Последний рассвет

– Никто не покинет отряд, слышишь, перестань! У каждого воина своё предопределение… – последние слова прозвучали глухо, и некоторые поняли, что подразумевал младший Зотайдо.

Мастер своего дела, помешанный на совершенствовании живых боевых машин, Лао проводил в тренировках дни напролёт. Учеников он считал статистическими единицами, «средством для достижения цели в руках умельца», и не более. В отличие от Шуинсая, Лао не дорожил никем из учеников, самоотречение считал «основой-наконечником воинского совершенства», не чувствовал вины за смерть, разговаривал только по мере необходимости, не вдаваясь в подробности, не приветствовал индивидуальный подход. Не испытывал Лао к ученикам ни дружбы, ни симпатии. Ничто не могло разжалобить старшего Зотайдо, казалось, по его венам бежала ледяная вода, а сердце – осколок гранита. Он мог дюжинами посылать на смерть, затем тренировать новобранцев и отправлять снова. Подчинялись ему беспрекословно, знали, что ослушание наказывалось.

– Вы погибнете, недоучки, – проговорил Лао жёстко, бросив в стоящих кучно учеников горсть камней. – Я уже вижу вас, мертвецов, в земле!.. Пшли вон!

Ученики молчали, глядя на мастеров, кто внимательными, кто преданными глазами. Лао, сев подле костра, поднял дожарившийся кусок говядины, удовлетворённо улыбнулся:

– Значит, готовы умереть? – торжество разгладило черты его лица. – Духом зрелый настоящий самурай всегда готов проститься с жизнью. – Лао поднял и оглядел лоснившийся от жира аппетитный кусок. – Жизнь – ничтожна! – откусил и поморщился: кусок не успел остыть. – Честь – вечна! – горячая сальная капля потекла по бороде.

– Но ВЫ – не самураи! – заорал Лао. – Только посмейте умереть! Думаете, смерть спасёт вас от меня? Х-ха! Если узнаю, что кто-то из вас мёртв – догоню и убью!

Отряд новоявленных свеженатасканных диверсантов и два мастера выдвигались к деревне Хайкан. Озёрные макаки тихо сидели на деревьях, провожая взглядами странных людей. До деревни путь не близкий. Ведя свою небольшую армию, Шуинсай и Лао делали привалы.

Белёсый туман плоскими слоями стлался над лощиной, которая постепенно окрашивалась багряным цветом, и вскоре тьма уже не превращала в человеческую фигуру каждый колеблющийся куст и корягу.

Глава 8

Три дня Шиничиро не появлялся ни на тренировках, ни дома. Шина, вернувшись с поля, увидела записку – несколько иероглифов манъёганы, выложенных на циновке стеблями сельдерея: «Прости, мам, вернусь не скоро, если вообще вернусь».

Закрывшись в комнате, она неслышно плакала, причитая:

– Зачем, Шини-тянь? Чего добиваешься?

Шина волновалась. На следующий день она успокоилась, когда знакомые сказали, что несколько раз видели её мальчика.

В чём провинился? Она подозревала, что Шини что-то натворил, но спрашивать у Кендзо не имело смысла: старик не сказал бы, он вообще мало разговаривал, только кивал да хмурился. Наконец Йиро поделился услышанным от односельчан. Оказалось, в доме Кендзо кто-то пролил чернила на его постель, напугал служанку и забрал рыбу. Старик сразу подумал на бездельника Шиничиро. Теперь рассерженный Кендзо отрядил на поиски Шиничиро несколько своих якудза.

Шиничиро донесли, что старый мастер зол и не станет выслушивать его оправданий. По возвращении его ждало рекордное количество ударов бамбуком, затем курс тренировок, разработанный сэнсэем «Затаившегося дракона» для нерадивых. Юноша прекрасно понимал, что будет, появись он в Ампаруа, поэтому возвращаться не торопился.

Морико не посмела укрывать Шиничиро у себя дома. Мало того, пообещала рассказать, что не покинул тот Ампаруа, а живёт у друга. Юноша, схватив предательницу за шиворот, затолкнул в дом и задвинул за собой перегородку.

– Ты что? – зашипел он, приложив палец к губам. – Мне конец, если старый доберётся до меня! Дай хотя бы переночевать. Утром уберусь, обещаю. Я не ел много дней.

– Украл у мастера рыбу, – она сердилась. От прежней мягкой доброй девушки не осталось и следа. – Значит, ел.

– Обменял на рисовые колобки, – помялся Шиничиро, поглядев по сторонам. – Рыбу ведь надо чистить. Тихо ты, не кричи!

– Если не пропустишь – получишь! – девушка всерьёз была настроена враждебно. На её милом лице читалось недовольство.

– Давай лучше обниму тебя. – Он заключил девушку в объятия, хотел поцеловать. Ударив юноше коленом в пах, Морико выскользнула из дома.

– Урод!!!

– Глупая… девка!.. – боль внизу живота – тупая, невыносимая, проходила медленно. Через некоторое время утихла, но юноша всё равно ощущал себя опустошённо. Нигде не нашлось поддержки. Оставалось сдаться, вынести наказание да вернуться домой. Нет, не дождётся противный дед! Откуда было знать юноше, когда хамил, что этот глубокий старик – прославленный Кендзо?.. Сам виноват!

Шиничиро убежал из дома Морико. Да, зря проделал столько ри, лучше бы послушался Хаору…

Лучший друг Зотайдо Шини по имени Микачи Хаору давно отошёл от суматохи тренировок, никому не подчинялся, слушая лишь зов сердца и звуки порой пустого, но всё равно отчего-то толстого живота. Его родители постарели настолько, что оказались неспособны держать оболтуса в узде. Теперь вся его непутёвая жизнь состояла из крепкого сна, хмельного саке, горсти риса с кусочками морского окуня да смазливых юдзё в борделях. Хаору жил на побережье Тихого океана в джонке, которая нуждалась в ремонте. Иногда он подбирал и перевозил на острова Идзу с Хондо и назад мелких торговцев, желавших поживиться контрабандой зелёным стеклом, что добывали на Ниидзиме, самураев-ронинов, искавших сообщников среди ссыльных акуто, или монахов нитирэн, добиравшихся в храм Тёэй-дзи. Если Хаору подряжался работать проводником и перевозчиком, то за услуги получал еду, ценные вещи, обзаводился новыми друзьями. Но почти всегда он воровал, придерживаясь старого правила дядюшки Ичаня: «Не можешь заслужить или заработать, так возьми, ибо хозяин вещи не тот, чья она, а тот, у кого она».

Отходя от дневного сна, опухший, он сидел на серо-чёрном камне и хмуро глядел на зыбкую воду океана, слушая жалобные крики чаек. Холодный ветер, чертя на воде причудливые линии, дул ему в спину, щипал жирные бока. Невольно парень перевёл ленивый взгляд на прибрежную траву; она, высохшая, желтела. В траве, около раздетых трупов, лежало что-то блестящее и разноцветное.

– Никуда не денется, – пробормотал он, съёжившись. После вчерашнего загула Хаору чуть не лишился жилища. На его худую джонку позарились преступники, выдававшие себя за бродячих музыкантов – засели внутри и не пускали подвыпившего хозяина на борт. Хорошо, что Такисиро, «Бамбуковый мореход», – так парня называли знакомые, – отдыхал в борделе не один, а с приятелями-самураями! Вернувшись с подмогой, Хаору со товарищи живо расправились с захватчиками, разделив их добро между собой. Теперь Хаору ждал вдохновения, чтобы подняться и рассмотреть вещь получше. Она, наверное, ценная; украдена у кого-то знатного. Тут, в Тиба, близ Эдо, каждый день ловили лазутчиков, происходили стычки между самураями да бандитами. Время неспокойное, не удивительно, что случайно перепала хорошая вещь! Всегда парню везло – Эбису, бог рыбацкой удачи, не отходил от него ни на шаг. С бандитами ли он якшался, или пребывал в компании самураев, но Удача его любила: те и другие стремились вознаградить проводника Хаору.

Дальние кусты раздвинулись, на тропе появился запыхавшийся Шиничиро. Отдышавшись, он вымученно улыбнулся и медленно подошёл, всё ещё глубоко вздыхая.

– Шидзин! – Хаору вяло покачал головой. – Что, дело плохо, да?

Шиничиро, подступив к другу вплотную, кивнул. Хаору, криво усмехнувшись, позвал его на джонку.

– В лодке, там, есть немного пойла, бодрит как нельзя лучше. Стащил вчера с прилавка, – он потёр крупный поцарапанный нос, сощурился, поглядев на солнце. В широко распахнутом вороте кимоно темнела загорелая волосатая грудь. Глаза тонули в отёчных мешках, проткнув которые, казалось, можно пустить саке. Углы рта опущены, в них скопилась побелевшая слюна. На нелепых при таком пузе узких бёдрах штаны удерживались широким, богато тиснённым ремнём с толстой гравированной пряжкой, в которой сидело две капельки бирюзы. Эта единственная ценная вещь осталось после дяди, дом которого сожгли бандиты, а сам он переехал и некоторое время прожил у отца Хаору – Микачи Хироши.

– Отходим, Бамбук, – попросил Шиничиро. – Тут вряд ли безопасно!

– А-а, сейчас. Немного…

– Знаю твоё «немного»! – рассерженно бросил Шиничиро, умывшись, забрался на борт джонки, наклонился и заполз под дырявую крышу кормовой надстройки. Скрипели под ногами рассохшиеся бамбуковые жерди, связанные гниющими верёвками.

Тело и ум Хаору вялы и ленивы, в глубине души он боролся с завистью к деятельным людям, у которых, он знал, бывали достижения и радости, тогда как свою бесполезную жизнь на старой джонке парень откровенно прожигал – в увеселительных заведениях с компаниями бродяг. Он жил правилами, непонятными Шиничиро, обитал в мире туманной мглы, проникнуть в неё было трудно, почти невозможно. Хаору, впадая в депрессию, мог днями молчать или часами бормотать одно и то же. Порой не замечал он ни вещей, ни людей, если они так или иначе не попадали в приход или расход его обособленной жизни.

– Ты ведь не захочешь попасть в лапы старого Кендзо и пострадать как мой сообщник?..

– Сдурел, что ли? – увеличились маленькие серые глаза проводника, взгляд прояснился, парень будто вмиг освободился от похмелья. Разгладилось помятое от сна лицо. – Убираемся отсюда!

Хаору запахнул кимоно, скомкав, подобрал вещицу в траве, и, разглядев, изумился. Короткий кинжал, украшенный синими, красными и чёрными камнями, наверняка драгоценными. Лезвие изогнутое, с двумя выломанными зубчиками, испачкано в запёкшейся крови. Ножны отсутствовали. Глаза парня заблестели, он чихнул – от рукоятки пахло кисло-сладким ароматом.

– Садись за механизм, подымай паруса – позвал Шиничиро, высунув голову из окошка. – Я – на корме, возьму весло.