Инспектор и бабочка

Хоть какое-то утешение.

– Бледный, как поганка. Со светлыми волосами. Вы можете справиться о нем у полиции. А за пару недель до этого утонул бедняга Андрес. Его я знала, он держал кофейню в квартале отсюда. Теперь там всем заправляет его брат Питер, и дела идут все хуже. А все потому, что Андрес был умником, а Питер – самый настоящий осел. А еще поговаривают, что Андрес влюбился в какую-то женщину… Она всего лишь зашла выпить кофе, и вот, пожалуйста, такие последствия! Никто толком не успел разглядеть эту дамочку, но только Андрес стал сохнуть прямо на глазах. А потом и вовсе свел счеты с жизнью. Хотя особо впечатлительным человеком я бы его не назвала… Любовь иногда проделывает с людьми страшные штуки, милый мой.

Страшные штуки.

Опасные, как мускус из флакона «Cuir Mauresque», намертво приклеившийся к коже инспектора.

Городские сплетни полугодичной давности не слишком-то интересуют Субисаррету, но в этом есть и положительный момент: наваждение кончилось. От червей и ракушечных створок не осталось и следа, на лице фламандки снова играет безыскусный здоровый румянец, – что ж, пора выбираться из чулана на свет божий и заняться, наконец, башней Белфорт и окрестностями.

– И знаете, что я вам скажу? От Андреса в последние дни его жизни пахло так же, как от воды под мостами.

Час от часу не легче, коренные жители Брюгге, несмотря на наплыв туристов с ноутбуками, фотоаппаратами и мобильными телефонами, все еще пребывают в мрачном, опутанном суевериями средневековье.

– И от вас идет тот же запах.

– Я не понимаю…

– Берегите себя, вот и все, что я хочу сказать. Вы долго пробудете в Брюгге?

– Пару дней.

– Не хотите остановиться в комнате, которую занимал ваш друг? Как раз сейчас она свободна, так что можете оставить там свои вещи. Больше, чем с господина Репольеса, я с вас не возьму.

Интересно, речь идет о сорока евро или о семидесяти пяти, уже уплаченных Субисарретой? Инспектор напряженно думает о цифрах, лишь бы не думать о воде под мостами. О ее запахе, который хозяйка назвала «опасным». Это было еще до того, как ее губы превратились в створки мертвой раковины, и неизвестно, как выглядело бы слово «опасный», пропущенное через острые, зазубренные края.

Сними кожу с опасности, сдери продубленную шкуру – что останется в итоге?..

Вещей у инспектора еще меньше, чем у Альваро, а дорожный саквояж заменяет маленькая спортивная сумка через плечо. И из всех туалетных принадлежностей в наличии имеется только зубная щетка, даже бритвенного станка он не прихватил.

Сорок евро или все же семьдесят пять?..

– Как мне найти башню Белфорт?

– Дойдете до Рыночной площади, это в десяти минутах отсюда. Там башня и стоит последние семь столетий. Так мне придержать для вас номер?

«Королева ночи» не показалась Субисаррете слишком уж многонаселенным местом, за то время, что он находится здесь, ни один человек не вошел в нее и ни один ее не покинул, и под сводами пансиона стоит звенящая тишина. Может быть, а может быть, и нет, – хочется ответить Икеру: расслабленно, уклончиво, в стиле пропавшего Альваро. Но, подумав, он отдает предпочтение первой части:

– Может быть. А как называется та кофейня? – еще один ненужный вопрос. Быть может, самый бессмысленный за сегодняшний день.

– Которая принадлежала покойному Андресу?

– Да.

– «Старая подкова». Только с тех пор, как Андреса не стало, кофе там испортился, не говоря уже о горячем шоколаде. Если хотите перекусить, могу посоветовать вам пару приличных мест… И еще у нас в Брюгге есть отличные пивоварни.

– Спасибо, но «Старой подковы» будет вполне достаточно.

– Ну, как знаете. Только не говорите потом, что я вас не предупреждала.

Икер вовсе не собирался пить кофе в «Старой подкове», но вдруг туда полгода назад, когда все было в порядке с кофе и горячим шоколадом, заглядывал Альваро? Подобного развития событий исключать нельзя, ведь кофейня находится совсем рядом. К тому же Альваро любил посидеть в тихих, пропитанных кофейным духом местах с блокнотом и карандашами. Правда, блокнот Альваро покоится теперь в кармане Икерова пиджака, но нет никаких гарантий, что он был единственным. Еще один блокнот художник мог взять с собой, ведь сидеть сложа руки и не рисовать, это так не похоже на Альваро, каким его знал Икер.

Каким его знал – то-то и оно!

Существенная поправка.

Может ли Икер с уверенностью сказать, что Альваро периода Доломитовых Альп и Альваро, позвонивший ему за день до отъезда в Брюгге, – один и тот же человек?

Нет.

Работа была смыслом его жизни, потому и факт, что он попросту забил на персональную выставку («К черту Мадрид!»), променял столь эпохальное событие на скоропалительный отъезд в какой-то там Брюгге, выглядит невероятным. Как будто Брюгге, простоявший на одном месте уйму столетий, не мог подождать его еще несколько дней… Человек, с которым Икер разговаривал по телефону в последний раз, вел себя совсем не так, как обычно ведет себя Альваро. Но в том-то и загвоздка, что этот человек и был Альваро, его голос ни с каким другим не спутаешь: мягкий, чуть глуховатый, обволакивающий. Такие голоса нравятся женщинам и не очень нравятся собакам. Впрочем, собак Альваро никогда не заводил. И к кошкам тоже был равнодушен. Да и женщины, в отличие от работы, не были смыслом его жизни. Скорее, приятным дополнением к ней. «Приятным», другого слова не подберешь. Не особо обременительные для души и кошелька романы и такие же безболезненные расставания. Ничто не могло выбить прежнего Альваро из колеи, а новый… Новый явно был чем-то озабочен. Взволнован. Отсюда и спонтанные решения, необдуманные поступки типа визита в проклятый Брюгге. Что он забыл в этом Брюгге?..

Нестыковки в образе раздражают Икера.

Сколько лет они знакомы? Не меньше двадцати пяти, все начиналось с детской дружбы, освященной глупыми, но захватывающими дух мечтами, болячками на губах и содранными коленями. И эта дружба не прерывалась ни на год, за исключением того времени, что Икер провел в полицейском управлении Бильбао. И за исключением того времени, что Альваро обучался в Королевской академии изящных искусств в Мадриде. Но и тогда они не теряли друг друга из вида.

Теперь Альваро потерян, и единственное, чего боится Икер, – он потерян навсегда.

…Визит в «Старую подкову» никаких результатов не дал. Да и глупо было рассчитывать, что по одной-единственной фотографии хоть кто-то сможет опознать случайного посетителя полугодичной давности. Так ему и заявил мрачный одутловатый тип за стойкой, без видимой надобности тут же ставший протирать и без того чистые чашки: вы бы меня еще спросили о том, кто пил здесь кофе двадцать лет назад.

На вид мрачному типу было не больше тридцати, так что в таком случае мог бы вспомнить десятилетний ребенок?

Всё.

Детская память – цепкая, как репей. Во всяком случае, Икер хорошо помнит себя мальчишкой. Он без труда смог бы восстановить любое лицо из своего тогдашнего окружения, любой предмет. Любую царапину на спинке деревянной скамьи в кафедральном соборе Памплоны, куда дед с бабкой брали его на воскресную службу. Тащили волоком, хотя в списке неотложных дел Икера-мальчика спасение души не значилось. Те воскресенья были скучнее не придумаешь, даже разноцветные стеклянные шарики и машинки, лежащие в кармане, не делали их веселыми. Шарик или машинку не вытащишь посередине проповеди – Иисус этого не одобрит.

А дедушка – тем более.

Но в одно из воскресений все волшебным образом изменилось: тогда в соборе впервые появился Альваро. Он пришел на службу с теткой и большим альбомом. За ухом у Альваро торчал огрызок карандаша, именно на этот огрызок Икер и пялился все то время, пока шла месса и священник бубнил что-то из Ветхого Завета. И лишь звуки органа заставили Икера отвести взгляд. Они с Альваро познакомились чуть позже, когда в его руки, прямо из-за уха, перекочевал карандаш. И он стал зарисовывать что-то в свой альбом. Тогда-то малыш Икер и подошел к малышу Альваро, и самым бесцеремонным образом уставился на лист, который стремительно терял свою белизну. Мгновенно возникающие на нем линии складывались в картинку и не шли ни в какое сравнение с палочками, крючочками и кривыми кругами, которые обычно являлись плодом творчества самого Икера.

Вот пастор.

Вот алтарь.

Вот Икерова бабка собственной персоной.

Вот Иисус.

Все они были почти живыми, во всяком случае, узнаваемыми, у Икера даже захватило дух, так правдоподобно они выглядели на бумаге. И какой-то незнакомый мальчишка с огрызком карандаша в руках показался Икеру намного значительнее, чем Христос и Дева Мария, хотя и они вроде бы совершали чудеса. Но свидетелем тех божественных чудес ему стать не пришлось, а этот хлюпик с тонкими руками и хрупкими пальцами сотворил чудо здесь и сейчас.

От полноты чувств Икер толкнул мальчишку в плечо, а мальчишка с неожиданной для его худосочного телосложения сноровкой ответил ударом на удар. Да еще врезал Икеру по носу ребром альбома. Было больно, но последующее знакомство с Альваро стоило любой боли.

Оно стоило воскресных месс, которые с трудом переносил десятилетний Субисаррета. Оно стоило всех причастий и исповедей, а все потому, что Альваро Репольес оказался самым необычным парнем из тех, кого знал Икер.

Альваро был художником. И не только потому, что ни на минуту не расставался со своими альбомами, а потому что пространство, в котором он находился, удивительным образом менялось, поворачивалось к Икеру новыми гранями. С Альваро легко было потерять чувство реальности, вернее, погрузиться совсем в другую реальность. Альваро часами мог разглядывать какой-нибудь предмет, пусть и самый обыкновенный, вроде пыльной бутылки из-под сидра, а потом… Потом эта бутылка возникала на его рисунках, но была уже не просто бутылкой, а домом для ночных мотыльков, или дневных бабочек, или потерянных детей. Запомнить рисунки Альваро было невозможно, они все время менялись, уже без всякого вмешательства извне, – так, во всяком случае, казалось маленькому Икеру.

Взрослый же Икер даже не пытался заглянуть во взрослого Альваро: того и гляди – провалишься в узкое горлышко сидровой бутылки. Да так, что потом и не выбраться никогда, сколько ни хватайся руками за гладкие стеклянные стенки. А становиться ночным мотыльком, дневной бабочкой или потерянным ребенком вовсе не входило в планы Субисарреты.

Он – полицейский, и этого вполне достаточно.