Эсташ Черный Монах

Покончив с этим, доски палубного настила снова окатывали морской водой из сотен ведер и лоханей. Грязь так и бежала по шпигатам. Затем наступал черед сухой приборки. Инструментами для этой процедуры были швабра с намотанной на нее тряпкой. Вода, пропитавшая палубные доски, выжималась шваброй и отгонялась к шпигатам.

И в холод, и в дождь босые, с закатанными штанами матросы должны были приступать к приборке и проводить более двух часов в ледяной воде. Труднодоступные места палубы можно было драить, только стоя на коленях, с помощью малого куска пемзы, получившего среди матросов название «песенник».

Эсташ уже многое знал, так как его любовь к морю началась в детстве. Он вырос на морском берегу, и впитывал науку о такелаже и парусах с молоком матери. Старые морские волки, отдыхая перед очередным плаванием, обучали малышей Булони ради развлечения основам всей этой премудрости по построенным собственными руками моделям судов.

До наступления весны многие корабли коротали зиму в родной гавани. И естественно, мальчишки превращали палубы судов в площадку для игр и гимнастических упражнений. Лучшей тренировки для будущих моряков, чем затеваемые ими состязания в карабканье по снастям, трудно было придумать.

И в этом Эсташ многим давал фору. Он был ловким и цепким, обладал потрясающей реакцией и недюжинной силой, которую трудно было распознать в его худощавой фигуре.

Однако иной раз на когге выпадали и блаженные часочки, когда настоящего дела у матросов почти не было. Это случалось, когда корабль нес на полном парусе пассат или его настигал штиль. Только тогда команда «Трумеля» могла всласть отоспаться. В помещениях для команды было душно, и матросы устраивались чаще всего на свежем воздухе на теневой стороне палубы или прятались от солнца под тентом из старой парусины.

Но моряки не привыкли к длительному безделью, и уже через несколько часов жажда деятельности вновь обуревала их. Игра в карты на «Трумеле» была строжайше запрещена, потому как случалось, что кое-кто просаживал в азарте весь свой заработок. Капитан, застигнув матросов на месте преступления, выбрасывал «чертов песенник», как именовали карты, за борт.

Хорошо отдохнувшие матросы принимались за приведение в порядок одежды или за всевозможные поделки. Обрывки тросов превращались в их искусных руках в прикроватные коврики и маты. Многие резали по дереву. Ни один морской сундучок не обходился без резьбы и прочих украшений.

Именно в такой приятный во всех отношениях день, когда когг весело прыгал по волнам, подгоняемый попутным ветром, и случился у Эсташа конфликт с Бераром Шартье. Поскольку он часто находился при капитане, а младший шипбой где-то запропастился, Пьер Фарино послал его к провиантмейстеру, чтобы тот выдал Эсташу кувшин доброго вина из личных запасов арматора.

Бездельничающий Берар, которой не любил никаких матросских ремесел, валялся на палубе, как обычно, источая препаскудный дух. Поэтому команда когга старалась держаться от него подальше (хотя и от них несло, как из помойного ведра; впрочем, не так сильно, как от Гасконца), и возле Шартье образовалось свободное пространство.

Он откровенно скучал; ему не с кем было даже словом перемолвиться. Завидев Эсташа, который бережно нес кувшин, прижимая его к груди, при этом стараясь подладиться под ритм качки, Гасконец скверно ухмыльнулся и неожиданно далеко вытянул свои длинные тощие ноги, преграждая шипбою путь.

Подросток, не ожидавший такой каверзы, зацепился за неожиданную преграду, споткнулся и упал, но сумел так хитро извернуться в полете, словно кошка, что кувшин оказался у него на животе и уцелел. Но о палубу он приложился основательно.

Ему стало не только больно, но и обидно. Шартье постоянно его преследовал, устраивая мелкие пакости, но Эсташ старался не поддаваться на провокации. Он боялся, что Гасконец это делает по указке капитана, чтобы тот имел полное основание избавиться от ученика, своей головной боли, как считал шипбой. Правда, Пьер Фарино неожиданно почувствовал вкус в своих занятиях с Эсташем. Мальчик, обладая великолепной памятью, схватывал морскую науку буквально на лету.

Ярость помутила разум Эсташа. Он аккуратно поставил кувшин под мачту, под издевательский смех Гасконца нашел кусок каната длиной примерно в шесть локтей – этого добра на палубе хватало, и неожиданно хлестким ударом заставил Берара заткнуться.

Удар пришелся по физиономии, и какое-то время матрос ошалело мотал головой, потому как у него перед глазами сверкали звезды. Но затем, осознав, какую обиду нанес ему мерзкий шипбой, он подхватился на ноги и с ревом бросился на Эсташа.

Дальше мальчик делал все на удивление хладнокровно. Он опять хлестнул матроса, но на этот раз по ногам. Канат обвил правую ногу Шартье, и Эсташ с силой дернул веревку на себя. Конечно же, Гасконец упал. Притом с грохотом, так как был костлявым и жилистым.

Еще миг – и канат снова оказался в руках Эсташа. Он стоял над поверженным Шартье, страшный в своем безмолвии. Инцидент не остался незамеченным. Драчунов мигом окружили матросы, но никто не стал их уговаривать разойтись с миром. Скучная размеренная жизнь в течение двух дней, пока дул попутный ветер, предлагала интересное развлечение, так зачем портить увлекательное зрелище вмешательством? Шипбой против просоленного морского волка!

Это было что-то…

Берар пенился от злобы. Он родился в Гаскони и был бастардом – внебрачным сыном обедневшего дворянина-пикардийца. После рождения Берара его мать-гасконку перестали допускать в отцовское поместье, и она жила в нищете. Поэтому Берар в раннем возрасте ушел из дому и стал морским скитальцем – ни жилья, ни семьи, ни денег, чтобы начать другую жизнь. Да он и не собирался что-либо менять в своей судьбе.

Берар не был совсем уж глупым, но кровь бастарда давала о себе знать. Бастарда, да еще и гасконца, заводного и горячего, как пламень. Берар считал себя высокородным, поэтому появление на когге Эсташа он воспринял как личное оскорбление. В команде появился еще один дворянин! Именно это было главной причиной ненависти матроса к новому шипбою.

Наваха – раскладной испанский нож – сама прыгнула к нему в руки. Это было весьма действенное оружие для нанесения смертельного удара. Остроту его лезвия можно было сравнить с бритвой. Оно выдерживало любые нагрузки и благодаря специальному механизму не закрывалось в самый ответственный момент, за что очень почиталось в матросской среде. Ведь на земле, чаще всего в тавернах, по пьяной лавочке, драки случались довольно часто, так как там не действовало «Морское право», и наваха в такие моменты была просто незаменима.

Навахи изготавливались для простолюдинов в связи с тем, что низшему сословию (и матросам в том числе кроме военных) запрещалось носить в городе холодное оружие. Но без ножа было никак; он был обязательным в любом застолье. С помощью навахи резали хлеб, мясо, рыбу, разделывали крупную дичь. Но это не мешало в случае необходимости пустить наваху в ход в целях самообороны. И Берар Шартье владел раскладным испанским ножом в совершенстве.

Конечно, наваха необязательно становилась орудием убийства. Для испанца позор хуже смерти. Поэтому нанесение позорного клейма в виде двух перекрестных порезов на лице противника было более убедительной победой, нежели его бездыханное тело. Однако то для испанца, но только не для Гасконца. Берар горел желанием расправиться с наглым шипбоем, который осмелился поднять руку на просоленного всеми ветрами морского волка.

Матросы оцепенели. Вмешаться в драку они не могли – слишком далеко все зашло. И отобрать наваху у Шартье не было никакой возможности без ущерба для себя – может отмахнуться и нанести нечаянный удар, от которого нельзя защититься.

Практически перед командой стояли два покойника. Никто не сомневался, что бешеный Гасконец зарежет мальчишку, как каплуна, а затем его привяжут к телу Эсташа и бросят обоих в морскую пучину согласно «Олеронским свиткам». Ярость затмила разум Берара; до его смущенного сознания просто не доходили предостерегающие возгласы товарищей.

– Капитана! – кто-то крикнул. – Позовите капитана! Скорее!!!

– Мастер, где мастер! – закричали другие.

Пьер Фарино почивал в своей капитанской каюте (его сон всегда был крепок), положившись на мастера – корабельного штурмана, который нес вахту и которого звали Роже Блондель. Но мастер в этот момент был в трюме, занят выяснением отношений с провиантмейстером, у которого обнаружилась недостача солонины. Он поэтому ничего не мог ни видеть, ни слышать.

Берар ударил навахой, как змея, – молниеносно. Но еще быстрее действовал Эсташ. Он опередил его на какой-то миг. Эсташ швырнул в перекошенную от ненависти физиономию Берара свою шляпу, от чего тот несколько опешил и потерял темп, а затем нанес резкий удар канатом по его руке с ножом.

Наваха отлетела в сторону, но это не остановило Шартье. Все же он был мужчиной в расцвете сил, гораздо крупнее подростка и выше ростом.

Берар подскочил к Эсташу, намереваясь задушить его, но не тут-то было. Ловко пропустив своего обезумевшего противника мимо, подросток сноровисто набросил ему петлю на шею, которую соорудил мгновенно, не глядя на веревку, – некогда было; он наблюдал за действиями Шартье – и когда тот дернулся, чтобы освободиться, Эсташ великолепным броском через спину уложил Берара на палубу.

Грохот от падения Гасконца на гулкие сухие доски палубы – погода стояла солнечная, теплая, почти неделю, – получился такой, что даже капитан проснулся. Когда он выскочил из своей каюты, Эсташ уже «дожимал» Шартье, который начал задыхаться и сучить ногами. Мальчик рассвирепел не менее своего противника и был безжалостен. Правда, намерения прикончить Берара у него не было. Он лишь хотел его хорошо проучить.

Обращаться с куском веревки обучил его все тот же Большой Готье. «Когда дерешься, забудь про рыцарские замашки, – поучал он Эсташа. – В бою выигрывает тот, кто хитрей и подлей. Да-да, именно так! На тебя замахнулись мечом, а ты в рожу своему противнику сыпани мелкого песочку. И все, он твой. А ежели хорошо приготовиться да запастись острым молотым перцем, то с ним можно положить добрый десяток вражин. Только делать все нужно очень осторожно, чтобы ветер дул от тебя».

Готье преподал ему уроки боевой борьбы, в том числе с помощью веревки, которая оказалась превосходным оружием в умелых руках. Он показал различные удары ногами и руками во время фехтования, которые сбивают с толку противника и лишают его инициативы. Наконец, научил использовать любые подручные предметы, вплоть до камня, чтобы «погасить», как он выражался, самого искусного солдата.

– Прекрати! – рявкнул капитан над ухом Эсташа.

А голос у него был, что иерихонская труба.

Эсташ невольно вздрогнул и ослабил натиск. Пьер Фарино поднял его за шиворот своей крепкой рукой и поставил на ноги; до этого подросток почти лежал на Бераре, все туже и туже закручивая узел на шее Гасконца.

– Воды! – приказал капитан, вглядываясь в посиневшее лицо матроса.

Шартье пришел в себя только после третьего ведра забортной воды. Тряхнув своей черной гривой, как пес после купания, он с трудом встал и мрачно уставился на капитана. Удавка на шее вернула ему способность здраво мыслить, и теперь он соображал, какую кару придумает для него арматор. А в том, что она обязательно последует, он совершенно не сомневался.

– Ты, ты и ты! – Капитан ткнул пальцем в сторону троих матросов. – Доложите, что здесь произошло!

Расспрашивать драчунов не имело смысла. У каждого из них была своя правда.

Внимательно выслушав обстоятельный рассказ матросов о том, кто был зачинщиком инцидента и как все происходило, он повертел в руках наваху, которую услужливо подал капитану второй шипбой (он тоже прибежал на шум), и угрюмо сказал, глядя на гасконца сузившимися глазами, не предвещающими ничего хорошего:

– Ты нарушил морской закон! И кому, как не тебе, его знать! Драться с мальчишкой! Позор!

– Прошу прощения, хозяин… – с трудом прохрипел Берар.

– Прощения?! А о чем ты думал раньше? Когда доставал нож и хотел убить шипбоя? Ты заслуживаешь килевания!

Гасконец вздрогнул и в его глазах появился собачий блеск; протаскивание под килем судна часто приводило к смерти. Оно считалось равноценным смертной казни. Осужденного поднимали на рей, опускали вниз головой в воду и протягивали при помощи веревки под килем на другую сторону корабля.

Килевание проводилось один, два или три раза, в зависимости от тяжести вины. Если преступивший морской закон не захлебывался, то существовала большая опасность, что он будет сильно изрезан раковинами, наросшими на днище корабля, и умрет от кровотечения.

– Но учитывая твои прежние заслуги, – продолжал капитан, – ты отделаешься наказанием более легким. Привязать его к мачте! И прибить левую руку к дереву его же навахой! Все, исполняйте! А ты, – он обернулся к Эсташу, который отрешенно стоял в сторонке, – следуй за мной! Твое наказание будет иным.

И он направился в свою каюту.

Глава 3. Матросский быт