Идальго Иосиф

Раздался сильный стук в дверь, и в комнату, не дожидаясь разрешения, вошел альгвазил. Его одежда была в пыли, лицо раскраснелось – человек торопился, не жалея ни себя, ни коня.

Присутствующие повернули головы в сторону вошедшего – напряженно, с недоверием глядя на него. Альгвазил прямо с порога, не обращая внимания на присутствующих, и обращаясь только к Иосифу, сказал:

– Меня, и альгвазилов из других городов, вчера подчинили Инквизиции! Теперь нами будут командовать монахи. Они не будут убивать сами, они будут делать это нашими руками! Это приказ короля и он не обсуждается! – с горечью в голосе сказал он. – Но, с другой стороны, это хорошо, потому, что мы будем знать их планы. Я поговорил с теми альгвазилами, которым я могу доверять, и которые разделяют мои взгляды на Инквизицию, и они согласились помочь вам. Евреи должны уходить группами не более двухсот человек, с промежутками в два – три часа. Следом, под нашей охраной, под видом товаров испанских купцов, и другими дорогами, мы отправим ваш скарб. Альгвазилы будут сопровождать караваны до границ своих владений и передавать их друг другу. Все это не должно продлиться более трех-четырех дней, поэтому берите только самое необходимое, и только тех людей, которые смогут выдержать дорогу. Все группы должны встретиться в условленное время и в условленном месте на границе… ну, а дальше – вы сами. Время и место встречи я, по понятным причинам, пока, сказать не могу. Мы рискуем больше, чем вы! Ты готов, Иосиф, назвать людей, с которыми мы будем иметь дело? Я должен передать их имена альгвазилам. Альгвазилы будут общаться только с ними! Остальные не должны не только разговаривать, даже приближаться к нам… Деньги отдадите на границе. Это все!

– Хорошо! Мы будем соблюдать осторожность. А люди… Они все здесь… – Иосиф развел руками – и они все слышали. Это – лучшие из нас, и они не подведут.

– Я очень на это надеюсь. – Ответил альгвазил, пристально оглядев присутствующих…

Иосиф был разочарован: слишком много людей пошли за Кордобой. Он прекрасно осознавал, что уговорить всех покинуть страну было невозможно, но надеялся, что тех, кто поверит ему, будет намного больше. «Ну, что ж, каждый решает для себя сам. Жаль, что Якоб оказался в другом лагере. С его деньгами и авторитетом среди евреев можно было бы добиться большего успеха», – думал он.

Прошло уже больше двух часов с того времени, как последний посетитель покинул дом, а Иосиф все медлил возвращаться в Толедо. Здесь было тихо и уютно, здесь не было страха, здесь можно было спрятаться от жизни, попытаться обмануть судьбу…

Тихо скрипнула дверь, и в комнату заглянул человек. Он осторожно посмотрел по сторонам и, увидев Иосифа, вошел. Это был Кордоба.

– Ты один? – спросил он.

– Да! – удивился Иосиф. – Что-то случилось?

– Случилось, случилось, – проворчал Кордоба, плюхнувшись на стул.

Он вытянул ноги, вытер платком капли пота на лице и, не глядя на Иосифа, пробурчал:

– Надо поговорить. Я два часа подстерегал тебя на дороге в Толедо, а ты вот тут, в доме, прохлаждаешься, – обиженно произнес он. И, не дождавшись ответа, продолжил: – Принеси вина, что ли, во рту пересохло.

Иосиф принес кувшин, молча поставил его на стол и сел напротив. Тишина длилась довольно долго. Кордоба внимательно рассматривал свои сапоги, иногда бросая быстрые взгляды на Иосифа.

– Так кто тебе сказал? – наконец прервал он молчание.

Иосиф пожал плечами.

– Ладно, можешь не отвечать, – махнул рукой Кордоба. – Я и сам знаю. Твой друг – да Гамма! Что, не так?

– Не все ли равно – кто? Важно, что это правда.

– Правда!.. Мало ли у кого какая правда! Свиньи, грязные свиньи! – Кордоба ударил кулаком по столу. – Стоило одержать одну победу над маврами, как это сразу вскружило им головы. Скажи, скажи мне, – Кордоба перегнулся через стол и схватил Иосифа за руку, – что они без нас стоят? Без врачей, ученых, банкиров? Они хотят отобрать у нас деньги и пополнить свою казну? Но деньгами еще надо суметь правильно распорядиться…

– Зачем ты мне это говоришь, Якоб? Я все сам знаю, только изменить ничего не могу, – перебил Иосиф.

– А ты пробовал изменить? – живо отреагировал Кордоба. – Сразу – бежать! Где нас ждут? Скажи, если знаешь?

Иосиф разозлился.

– Ты хочешь, чтобы я тебя уговаривал? И не подумаю! Оставайся здесь. Выкрестись и сохрани свои богатства. Только надолго ли? Ты что, перестал соображать, Кордоба? Или ты не знаешь, что за последние десять лет инквизиция сожгла более двух тысяч маранов? Только за то, что одни из них надели в субботу праздничную одежду, а другие помылись в теплой воде? Выкрестись, и, может быть, тогда ты превзойдешь самого Фернана Фалькона – доносчика и убийцу. Сколько сотен раз на судилищах инквизиции он произносил фразу «Еврей во всем!», – отправляя своих бывших единоверцев на костер? Я бы никогда отсюда не уехал, если бы знал – как остаться? – грустно закончил он.

– Да, я сам все это понимаю! Не думай, что умный ты один. Но, бежать, не попытавшись бороться… – покачал головой Кордоба.

– С кем ты хочешь бороться? – не дал ему продолжить Иосиф. – С королем? Инквизицией? С тысячами доносчиков, надеющихся выловить в твоей крови жалкую монету – награду за человеческую смерть?

Кордобу передернуло от этих слов.

– Не дай Бог, не дай Бог! – замахал он на Иосифа руками. – А куда направишься ты? – вдруг спросил он.

– Пока не знаю… Наверное, в Германию… Там сейчас бурно развиваются города, науки, ремесла. И они более веротерпимы, а главное – там нет инквизиции.

Кордоба заерзал на стуле.

– Ты потерял рассудок, Иосиф! Какая веротерпимость? Не так давно евреев изгоняли из Кельна, Аугсбурга, Майнца! Ты знаешь об этом? И потом, там же холодно!

– Зато здесь скоро станет жарко! – парировал Иосиф.

– Ладно, давай успокоимся. Страх и паника – плохие советчики. Надо искать выход, – примирительно сказал Кордоба.

– Да, я спокоен. Только выхода в моем спокойствии не больше, чем в твоем страхе. Надо уезжать из страны. А все остальные выходы ведут в могилу, – вздохнул Иосиф.

– Бежать… бежать… Для меня это хуже смерти! Все мое богатство, ты же знаешь, – корабли, склады с товарами. Дома…

– Хватит! – перебил его Иосиф. – Ты вернулся сюда для того, чтобы мы вместе оплакали твои корабли? Я тебе сочувствую. Что дальше?

– А дальше мы с тобой пойдем к Торквемаде!

Иосиф вскочил и уставился на Кордобу широко открытыми от удивления глазами.

– Ты что, Кордоба – упал по дороге с коня? Или твои мозги утонули вместе с кораблями? Кто тебя к нему допустит? И о чем бы ты стал говорить с ним – главным нашим врагом – фанатиком и убийцей?

Кордоба с трудом поднялся и подошел вплотную к Иосифу. Они стояли так близко друг к другу, что Иосиф почувствовал дыхание Якоба. Почти физически ощутил, что их глаза, лишенные свободного пространства, готовы слиться, перетечь наполнившими их до предела отчаянием и болью. Но мгновение спустя он уловил во взгляде Кордобы, что тот знает нечто, что может дать евреям надежду.

– У тебя есть план? – спросил он, сделав шаг назад.

– План – не план, но лучше, чем ничего, – невесело улыбнулся Кордоба. – Лет пятнадцать тому назад, я очень удачно торговал с маврами в Севилье. Сам знаешь, какие хорошие были времена! Они покупали все, без разбора – лошадей, ткани, провизию. Платили, не торгуясь – чистым золотом. Это длилось несколько лет, пока на границе не начались волнения и грабежи. Именно тогда, я присмотрел у мавров молодого сильного раба и выкупил его. Юноша оказался не только хорошим охранником, но и очень смышленым, способным выполнять деликатные поручения. Он прослужил у меня пять лет, и я отпустил его на волю. Прошло время, и я забыл о его существовании. Но прошедшей весной, во время религиозного шествия в честь святого Доминика, я увидел во главе процессии, рядом с генералом инквизиции, знакомое лицо. Сначала я подумал, что ошибся – слишком невероятным было предположить, что этот дородный, богато одетый церковник – мой бывший слуга Алонзо. Видно, я очень пристально рассматривал монаха, так как он почувствовал мой взгляд в толпе праздных зевак и обернулся. Наши глаза встретились, и он равнодушно пошел дальше. Я понял, что, действительно, ошибся. Однако, спустя несколько дней, этот человек посетил меня. Это был – епископ Алонзо! И это был тот самый юноша! Он узнал меня тогда, и он никогда не забывал, что я спас его из плена. В общем, сейчас он наиболее приближенное и доверенное к Торквемаде лицо, и он сделает все возможное, чтобы допустить нас к нему.

– Это, конечно, великолепно, но даже попав к Торквемаде, надо еще и добиться того, чтобы он нас выслушал. И, потом, что мы будем ему говорить? Чтобы он оставил евреев в покое? Это опасное безумие, Якоб! – покачал головой Иосиф. – Мы только вызовем гнев этого фанатика.

– При обычных обстоятельствах – да! Но у меня есть нечто, что может стать предметом хорошего торга с инквизитором. И, как знать, может так статься, что Торквемада будет вынужден заступиться за нас перед их королевскими величествами. А влияние Томазо на королеву известно всем. Поверь, Иосиф, это хороший шанс! И скоро мы с тобой сможем убедиться – насколько.

Иосиф, отпустив поводья, медленно ехал по городу. Он внимательно смотрел по сторонам, вглядываясь в знакомые до боли дома, церкви, фонтаны. Въехав на улицу Делья Нуово, он остановил коня перед потемневшими от времени, обожженными щедрым солнцем стенами школы, где он провел десять самых лучших и беззаботных лет. Тогда он знал уже, думал, что знал, чего хочет, и что будет делать, когда станет взрослым и богатым. Сейчас, став и тем и другим, он понимал, что не знает, что делать дальше. Иосиф не хотел бежать отсюда – от этой школы, этих домов, стоящих вокруг, и десятки лет строго взирающих своими узкими, как бойницы, окнами-глазами, на суету снующих мимо людей. За каждым из этих окон была жизнь – со своими радостями и горестями, такими, как у всех остальных, или отличная от других жизней. Но, какой бы она ни была, – она останется в этих стенах, но уже без него. И эти строгие и равнодушные окна будут по-прежнему, молча смотреть на улицы, по которым уже больше никогда не пройдет Иосиф.

Он спешился, подошел к школе и, опустившись на одно колено, отколол ножом маленький кусочек штукатурки… положил в карман и, не оглядываясь, пошел прочь. Ему пришлось задержаться – дорогу переходила большая группа монахов-доминиканцев. Они шли медленно, как всегда с глубоко надвинутыми на голову капюшонами, смиренно опустив глаза в землю… Как всегда?.. Иосиф подумал, что походка их стала более деловитой, в согнутых спинах, едва уловимая, чувствовалась сила, которую может дать только власть, неограниченная и непререкаемая – власть над жизнями и душами людей. Они шли серой, плотной толпой, ни на что и ни на кого не обращая внимания. Серая масса, – подумал Иосиф – …скоро она заполнит все щели, заползет в дома и души людей. И не будет от нее спасения… потому, что она – серая! Страшный цвет – цвет отчаяния и безысходности, цвет украденного у людей солнца…

Он пропустил шествие, и, уже ступив на мостовую, – обернулся. Монах, шедший последним, откинув капюшон, в упор смотрел на него. Его взгляд колкий и цепкий, пристально, с каким-то вожделением, жадно ощупывал Иосифа – его богатую одежду, массивную золотую цепь на шее, шляпу, украшенную жемчугом. Он смотрел и запоминал – запоминал все: до мельчайшей детали, до пыли на украшенных золотой вязью сапогах Иосифа. Их глаза встретились. Рот монаха искривился в усмешке. Он с сожалением оторвал взгляд от Иосифа и, надвинув на глаза капюшон, засеменил прочь, влившись в серый поток. В эту минуту Иосиф решил окончательно.

– Бежать! Без оглядки и сожаления. Пусть эта страна, его страна, захлебнется в этом сером потоке. В этом балаганном представлении для меня нет роли, – подумал он, садясь в седло.

Иосиф, находясь все еще под впечатлением встречи с монахами, зашел в синагогу. Был обычный будний день, и, кроме нищих, сидящих в пыли у главного входа, и служек внутри, в синагоге никого не было. Ребе Гершля он нашел в полутемном молитвенном зале. Старик, подслеповато прищурившись, натирал ветошью золотую минору. Иосиф несколько минут постоял на пороге, наблюдая за действиями Гершля и внимательно осматривая зал. Ничего не изменилось в нем со времени, когда Иосиф еще ребенком, ерзая во время молитвы на жесткой скамейке, пытался дотянуться ногами до пола. Высокие стены, драпированные красным бархатом, полукругом сходились к огромной шестиконечной звезде, подвешенной на коротких цепях к потолку. Скамьи красного дерева, выстроившиеся в затылок по обе стороны широкого прохода, были натерты до немыслимого блеска; по обе стороны от кафедры, стояли два изящных золотых подсвечника, отражая причудливые изгибы пламени горящих в них свечей. В этом зале сегодня, как и сотню лет назад, все жило отдельной, отличной от мирской суеты жизнью. Только сейчас это не радовало, как раньше, Иосифа. Не было у него ощущения торжественности и благоговения, которые возникали всегда, когда он переступал порог этого зала. Тревога последних дней сжала в горький комок его сердце. И сейчас он прощался со всем этим…

Иосиф переступил порог и несколько раз кашлянул, привлекая внимание Гершля. Старик вздрогнул, бережно поставил на пол минору и, прищурившись, внимательно посмотрел на Иосифа:

– Кто здесь? – проговорил он, не узнав в темноте вошедшего.