Женька, или Одноклассники off-line

Октябрь, 1990

Меня по-прежнему не тошнило, с Женей мы помирились, к свадьбе все было готово, учеба не клеилась, так как было не до нее. То есть в институт мы исправно ходили, но часто пропускали первые пары, а на остальных слушали преподавателей вполуха. Сразу после свадьбы мы собирались ехать за шмотками в Китай, официально назвав эту поездку «свадебным путешествием». Женя твердо намеревался начать зарабатывать деньги и первый пробный камень в этом направлении был запущен в сторону китайской границы. Подбиралась компания в основном «бывалых» шопников, но в каждую такую поездку брали всех желающих что-то сделать на ниве одевания нашей страны, поэтому нас тоже взяли и даже обещали показать, где и что надо покупать. Вопрос «на что покупать» стоял более остро, но всем было строго велено в качестве свадебного подарка нам дарить деньги, и вскрыв подарочные конверты с деньгами мы поняли, что стартовый капитал у нас все-таки есть.

Родители были против подобного вложения денег. Они работали на государственных предприятиях и считали, что нам надо тихо-мирно заканчивать институты и идти куда-нибудь работать. То, что это «куда-нибудь» имеет весьма призрачные перспективы, особенно для Женьки с его инженерно-техническим высшим, для них существенной роли не играло.

Мы с Женей объединились и единым фронтом, как уже семья и совершенно отдельная ячейка общества, отстояли свое право на поездку. Мои родители и Женина мама поохали, пообсуждали всласть наш поступок, но вынуждены были смириться. Мы сидели в моей комнате и праздновали победу оставшимся после свадьбы вином.

* * *

Ой, свадебку-то видел. Шел как раз в продовольственный за подсолнечным маслом. Воняет оно – страсть! Но надо ж на чем-то и жарить. Тут мать права. А моя соседка выкатила из подъезда в этаком белом пышном платье, как из детских фильмов про сказки. Принцесса! Я встал, полюбовался. Думаю, живи, дура, пока. Такую красотищу даже жаль по голове бить. Но может чего и придумаю за годы-то тренировок!

Ноябрь, 1990 – февраль, 1991

Перелет в Китай проходил в дружеской пьяной обстановке. Весь самолет летел на Восток с одной целью, и в этом едином порыве пил за успех предприятия. Мы с Женей составляли небольшое исключение из общего правила – мы летели в свадебное путешествие, во-первых, и только во-вторых, в шоптур.

В Пекине нас поселили в дешевенькую гостиницу, с дрянными номерами, но зато она находилась недалеко от огромного рынка, забитого дешевыми китайскими товарами. Чего там только не было! Сначала мы пытались что-то выбирать, но товарищи нас быстро просветлили на этот счет: выбирать не надо, надо брать кучей. Кучу легинсов, кучу блузок, кучу юбок. Желательно на резинке, единого размера для всех комплекций, и разных цветов – чем ярче, тем лучше.

Тем не менее, мы не забывали, что путешествие свадебное. Кроме посещения рынка мы много гуляли по городу, фотографировались, ели палочками китайскую еду. Женя вел умные деловые беседы с «бывалыми» членами группы, выясняя, где и как все это купленное барахло лучше сбывать.

После этой поездки вдвоем мы в Китай съездили еще один раз, снова совместив приятное с полезным, и отметили там Новый 1991 год. Меня продолжало не тошнить, но в январе уж больно долгой была задержка месячных, и гинеколог вынесла свое заключение: беременна. Я задала очень интересующий меня вопрос:

– Почему меня не тошнит?

– А почему это всех должно тошнить? – вопросом на вопрос ответила врач. – Не тошнит, и Слава Богу.

Я испугалась, потом обрадовалась, потом опять испугалась и в этом полном смятения состоянии со стопкой направлений на анализы вернулась домой. Женьки еще не было – он после института обычно мотался по рынкам, следя за сбытом наших шмоток и налаживая новые контакты в этой «рыночной» экономике. Я терпеливо ждала, одновременно пытаясь найти у себя хоть один признак беременности, кроме отсутствия месячных. Признаков не было. Машку мучил токсикоз до сих пор, еще она периодически грохалась в обморок, и вообще ей свет белый был не мил.

Я же беременна оказывается была еще с Нового года и при этом бодро его отпраздновала в Китайской столице, прилетела обратно на Родину, сдала успешно (несмотря на полное отсутствие предварительной подготовки) зимнюю сессию и снова собиралась на каникулы лететь с мужем в полюбившуюся страну, столь славно и в больших количествах шьющую одежку. Надо сказать, шмотки разлетались быстро, причем часть из них продавалась по знакомым еще до попадания на рынок. Женька поставил себе цель купить нам квартиру и поэтому сбавлять темпы не собирался. В нем явно проснулся талант коммерсанта. Я с ним ездила за компанию, да и килограммов веса на двоих было положено больше.

К приходу Жени я уже твердо решила с ним лететь, несмотря ни на какое свое положение, так как признаки этого самого положения так и не давали о себе знать. Это были мои планы, которые рухнули менее чем через час.

Женька поужинал, и я потащила его к нам в комнату – делиться новостями. Меня обняли, поцеловали много-много раз, и … велели ну теперь уж, наконец, сидеть дома! Я не хотела сидеть дома! Но Женька проявил твердость – мне надо беречь здоровье, хорошо питаться и писать диплом. Про диплом было верно подмечено – его сдача надвигалась неумолимо, теперь у меня, правда, будет козырь – беременность, которая станет заметна к моменту защиты. А беременных у нас в институте побаивались и старались сильно их на экзаменах не мучить. Это было уже не раз проверено на залетавших в предыдущие годы однокурсницах.

* * *

Этот Новый год отмечали в ЖЭКе. Мужики собрались, тетки. Сели хорошо так отметили. Я много не пью, но в ЖЭКе обязательно надо. Иначе, вроде как, не свой. Палыч, как всегда, узюзюкался и ушел в запой. У кого если чего ломалось по нашей части после праздников, то я ходил один. Зато перепадало мне и бутылок и денег. Я старательно тыкал, иногда все сразу и чинил. Иногда не сразу, иногда вырубало другие квартиры зараз. Но так ничего. Все рады были, что я трезвый. Это ж редкость, когда из ЖЭКа и трезвый. То есть даже и не починил, а уже радость, что трезвый пришел.

«… совершено убийство. Несмотря на то, что нападение было осуществлено днем, свидетелей преступления нет. Убитый является студентом одного из московских вузов. Милиция пытается выяснить мотивы…» (Газета «Вечерние новости», 25 февраля, 1991 г.)

Весна-лето, 1991

Время летело быстро, несмотря на то, что меня теперь пестовали, холили и лелеяли и, несмотря на отличное самочувствие, держали под домашним арестом. Условно, конечно, под домашним – меня выпускали в институт (Женька, правда, пытался меня туда каждый раз провожать и встречать, это осложнялось тем, что он работал, и у меня была возможность посидеть иногда с подругами в кафе), меня выгуливали в парке. Женя мотался в Китай, к которому вскоре прибавилась Польша, работал, пытался как-то писать диплом, а я тухла дома в полном безделье.

Можно было, конечно, из дома слинять, но мой муж названивал мне домой из всех находящихся вблизи телефонов (до мобильных еще дожить надо было) и если меня не было дольше положенного, то он начинал дико волноваться и нестись домой на всех парах, чтобы узнать, не случилось ли чего.

В апреле родилась девочка у Машки. Родилась в страшных муках, в обыкновенном советском роддоме без излишних удобств, очень меня этим всем напугав. Вся семья в срочном порядке бросилась искать знакомства в приличных родильных заведениях. Все первые месяцы я вела себя тихо и спокойно, устраивая периодически своему мужу встряски только тем, что сбегала от его неусыпного контроля на какие-нибудь институтские тусовки, а тут у меня началась форменная истерика. И объяснялась она просто – по месту прописки роддом у меня с Машкой был общий. В нем рожать после ее рассказов я отказывалась категорически.

В итоге меня определили в Центр матери и ребенка. Рожать в нем было положено женщинам с патологиями, но по блату можно было и без них. Мне выписали направление, и я немного успокоилась.

Летом Анька, наша бывшая одноклассница, закончившая кое-как институт, по причине углубленного занятия продажей квартир, предложила и нам квартирушку недалеко от метро Белорусская. Квартирка была двухкомнатной, очень запущенной, но с другой стороны, и не очень дорогой, так как ее хозяева уже давно жили в Израиле и хотели сбыть свою жилплощадь побыстрее. Женька пересчитал накопления, коих оказалось немало вследствие активной торговли китайско-польским товаром, родители добавили, напрягшись ради такого дела, и мы совершенно неожиданно въехали в собственную квартиру.

На ремонт денег не было совсем. На мебель тем более. Все что стояло в обшарпанных стенах принадлежало давно съехавшим на Землю обетованную хозяевам.

18 августа мы первый раз ночевали на новом месте, а с утра девятнадцатого позвонил папа и сказал, что в стране переворот. Спросонья мы не совсем поняли, что случилось, но чуть позже Женька уже быстро начал собираться на работу. Они с друзьями к тому времени открыли в подвале маленькую фирмочку, в которой и занимались своим небольшим купи-продай бизнесом. Женька ехал «согласовывать действия».

Я высунулась на улицу, несмотря на строжайший запрет высовывать туда свой нос. Закупила все, что продавалось в соседних магазинах (а продавалось, надо отдать магазинам должное, немного) и быстренько вернулась обратно. Мне было не по себе. Позвонить Женьке было некуда – мобильные все еще ждали своего часа, а в подвал телефон еще не установили. То есть теоретически он был, но спаренный с соседним детским центром, расположенным в том же подвале, но с гораздо более солидным сроком существования. Если в центре никого не было, то и в Женькину комнату дозвониться было невозможно, так как по каким-то загадочным причинам звонок проходил только к детям, и Женька его просто-напросто не слышал. Заведующая детским центром брала трубку, и если звали моего мужа, она со всех сил дубасила ему в стенку и орала для надежности: «Женяяяя! Возьми трубку!»

В тот день в детском центре, видимо в связи с путчем, не работали. А может быть ГКЧПисты отключили им связь. Не знаю. Но я сидела и волновалась, хотя мне это категорически воспрещалось в моем положении. До родов оставалось буквально несколько дней, а тут на тебе.

Чтобы усугубить положение, по телевизору гнали классику. Я ела все, что подворачивалось под руку, и очень жалела, что нельзя выпить. Периодически мы перезванивались с родителями и обсуждали последние новости. Почему-то, несмотря на все неудобства перестройки, никому не хотелось обратно в коммунизм. Я печально смотрела на сваленные в одной из комнат мешки с китайско-польским товаром, вспоминала Пекин и думала о том, что же мы будем со всем этим теперь делать.

Примерно к девяти часам вернулся Женька. Ему тоже было как-то невесело. Он выгреб на работе все деньги из сейфа, а своим торговцам велел пока сидеть дома. Я накрыла на единственный бывший в нашем распоряжении стол, который стоял в большой комнате, ужин, мы включили доставшийся нам в наследство черно-белый телевизор и уставились в экран. С него нам в программе «Время» стали вещать несколько товарищей с унылыми, постными физиономиями. Стало совсем безрадостно. Малопьющий Женька попросил водки. Я тоже поставила себе рюмку и плеснула в нее сок. Мы чокнулись за здоровье Горбачева и грозно посмотрели в сторону телевизора. Он продолжал нести полную околесицу про возвращение социализма, коммунизма и всеобщей справедливости. Оказалось мы успели как следует подзабыть, как все это когда-то было.

Я предложила открыть заначенную банку красной икры. Женька был «за». Часам к двенадцати мы съели все, что могли, Женя выпил под всю эту праздничную закуску бутылку водки, я допила сок. Страшно захотелось спать – все-таки папа нас рановато разбудил в тот день своим утренним звонком. Разобрав диван, мы тут же уснули, перестав мучиться за судьбу страны.

На баррикады вследствие моего интересного положения решено было не идти. То есть по этому поводу даже не велись дебаты. При всем моем активном образе жизни и передовом мышлении я не особенно туда и рвалась – видимо сработал материнский инстинкт. Единственное, чего нам серьезно хотелось на данный момент было не сохранение демократии и гласности, а завершение всей этой катавасии. По Москве ездили танки, и мы боялись, что если что, то не сможем доехать до роддома.

Впрочем ситуация довольно быстро нормализовалась. Уже на третий день путча стало ясно, что он проваливается потихонечку. Штурмом взять Белый дом не удалось. Народные герои взгромождались на танки и толкали речи. Царила всеобщая эйфория. Я сидела не у дел. Явно пропускала самое интересное.

Вскоре после путча случились-таки роды. Доехать до роддома мы уже могли без всяких проблем. Все Машкины ужасы меня миновали, волновала только несколько испорченная процессом фигура. Мне приносили на кормление нашего мальчика, и я называла его Малышом – мы с Женькой так и не удосужились за все девять месяцев придумать ему имя. Так как я в детстве очень любила книжку «Малыш и Карлсон», и мне очень нравился сам Малыш на иллюстрациях к этой книжке, то и своего мальчонку я с удовольствием называла по «имени» главного героя.

Малышом Саша у нас так и остался потом на многие годы. Даже когда он превратился в огромного дядьку и просил все-таки перестать называть его «этим дурацким прозвищем», у нас то и дело срывалось с языка: «Малыш!»

* * *

Две галочки в голове, две! Это хорошо запомнилось. Но тут я оторопел – моя одноклассница из соседнего подъезда съехала! Это ладно я просек, а если бы не просек? Ищи-свищи. Они правда уехали недалеко. Но пока б нашел. Изнервничался б. Но родители ее на месте. Так вот и просек. К ним-то она ходит в гости. И мне на вопрос: «как дела?», отвечает: «отлично, купили квартиру с Женькой». Я думаю, во блин! Ну и еще она беременная. Ладно, нашелся тут еще один из другого района. Тоже случайно вычислил. Как в детективе, шел за ним прям от нашего метро до его нового места дислокации.

Тут еще случился путч. Я пошел защищать демократию на баррикады. Мать говорила не ходить. Она хотела, чтоб эти обратно коммунизм ввели. А я думаю, хоть какое в жизни разнообразие, схожу на баррикады. А там – едят, пьют, речи произносят, братаются. Весело. Такого потом ни разу не припомню. Даже на День города так весело не было. Все не то. Тем более, что три дня. Меня в ЖЭКе считали героем. Палыч так и сказал: «Ты у нас герой! Отстоял демократию. На хрен не нужна, а обидно бы было все-таки, если б не отстоял!» Так я матери повторил слова Палыча. Говорю: «На хрен, мать, она не нужна, но ведь Палыч-то прав. Обидно было б, если б не отстояли». Она потом радовалась, потому что мне даже премию дали по такому случаю. С войны-то и то не так встречали. Одно слово, герой.

Осень, 1991

Осенью я кормила Малыша. Вот и все мои занятия. Пеленать, кормить, купать и не забывать есть самой. Впрочем, забыть об этом было сложновато. Женька приставил ко мне свою маму, которая ходила в НИИ, фактически ничегошеньки там не получая ни в аванс, ни в зарплату. Беспокоясь по укоренившейся привычке по поводу своего стажа и будущей пенсии, Женина мама совсем увольняться с работы не стала, а перевелась на полставки. Таким образом, у меня с одной стороны было свободное время, с другой, мне сложно было быстренько похудеть и обрести прежнюю стройную фигуру, так как меня усиленно кормили во благо кормления мною Малыша.

Машка все время твердила о том, как мне повезло с мужем, свекровью и друзьями – муж привозил из Китая и Польши вещички сыну, свекровь помогала с ним возиться, а подруга, имевшая в США родителей, работавших там по контракту, привозила мне памперсы. Много, конечно, памперсов не привезешь, но я их экономила и использовала по ночам и на прогулках. Та же «американская» подруга, уже имевшая двухлетнего ребенка, рассказала, как сделать памперсы многоразовыми, и я упорно их расстилала и сушила, и вставляла внутрь новую «начинку» из имевшегося в наличии подручного материала. По определенным причинам некоторые приходилось выбрасывать сразу, но в общем и целом, жизнь сильно облегчалась.

Ремонта наша квартирка пока так и не дождалась. Женька решил нам с Малышом снять дачу следующим летом и сделать в наше отсутствие ремонт. Мебель мы тоже не покупали, единственным мало-мальски обставленным местом была детская – там стояла кроватка, письменный стол и два кресла. Письменный стол мы купили для пеленания на нем Малыша и для того, чтобы Женька за ним мог считать свои прибыли и убытки. Стул Женя забирал по мере надобности из большой комнаты и садился за выделенный ему краешек стола. За большим столом мы ели, и на нем множились разные бутылочки, баночки и кастрюльки – на кухне-то с мебелью тоже было небогато.

Два кресла предназначались для меня и того, кто «сидел» с Малышом. Чаще всего этим человеком была Женькина мама, но периодически ее кто-нибудь из других родственников сменял. И если я на своем кресле кормила ребенка, то няни на своем в основном читали, следя за сном младенца. Когда Малыш спал, я занималась своими делами или тоже спала. Остальные же считали своим долгом блюсти его сон неусыпно, поэтому рядом с гостевым креслом на полу росла кучка прочитанных книг. Иногда Женька, подходя к кроватке, чтобы сделать Малышу козу, просматривал книжную кучу и выбирал оттуда что-нибудь себе.

* * *

«Происходит уже третье похожее убийство. Удар нанесен по голове тяжелым предметом. В этом случае милиция сообщает, что убитый явно был знаком с убийцей. Он не пытался убежать или бороться… Свидетелей нет… студентом московского вуза…» (Газета «Вечерние новости», 20 сентября, 1991 г.)

Зима, 1991-1992 год

Новый год мы отмечали с родителями дома. За несколько дней до праздника Женька воплотил в жизнь мою давнишнюю мечту – он приволок домой огромную живую елку! Так как в большой комнате мебели было немного, елка вписалась во все оставшееся свободное пространство легко.

Когда мы ее нарядили, Малыш, несмотря на свой совсем еще небольшой возраст, оценил наши усилия. Он охал и ахал, сидя то у меня, то у Женьки на руках, и заставлял нас в сотый раз ходить вокруг блестящей красавицы. Малыш улыбался во весь свой беззубый рот и смешно покачивал головой из стороны в сторону. У него были Женькины голубые глаза, и в этих огромных блюдцах, отражаясь, сверкала елочная мишура.