Не хлебом единым

– Валя…

Валентина Павловна побагровела.

– Вот вы и попались… да? – шепнула Надя ей на ухо и поцеловала это горячее, розовеющее ушко.

Валентина Павловна не ответила. Они долго шли молча.

– Он не знает об этом… о чем мы говорили? В школе – помните? спросила Надя.

– И не должен знать, – шепнула Валентина Павловна.

– Хотите, я скажу? Или что-нибудь подстрою? А?

– Ничего нельзя делать. Слышите? Я вас очень прошу.

Если он узнает, мне нельзя будет туда ходить.

– Да?..

И они опять обе глубоко задумались.

– Что же, он опять чертит? Какой же это вариант?

– Последний, – гордо сказала Валентина Павловна. – Он получил распоряжение министра. Министр приказал проектировать старый вариант, а Дмитрий Алексеевич заканчивает новый – этот и пойдет.

– Пойдет? Это совершенно точно?

– Я видела сама распоряжение из министерства.

– Неужели он – настоящий?..

– Я в этом не сомневалась никогда, – Валентина Павловна, сощурив глаза, сухо посмотрела вперед на невидимого врага. – Я считаю, что даже тот человек, который когда-то давно первым из всех людей приделал себе птичьи крылья и прыгнул с колокольни – и он тоже «настоящий». Обыватель, конечно, хохотал… Обыватель разрешает таким… летунам существовать, он милостив, – но только при одном условии: чтобы у них не было неудач. Над неудачником он хохочет…

– Вы что хотите сказать? – Надя замедлила шаг. Губы ее искривились, и слезы задрожали в глазах. – Валентина Павловна!..

– Дмитрий Алексеевич не разбился. Крылья у него оказались настоящими. Но если б вы видели, как у него иногда идет из носа кровь… когда он переволнуется… У этого человека, который был когда-то чемпионом университета по бегу! Милая Наденька, не обижайтесь… Я ведь два года закрываю его, как могу, от насмешек… от недоверия…

– Валентина Павловна!.. Значит, меня он не простил?..

– Вы не так говорите. Не то… Как будто только за себя боитесь. Он, конечно, простил. Конечно! Но ему было тяжело. Если б вы, Надюша, видели, как он задумывается, когда он один. Как он читал и перечитывал этот приказ! Вы тогда многое поняли бы… Почему я это говорю: я ведь могла не сказать вам, что получен министерский приказ. Или министр мог не издать распоряжения. И крылья, они тоже могли оказаться слабыми – ошибка, скажем, в расчетах. Что же? Вы были бы уверены, что он не настоящий, и смотрели бы на него с превосходством? Ведь вы сейчас вот сказали машинально: неужели он настоящий?.. Я все думаю: кто это научил вас не верить человеку? Откуда это чувство превосходства? Надюша, не лучше ли сначала верить, а потом уже, когда набралось достаточно доказательств, тогда уже не верить!

Поздно вечером, придя с работы, Леонид Иванович услышал за стеной, в комнате Нади, равномерный скрип детской кроватки и тихое, монотонное пение Шуры. Он зашел к жене. Надя лежала на диване в мягкой полутьме и глядела вверх, на лампу, завешенную со всех сторон пестрой тканью. Шура поскрипывала кроваткой и тихим тоненьким голосом выводила: «Бай-бай, баю-бай, пришел дедушка Бабай. Пришел дедушка Бабай, сказал – Коленьку давай!»

Надя, не взглянув на мужа, показала рукой на диван, рядом с собой. И Леонид Иванович послушно сел.

– Ну, что нового? – спросила Надя.

– Ганичев с завтрашнего дня – король на комбинате. Принял дела.

– Телеграмму ты получил?

– Получил. Еду в Москву через неделю. Квартира уже есть. Тебя оставлю пока здесь. Когда там улажу – вызову. Не бойся, у тебя будет провожатый. Доставит тебя.

Он замолчал, прилег на диване, отдыхая. «А мы Колю не дадим. Он у нас пока один…» – тоненько тянула Шура, поскрипывая коляской.

– Да, еще новость! – сказал Леонид Иванович, оживляясь. – Лопаткин! Пробил ведь ход! Мне звонили сегодня из филиала. Требовали Максютенко и заодно Лопаткиным интересовались.

– Я это знаю. Он заканчивает новый вариант…

– Вот как? Новый, говоришь? – Леонид Иванович встал, чтобы пройтись туда-сюда. Он всегда ходил, «колесил» по комнате, если его захватывала какая-нибудь новая мысль. И Надя поймала себя на том, что следит за ним.

– Говоришь, новый? – спросил Леонид Иванович, останавливаясь. Взглянул на кроватку ребенка и сел. – А откуда ты узнала?

– Имею информацию. – Надя чуть заметно улыбнулась. – Скажи мне вот что, – голос у нее был сонный, она смотрела вверх. – Скажи мне… товарищ Дроздов. Ты как – хорошо реагируешь на критику?

– Смотря какая критика! – Леонид Иванович засмеялся.

– Я беспартийная. Но я тебя сейчас буду критиковать, – сказала Надя и замолчала.

– Ну что ж, критикуй! – немного выждав, сказал Леонид Иванович.

– Я думаю, что ты такой критики у себя на заводе не услышишь. Мне интересно, почему у тебя была потребность издеваться над этим изобретателем? В его отсутствие говорить о нем… – не перебивай! говорить всякие вещи. И кому! Мне, человеку из коллектива, где он работал когда-то! Уважаешь ты кого-нибудь из людей, кроме себя?

Во время этой неожиданной тирады Леонид Иванович все время пытался остановить ее. Закрыв глаза, говорил: «Надя… Надя…»

– Надя, послушай, – сказал он, наконец. – Я понял тебя. Слушай: во-первых, я не издевался над Лопаткиным, а излагал свою точку зрения и говорил о ней только тебе, своей жене. Я ее тебе не навязывал. Я знал одного директора, который несколько лет кормил и одевал сумасшедшего изобретателя. Они вместе вечный двигатель конструировали. Этот пример наш министр любит приводить… Вот тебе обстоятельство, которое сыграло свою роль в формировании моей точки зрения…

– Министр? – спросила Надя с усмешкой.

– Нет, не министр. На сегодняшний день мы имеем еще целый ряд новых обстоятельств, которые изменили…

– Ты считаешь, что ответил? – тихо спросила Надя.

Леонид Иванович с тревогой развел руками.

– Ты – помнишь? – назвал его марсианином…

– Надюш… Постой-ка. Разве я спорю с тобой? Возможно, что я проявил здесь слабость, поддался антипатии… Но это был только ответ на его слабость. У всех этих… творцов очень высоко развито самомнение.

– Кто тебе сказал?

– Он всегда со мной держал голову только вот так, – и Леонид Иванович раздраженно поднял голову повыше – так, как никогда ее не держал Лопаткин.

– А как он должен был держать голову перед тобой? Вот так? – Надя согнулась перед мужем, и он поморщился.

– Я н-не верю в существование так называемых возвышенных натур. Рядом с понятием «гений» обязательно существовало понятие «чернь». – Леонид Иванович напал на удачную мысль, вскочил и с довольным видом стал расхаживать по ковру. – Я потомок черни, бедноты. У меня наследственная неприязнь ко всем этим… незаменимым…

Он остановился перед Надей. Она молчала – не могла найти нужных слов, хотя, как и всегда, чувствовала, что он не совсем прав.