Навязанный рай

– Ты мне только лапшу на уши не вешай, ладно? – сказала она.

– Почему лапшу? – пожал я плечами.

Верунчик захихикала громче и погрозила пальцем.

– Хорошо. Допустим, я «голубой». Тогда объясни, с какой такой стати мне тебя обедом угощать?

– С какой? – всё ещё хихикая, переспросила Верунчик и изумлённо запнулась. – А действительно, с какой? – Но тут же, применив женскую логику, быстро нашлась. – Может, клиентов моих переманить хочешь!

От её неожиданного умозаключения, я поперхнулся соком, закашлялся, и она постучала меня по спине.

– Что, в точку попала?!

– Ух… – сипло выдавил я. – Если насчёт ошеломления, то в самую что ни на есть… Огорошила… Ничего тебе больше объяснять не собираюсь, а то ещё раз подавлюсь. Нормальный я мужик, веришь ты мне или не веришь. И на этом мы поставим точку.

Минуту Верунчику удалось помолчать, пока она намазывала гренок маслом, а затем накладывала толстый слой икры. Но стоило ей надкусить бутерброд, как её снова прорвало. И всё на ту же тему.

– А если ты нормальный мужик, то давай проверим. Со мной.

– Ишь, размечталась!

– Слабо? – попыталась подзадорить она.

– Можешь и так считать, – равнодушно пожал я плечами. – Ничего у нас с тобой не получится.

– Так ты импотент? – У Верунчика опять сработала женская логика. – Такой молодой, а уже… Жаль… В ракетных войсках служил? Или с рождения?

– Ни то, ни другое. Я принципиально не приемлю секс за деньги.

– За деньги! – оскорблённо фыркнула Верунчик. – Принципиально, видите ли, он не приемлет! Да твой обед не менее сотни баксов стоит, а я всего полтинник в час беру… – Она окинула меня взглядом с головы до ног. Профессиональным взглядом, оценивающим. И неожиданно смягчилась: – Впрочем, если для тебя это столь принципиально, могу и бесплатно обслужить. Ради интереса. Или, как ты говоришь, бескорыстно. Попробую, что это такое, может, понравится…

Помимо воли я рассмеялся.

– Мой обед и тридцати зелёных не стоит. Но не в деньгах дело. А в том, что ничего ты, глупенькая, не понимаешь. Я не приемлю секс в его голом, так сказать, виде: траханье ради траханья, физиологический акт как технологический процесс. Если между мной и женщиной не возникло взаимное влечение, или, говоря высокопарно, наши отношения не окутывает некий романтический флёр, то незачем падать в кровать. Но такие отношения называются несколько иначе.

Верунчик смотрела на меня во все глаза. В расширенных чёрных зрачках читалось то ли изумление, то ли восхищение, то ли…

В свои юные годы Верунчик была прагматична до мозга костей.

– Всё, закрыли тему! – раздражённо поморщился я. Тоже, нашёл, кому лекции о морали читать.

Но Верунчик на этом не успокоилась. Видимо зацепили мои слова до крайней степени.

– Флёр ему подавай… – бурчала она, не глядя на меня и усиленно налегая на шурпу. – Романтику… Экзотику…

– Успокойся, – примирительно сказал я и положил ей ладонь на плечо.

– Да ну тебя!

Она стряхнула мою ладонь, отвернулась, смахнула с ресниц слёзы.

– Честное слово, не хотел обидеть. Хочешь, коньячку закажу? А Афанасию морду набью и освобожу тебе на сегодня от работы?

Верунчик замерла в кресле, немного подумала.

– Нет, – рассудительно сказала она. – Не надо. Афоне сегодня деньги очень нужны, а кто меня защищать будет, если ты его выключишь как в прошлый раз?

Она снова взяла ложку, доела шурпу, отодвинула горшочек в сторону.

– Вот, а говорила, что порция на троих, – хмыкнул я. – Пополнеть не боишься? Клиенты разбегутся.

– Калорий с клиентами, знаешь, сколько расходуется? – бесхитростно ответила она. Пододвинула к себе судочек с селёдкой в винном соусе, попробовала. – Это что – селёдка? Совсем непохожа…

И тут я понял, что полезного могу выведать у Верунчика.

– Слушай, а ты всех своих клиентов помнишь?

Она посмотрела на меня как на дефективного.

– Ты что, смеёшься? Ещё у токаря поинтересуйся, все ли он болты и гайки помнит, которые за смену выточил.

– Что, совсем никого не помнишь?

– Нет, почему же, – глаза у Верунчика подёрнулись томной поволокой, и она даже перестала есть. – Некоторых помню…

– Не было ли среди них некоего Викентия Павловича Ремишевского?

– Ты чего, Артёмушка? – жеманно улыбнулась она. – Я ведь их не по именам помню…

– Он здесь, неподалёку, в двух кварталах от ресторана работает. Замдиректора банка «Абсолют». Вполне может в «Chicago» обедать.

Улыбка у Верунчика стала ещё шире.

– Их профессиями, тем более, не интересуюсь, – уточнила она. – Разве фотку покажешь, может, узнаю.

Я вынул ручку и на салфетке секунд за десять набросал портрет Ремишевского.

– Ух, ты! Как живой… – восхитилась Верунчик. – Да ты художник, Артём! А меня сможешь?

«Как живой…» – рефреном отдалось в сознании. Определённо, видела.

Я быстренько набросал и её портрет, естественно, приукрасив. Нарисовал улыбающуюся, с чуть большими, чем на самом деле, глазами, искрящимися весельем.

– Вот это да! А красками на холсте сможешь? – загорелась Верунчик. – Я в комнате у себя повешу…

– Портрет маслом дорого стоит. Твоего годового заработка не хватит.

– Опять лапшу на уши вешаешь? – Она подозрительно уставилась на меня. – Видела я картины местных мазил – они в сквере Пушкина каждый день торгуют. Самая дорогая сотню деревянных стоит.