На страницу:
3 из 14